"Hate me/do it and do it again/waste me/rape me,my friend" Kurt Cobain,"Rape me"

 

The door 3.0

-Нет, ну ты достал уже!

-Да, ладно, забудь...

-Нет, ну сколько можно, уж дней тридцать одно и тоже! Чего тут думать: все за дверью будем, а пока живи, нечего тут умничать. Хочешь выйти – выходи, только подумай, чего у тебя с матерью будет…

Иван ухмылялся, ему было приятна такая реакция Михаила.

-Ты визжишь, как девка...

-Да пошёл ты. У Доски уже лажаешь, только выпендриваешься много, лучше б за ум взялся.

-Де-вка...

Михаил вздохнул и замолчал. С пластмассовыми вёдрами красного и жёлтого цветов они шли к Кранам за супом и водой. Красные - для воды, жёлтые - для супа; так удобнее, потому что вода не будет смешиваться с остатками супа. Время шло к середине дня, до этого Иван с Михаилом уже принесли еду к Колёсам, а теперь нужно было принести домой. Та стена, из середины которой вылезали два крана из нержавеющей стали, называлась Третьей. А напротив неё была Первая, с Дверью.

Когда подошли, очередь немного уменьшилась с прошлого раза, в основном дети и женщины.

-Мих, займи за меня, а то что-то хреново.

Иван поставил свои вёдра и сел на один из свободных стульев, который стояли здесь для удобства. В последнее время он пытался во всём найти что-то красивое, и часто находил. Сидя на стуле, жмурясь от яркого света полуденных ламп, он смотрел на толпу, загораживающую ему вид дырявых, заляпанных до черна обоев, слушал, как из двух вылезающих из стены железок вылезала жидкость, дающая жизнь всем квартирантам. Очень давно кто-то пугал всех, что суп с водой перестанут течь. Какой-то придурок с кучей старух донимал молодых тем, что они не почитают старших. Он говорил:"А ведь они открутили своё"...плохо он кончил. В довершение его вынудили выйти. Никто не помнит, чтоб до этого или после такое случалось в Комнате.

-Вань, заполнились!

Пошли по домам, жили рядом.

-Чего щас, к Доске?

-Да нет, я прилягу наверное.

-Ты смотри, сегодня геометрический смысл производной.

-Да, да, я знаю. Ну наверное не щас, ты Балду знаешь.

Дом в Комнате понятие сугубо относительное. Это три-четыре кровати, стол и стулья. Вёдра ставили под стол. Иван лёг на кровать. У него не было ни братьев, ни систёр. Жар чувствовался по всему телу, но пока не тошнило. Вообще в Комнате редко у кого-нибудь подскакивала температура, обычно у женщин после родов, иногда просто так, без причины. Иван знал, что нужно много пить, но не пил. Он лежал, поворачивая голову с бока на бок и думал, как удивительно, что один момент, один взгляд может так много изменить. Он лежал и перебирал в памяти недавние события своей молодой жизни. Дней сорок назад он был на проводах деда своего ровесника, Петра Сидорова. Сначала куча квартирантов собралась у их дома, потом подошёл батюшка Константин и возглавил процессию, идущую из Города к Первой стене. Деда, кажется его звали Максим, поддерживал сын, отец Пети; старому человеку трудно было идти, а путь где-то в тысячи две с половиной больших шагов. Родственники несли вёдра с водой, потому что среди провожающих было много пожилых. Иван со сверстниками шёл позади. Шли молча, важно и грустно. Батюшки впереди говорил нараспев:

-Да примет твоё бедное тело Хозяин, да поведёт он тебя за руку на Крышу и возрадуется твой разум, и увидишь ты предков своих, и скажешь ты им, что оставил здесь сына род ваш продолжать...

Прошли мимо Колёс, прошли Поля. Когда дошли до Двери, собрались в кучку поплотнее; Батюшка повернулся ко всем и сказал небольшую речь:

-Пришло его время, пришло время ещё одному из нас испытать радость и войти на Крышу. Одиннадцать тысяч дней этот квартирант крутил Колёса, исполняя свой долг перед нами. Он вырастил сына, увидел своих внука и внучку, проводил жену. И сегодня его праздник, сегодня он идёт на Крышу. Возрадуемся же!

Толпа нестройно повторила:

-возрадуемся...!

Потом батюшка пошептался с отцом Петьки, с родственниками; они что-то решили и батюшка пробормотал:

-Да, начнём уж.

Подошла мать Сидорова и сказала шёпотом:

-Мальчики, начинаем сейчас, батюшка как скажет, отворачивайтесь.

Она ушла, квартиранты начали отходить от стены назад, оставляя деда одного. Через некоторое время батюшка сказал:"Начинаем!", и все отвернулись. Раньше ни Иван, ни его товарищи не были на проводах, хотя у многих уже ушли бабушка или дедушка. У Ивана ушли родители отца, то было довольно давно, тысячу или больше дней назад. Это были грустные дни. Но сейчас он стал достаточно взрослым, чтобы быть здесь. Все отвернулись, и это началось. Последние свои шаги старик должен был сделать сам. Шлёпанье его босых ног, тяжёлое всхлипывание и тишина заставляли замереть всё тело. Когда старый квартирант сам начинает просить об уходе, только тогда принимается решение, что его время пришло. Этот дед просил. Он дошёл до Двери, и все услышали скрип, который его сын не забудет никогда. Такой тишины Иван раньше не слышал. Все смотрели вперёд, боясь пошевелиться, стоящие рядом даже не дышали. Этот страх передался и Ивану, заставив закрыть глаза. Когда скрип повторился, тишина ушла, прогнанная шумными вздохами десятков ртов и носов.

Квартирант ушёл.

-Да, я наверное обосрусь, когда буду так шагать.

-Мы тебе верим.

-А Петька верит в крышу?

-Да никто по-настоящему не верит.

-Откуда ты знаешь.

Они ушли, все грустные и подавленные до конца дня. На следующий день Иван вернулся и долго смотрел на Дверь. Коричневого цвета, пыльная, прикрытая, но не закрытая. А потом что-то произошло, что-то навсегда изменило сначала Комнату, а потом его.

-Батюшка, откуда взялся Хозяин?

-Хозяин всегда был.

-А Комната - нет.

-Нет, Он создал Комнату и всё, что в ней. Он создал первых квартирантов, но это было очень давно.

-А зачем ему надо, чтобы мы жили в Комнате.

-Каждый из мужчин должен крутить Колёса, а каждая женщина должна рожать и воспитывать детей. Этим мы заслужим право войти на Крышу.

-Но...

Иван не успел договорить, потому что пришла девушка. Она посмотрела на него и сказала:

-Я хочу, чтобы ты был рядом.

И Иван проснулся, жар не прошёл. Дома всё ещё никого не было, мать наверное стирает. Ощущение близости чего-то красивого исчезло, но сейчас это уже мало волновало его. Иван давно стал замечать, что сны отличаются не просто абсурдным содержанием, а тем, что могут создавать настоящие эмоции, которые по инерции остаются на короткое время после пробуждения. Он сел на кровати, сцепил бледные кисти слабых рук и улыбнулся кому-то. Нужно было идти к Доске.

Там было шумно, квартирантов пятьдесят, дети.

-Выздоровел, бедняжка.

-Балда опять всё перепутал?

Дмитрий Юрьевич Балда. Уважаемый квартирант, уже открутивший своё на Колёсах. Он обучал математике и шахматам. Любил объяснять какую-нибудь мелочь подолгу, каждый раз удивляясь одному и тому же, растягивая свои педагогические извращения до наступления темноты. Доской с большой буквы называлась доска в Третьей стене, шагов на тридцать в длину, а рядом стулья и столы. Доска была в четвёртом углу, между Первой стеной и Третьей. А мел брали в углу напротив, первом, там была огромная глыба мела. Подошёл Балда, и его седая борода сказала что-то типа: «приходите вечером». Вечером – это когда прекращают крутиться Колёса, и мужчины расходятся по домам. Колёса – это четыре больших металлических колеса, по двадцать шагов в диаметре, в каждом по шесть «спиц». «Спицы» параллельны полу и крепятся на способную вращаться ось, которая торчит из пола. Если не крутить все четыре колеса весь день до упора, то из Кранов перестанет течь суп и вода, и во всех туалетах и душевых тоже перестанет течь вода. За ночь колёса раскручиваются в обратном направлении, а утром всё начинается сначала. Ивану со сверстниками оставалось семьсот с чем–то дней, у всех немножко по-разному.

Балда опять всё перепутал, и старшим пришлось расходиться. Большинство ушло на Поля, место между Городом И Дверью, где стояли какие-то ржавые невысокие столбы, служащие футбольными воротами.

-Пошли в сортир.

-Вечно ты… со своим сортиром. Правый?

-Да конечно.

Правый сортир был посередине Третьей стены.«Правый»- это потому что он относительно входящего в Комнату через Дверь правый. Это очень старые названия, которые пошли с тех времён, когда существование Хозяина не ставилось под сомнение. Ведь только он может войти через Дверь. Раньше и стены назывались по-другому: Правая, Левая, Главная, Тыловая. И у каждого угла было своё название, да и говорили немножко по-другому…

Сортир в Комнате – это ряд из двадцати кабинок с унитазами и беде, по краям этого ряда несколько раковин. Туалет, конечно говорят, а не сортир.

Иван сидел, прислонившись к стене, и ждал, когда Михаил справит свою нужду. Температура так и не спала. В голове продолжалось начатое.

Иван не знал, насколько та мысль была его. Он сидел один на корточках перед Дверью, и думал о том, что наверное мог бы выйти, но сейчас не время. А потом что-то сломалось навсегда. Он встал на ноги и впервые в жизни почувствовал себя выше и значительнее того, что было за спиной. Это такое прекрасное чувство, что никто и ничто в Комнате больше не имеет никакой власти над ним, что ему не нужно что-либо менять в себе и к чему-то стремиться, что он – есть, и в этом – всё. Но он не вышел тогда, хотя несколько раз и пытался по ночам. Обыкновенно всё заканчивалось немыми слезами и походом домой. Но это не было так страшно, тогда он просто хотел чего-то большего. Страшное началось потом.

-Как объяснить этому сброду, что стены…стены - лишь перегородка между вымыслом и реальностью? Они ведь поменяют понятия местами.

-Брось, я же знаю, что эти разговоры тебя теперь не волнуют.

Кто-то пнул его в ногу, и Иван проснулся. Это был Михаил.

-С облегченьицем тебя.

-Большое спасибо. Ты что, правда заболел?

-Да нет, просто не высыпаюсь.

Михаил сел рядом.

-Нам уже скоро крутить Колёса. Мне сегодня остаётся семьсот девятнадцать.

Иван улыбнулся по привычке:

-Да ты аж считаешь, мо-ло-дец.

-Да нет, надо же…

-Чё ты волнуешься, когда надо будет – заберут, не спросят.

Помолчали.

-Пошли к Аньке, что-то скучно.

И Михаила с Аней были странные платонические отношения, которые кто-то метко определил одной фразой:

-Ты пидарас.

-Да пошёл ты, мы с ней просто друзья, она мне никогда как девчонка никогда не нравилась, это ты только перед всеми выпендриваешься, строишь что-то из себя. И зачем, что тебе с этого? Ты с девчонками вообще не общаешься.

-Я и с мальчиками не особо общаюсь, ты озабоченный какой-то.

-Да пора бы уж и озаботиться, сам подумай: пока Колёса крутишь, должен же кто-то еды в дом натаскать, одежду постирать…

-Шутишь всё.

-Нет, серьёзно, я иногда думаю(Иван еле сдержал смех),что квартиранты заводят детей только для того, чтоб те таскали вёдра.

Иван выдержал паузу и сказал непонятно зачем:

-Если признать, что все квартиранты по сути одинаковы, то получается, что все мы в духовном смысле – пидарасы.

Михаил помолчал, подумал, и ответил:

-Или лесбиянки, а это круто.

Они оба засмеялись, а потом всё-таки пошли к Ане. У неё дома никого не было, пошли к Кранам. Она стояла там в очереди. Аня была симпатичной девушкой; причина того, что Михаил ей не интересовался, была банальна: другая девушка. Пока эти двое о чём-то говорили между собой, Иван стоял в стороне и смотрел, как маленькие мальчик и девочка идут осторожными большими шагами вдоль стены, что-то говоря друг другу, заменяя в своих словах звук «р» на «л». Он вспомнил, что в детстве они тоже часто мерили Комнату. А она всё равно казалось такой огромной, а он был лишь малой частью этого огромного организма, жизни. Тогда Колёса, Доска и Дверь были лишь таинственными словами, а мама была самым близким и нежным квартирантом из всех. Тогда ещё не приходилось ненавидеть папу, и тогда он познакомился со своими друзьями на всю оставшуюся жизнь.

-Вань, пошли.

Иван взял одно ведро у Михаила и пошёл позади их с Аней.

-Счастье можно вспоминать, о нём можно мечтать, счастье может присниться, но а можно ли его испытать?

-Ты даже не знаешь, что это.

-Я чувствую себя куском чего-то липкого, облепленного со всех сторон бумажками с надписями: «Дыхание», «Вожделение», «Голод», «Радость», «Грусть», «Боль», «Красота», «Гнев», «Мужское тело», «Ассоциативная память», «Страх», «Мнение других», «Симпатия». И всё вместе – это Иван, а без этих клочков бумаги, этот липкий кусок – это я. Ну откуда это взялось, и кому нужно было всё это прилепливать?

. . .

-Он говорил, что вы можете подойти помочь малышей учить.

-Эта мелюзга… С ними невозможно.

Приближался вечер, уже гасли некоторые лампы. Эти двое, которых он знает всю сознательную жизнь, которые по-своему были очень близки ему, идут впереди, в Город, разговаривают, а он идёт за ними, и совершенно неважно, как он идёт, куда смотрит, вертит ли головой по сторонам, и что выражают его глаза. Сейчас она повернётся к нему и спросит что-нибудь, а он ответит, сразу или после небольшой паузы, а она учтёт его ответ, отвернётся и продолжит разговор. В этом разговоре он услышит пару мелочей, которые потом припомнятся. От этого становилось ужасно грустно и тошно, а может от температуры или излишней сентиментальности. Но все вокруг были такими же, и всё это он знал уже десять дней, но сейчас впервые так остро ощутил.

-Теперь уже всё понял? Некуда тянуть дальше.

Иван, дойдя до Аниного дома, поставил ведро и молча пошёл к Первой стене. Начинало темнеть. Голова с утра так и болела, а он уже стоял перед Дверью, за спиной шумели квартиранты на полях, играли в футбол, отдыхали после кручения. Если он скажет им свои самые сокровенные мысли, они лишь ухмыльнутся, ведь у них есть прекрасное слово: «философия»… Там, сзади, оставались тихое детское утро, когда мама что-то говорила шёпотом, наклонившись над его кроватью, оставалось много близких квартирантов и мечты. Столько тысяч дней, но в этот некуда и не к кому было возвращаться со своими слезами.-Только один имел право заставить меня так долго быть здесь, столько дней жить в огромной комнате с этими галлюцинациями. Ну зачем мне это?

Никто не ответил, Иван понял, что разговоров с самим собой было уже вполне достаточно. Узнать что-то такое, у чего нет ни начала, ни конца, то, что было всегда, и чего нельзя понять, находясь здесь, в четырёх стенах. Узнать себя.

Он открыл дверь.