Мама сказала:

– Какое счастье! Наконец-то мы вволю надышимся кислородом.

Папа сказал:

– Какая радость! Наконец-то я опробую новые японские блёсны.

Старшая дочь прокричала из детской комнаты:

– Ура, ура! Наконец-то я не пойду в этот дурацкий детский сад!

Младшая дочь прокричала вслед за сестрой:

– Ула, ула! Наконеста я наловлю с мамой бабосек и наудю с папой лыбы!

Собака подумала: Фу-ух. Наконец-то с меня снимут этот дурацкий ошейник, и я буду целыми днями носиться по лесу и ловить зайцев.

Кот ухмыльнулся и подумал: Можно подумать! На самом деле она целыми днями будет гоняться за мной, а я, как лесная обезьяна, прятаться в деревьях.

 

Вскоре приехал дядя Миша, погрузил детей, зверей и рюкзаки в свой новенький «москвич» и отвёз в Тушино. Мама с папой подхватили палатку, которая, как и они, не влезла в «москвич», сели на речной трамвайчик, переправились на другой берег и тоже прибыли в Тушино, где стоял на приколе их катер, ну, может быть, не катер, а лодка-казанка с подвесным мотором «Вихрь» в двадцать лошадиных сил.

 

– Смотри, что мне Мишка подарил, – похвастался папа, когда они отчалили, и показал маме настоящий морской компас, похожий на прозрачную коробку из-под леденцов, с крутящейся красно-синей стрелкой. – Это самый точный компас в мире, потому что работает – никогда не догадаешься – на спирту.

 

Катер летел по каналу имени Москвы, и папа грамотно, по всем правилам речного пароходства, давал отмашку каждому встречному судну и судёнышку. Позади остались шесть шлюзов – и вот она, русская краса. Ну, здравствуй, Волга, здравствуй, кормилица городов русских – Углича, Калязина и Мышкина. Кстати, Волга впадает не в Каспийское море, как принято считать, а в Рыбинское – огромное, берегов не видно, в него стекается миллион лесных речек, больших и маленьких, и одна из них зовётся Сёблой. Здравствуй, Сёбла, здравствуй, самая прекрасная речка на всём белом свете.

 

Папа поставил на берегу палатку, прямо на опушке леса, под ветвистой белостволой красавицей, на которую тут же, словно лесная обезьяна, запрыгнул одичавший от свободы кот. С собаки сняли наконец ошейник, и все отправились в лес, за дровами и хворостом. Разожгли костёр, сварили гречку с тушёнкой, а папа достал из рюкзака сюрприз – бутылку «Столичной» и бутылку «Буратино». Все страшно обрадовались и выпили за долгожданный отпуск.

 

Каждый день приносил новую радость и новые открытия. Однажды набрели на изумрудного цвета поляну, окружённую нарядными кокетливыми берёзками и дрожащими серебристыми осинками, – а та-ам! В сочной густой траве расположились тёмно-красными пятнами земляничные островки – яркие, сверкающие на солнце ягоды мило улыбались, лезли в рот и приговаривали: давай, давай, дружок, не стесняйся, помнишь же, что бабушка говорила: кто съест за лето семь стаканов земляники, целую зиму здоровьем будет хвастаться, ни одна хвороба не прицепится.

 

Собака гонялась за зайцами и за котом, а кот скакал по деревьям. Иногда ему удавалось оторваться от преследования и улизнуть в лес на охоту, и – удивительное дело, не то что в Москве – когда он возвращался с добычей в зубах, никто не падал в обморок при виде сплюснутых полевых мышек, не визжал как резаный и не требовал, чтобы он выплюнул «эту гадость, немедленно!» Даже собака зауважала удачливого охотника и умоляла его «только не связываться с волками».

 

Белые в тот год совершенно обнаглели: июнь, какие грибы, казалось бы, а они лезут и лезут из-под земли, прячутся для проформы, а сами так и норовят на глаза попасться да похвастаться своими бархатными тёмно-бордовыми шляпами, посмеиваясь между собой над забавной семейкой – как кто белый увидит, кричит на весь лес: ой-ё-ё-ё-ёй, идите скорее сюда, посмотрите, какой краса-авец! И вместо того, чтобы молча срезать и в корзинку положить, ахают да охают полчаса, налюбоваться не могут – ну как на таких убогих сердиться, как им не помочь да не указать на соседа красношляпого, под осинкой-трусинкой спрятавшегося. И вновь на всю округу: ой-ё-ё-ё-ёй, бегите все ко мне!

 

– Юрка, Юрочка, проснись на минутку, ты на мой спальник навалился, вытащить не могу.

– Трави леску! Леску трави!

– Ю-у-ур?

– Трави леску, Ириш, говорю тебе – леску трави!

 

Мама смеётся и с трудом спихивает со спальника сумасшедшего мужа, который даже во сне продолжает гонять кружки, травить леску, закидывать спиннинги и распутывать бороды. Впрочем, дочери от папаши недалеко ушли.

 

– Ма-ам, ты представляешь, - захлёбывается от восторга старшая дочь, – пока папа со своей бородой возился, у меня сразу два окуня сели: один на грузило, а другой на блесну!

– Да, да, - подтверждает младшая, углядев искорку сомнения в маминых глазах, - я сама видела! Папа болоду ласпутывал, а дядя Степан схватил подсасек и помог ей окунёв нулузу вытасить.

 

И лишь вечером, у костра, засыпая на маминых руках, утомлённая солнцем и обилием впечатлений младшая рыбацкая дочь сообщает подробности утренних событий и сокрушается степановым голосом:

– А наса с дядистепаном сука, мам, солвалась, блать такая. Нахлен.

 

Мама принялась было ругать папу, доверившего интеллигентного городского ребёнка деревенскому мужику, но не удержалась, расхохоталась, глядя на уснувшую богатырским сном трёхлетнюю сквернословицу. И конечно же не сердилась ни на папу, ни на пастуха Степана, верного друга и помощника, который привозил каждый вечер крынку парного молока, смачно пересказывал деревенские байки и однажды, пока они всем семейством аукались в дальнем лесу, заглянул на их стоянку и выкопал в подарок три роскошные ямы: погреб, коптильню для рыбы и сушильню для грибов.

 

– Ириш, а может, махнём на всё, переедем в деревню, а? Смотри, как здесь хорошо. Всем ведь хорошо – и тебе, и мне, и девчонкам, и даже зверям, а?

– Ох, да я сама уже неделю об этом думаю. Я бы корову доила, козу пасла, яйца свежие из-под курочек собирала.

 

Собака подумала: Ну да, ну да, они так каждый год говорят.

Кот ухмыльнулся и подумал: Ха-ха. Можно подумать. Слышали мы это уже тыщу раз – и про воздух, и про питание, и про «много ли человеку надо для полного счастья».

 

Незаметно подкрался конец июня, пришла пора разбирать палатку, собирать рюкзаки, сматывать снасти да упаковывать корзинки и банки с многочисленными лесными-речными дарами: копчёными щуками, землянично-черничным вареньем, сушёными и солёными белыми – ровно шестьсот отборных шляпок среднего размера на пятилитровую банку, подсчитано.

 

И снова Волга, широкая и величавая, и тот же добрый уютный Мышкин с бревенчатыми домиками в кружевных ставенках, тот же чистый, будто росами умытый, Углич с церквями да колокольнями, тот же древний Калязин с торчащей посреди реки колокольней Николаевского собора, ровесника и побратима знаменитой Пизанской башни.

 

Последний шлюз, последний привал, последний костёр. Пока мама готовит прощальный обед, папе приходит в голову гениальная идея: вскрыть ненужный теперь компас, аккуратно слить пятьдесят ценных граммов в чисто вымытую стеклянную баночку из-под майонеза и спрятать её до поры до времени в теньке, под развесистый кудрявый кустик. Воплотив идею в жизнь, предприимчивый папа подсел к костру и стал терпеливо дожидаться обеда, предвкушая радость и восхищение в маминых глазах, когда он скажет: Ну что ж, давай, Ириш, на посошок. А мама ответит: Как! У нас же ничего не осталось. И вот тут-то...

 

Старшая дочь тем временем терзалась сомнениями - какой подарок больше понравится заждавшейся в Москве бабушке: полная банка лягушек, гусениц или кузнечиков. Выбор пал на последних, и через полчаса около десятка зелёных прыгунов щекотали коленками сжатую в кулак ладошку. Вот бабушка обрадуется, - мечтательно думала заботливая внучка, оглядываясь по сторонам в поисках подходящей посудины для своего улова. И с радостным воплем: Аха, вот что мне нужно! – схватила забытую кем-то в кустах баночку из-под майонеза, выплеснула на травку подозрительно пахнущую дождевую водичку, примерно пятьдесят граммов, и торжественно водрузила туда зелёный бабушкин подарок.

 

– Юра, Юрочка, - заламывая руки, умоляла мама, - не убивай ребёнка, ей всего-то семь лет от роду!

– А царевичу Димитрию из славного города Углича, ты думаешь, сколько было? – грозно вопрошал папа, порываясь задушить собственными руками юную натуралистку.

 

Мама налила папе огромную алюминиевую миску праздничных щей, и через несколько минут мир в семье был восстановлен, потому что все знают: сытый и трезвый мужчина намного менее опасен, чем голодный и трезвый. После обеда папа приказал всем рассаживаться по местам, а сам задержался ненадолго у догорающего костра: не женское это дело – гасить тлеющие угольки старым, испытанным походным способом. Потом папа сел за штурвал подвесного мотора «Вихрь» и велел отдать швартовы. О том, что завтра наступит понедельник и начнётся рабочая неделя, никто и словом не обмолвился. Кот с собакой понимающе переглянулись и, запрыгнув последний раз в катер, подумали: Чего уж там. Ясное дело. Ну, здравствуй, канал имени Москвы.