В жилище этом тьма и не видать ни зги, Унынье здесь царит, остыли все предметы – И книжный шкаф, с натугой кряхтит, cкрипит в тиши, И стул, как дева брошенная, бредит о вендетте. Совсем остыл, постылый, сутулый этот стул, Несчастному так худо без всадника лихого! Ну где этот паршивец? Видать, он взял отгул, Да и сбежал с амантой, уехал в Комарово! А ведь ему он ближе, роднее чем жена – Не он ли нежной хваткой держал его за ляжки? О, доля всех сидений горька и тяжела, Не то, что прочей мебели сей скудной меблирашки … Вот шкаф – трясется, дурень, над грузом своих книг, Сию макулатуру он почитает кладом, А сам себя – участником масонских тайных лиг, И свысока стреляет в собратьев грозным взглядом! Остыл и стол. Простыл, уснул, и спит. Бесчувственен как дерево, верней, как деревяшка, А вот диван-философ бессмысленно сопит, Жуя свои идеи теорий неваляшек! Ничем его не сдвинешь – лежит как истукан, Хоть пролетай верблюды пегасистые стаей… (Предпочитает нынче хозяин-графоман Сидеть мех двух горбов, когда он ввысь взмывает.) А что же наш хозяин? Да он большой чудак! Задумал красить рифмы серебряным лучом, И крадучись, как кошка, поднялся на чердак, Чтоб зачерпнуть погуще, да впрок, большим ведром. Оригинал находится здесь: |