Мой старший брат после окончания семилетки в 1950 году поступал в Рижское мореходное училище. Не получилось, и Витя пошел учеником слесаря на завод «Красный тигель», где работали наши родители. Через два года, когда ему исполнилось шестнадцать, он купил-выменял свое первое ружье – разбитую одностволку шестнадцатого калибра. Брат долго и упорно ее ремонтировал, проявил, как говорил наш сосед – рабочий из его бригады, хорошую сноровку, довел ружье до исправного состояния, вступил в заводское общество охотников. Так началось наше новое сильное увлечение – ружейная охота.

К этому времени мы уже были опытными лесовиками, часто ходили с ночевками на рыбалку, за ягодами и грибами, хорошо знали местность. В походах на охоту с одним ружьем на двоих я, как младший, обычно выполнял функции собаки – лазал по укромным местам, выгонял дичь на Витю, под его выстрелы. Отправляясь на охоту, брат выделял мне два-три патрона, но, расстреляв свои, выклянчивал и мои: «Все равно промажешь! Дай, может, мне повезет с твоими патронами». Чаще всего не везло, и мы возвращались без добычи и потому особенно уставшие. Когда измотанные трудной ходьбой по болотам, мы шли к дому, казалось, что теперь никакая сила не заставит нас отправиться завтра в лес, лучше пойти на рыбалку, и добычливее, и не так устанешь. Но, поев и отоспавшись, мы опять с огромным удовольствием готовили патроны, обговаривали маршрут охоты, без конца анализировали причины наших неудач.

Рано утром ноги сами несли нас туда, где вчера мы согнали выводок уток. Но почему-то утки оказывались в самом неожиданном месте, опять мы мазали безбожно, так как стрелять приходилось влет, дробь была самодельная, излишне крупная и неровная.

Постепенно мы наловчились охотиться на рябчиков, изучили их повадки, места кормежки этих оседлых птиц, научились хорошо их манить голосами самки и самца. Охота стала добычливее.

Весной мы обычно охотились на уток и по вальдшнепам на тяге. В Сибири охота на вальдшнепов не распространена, а в западных областях России она известна каждому охотнику. Места тяги вальдшнепов также постоянны, как неразбитые глухариные и тетеревиные тока. Это обычно разреженные перешейки между массивами темного сырого леса, где гнездятся эти лесные кулики ржаво-бурого цвета размером с молодого голубя, темным карандашиком клюва длиной 6-8 сантиметров и очень выразительными черными, как крупные бусины, глазами. Вальдшнеп – скрытая птица, видеть ее летом и осенью почти не приходится, она крепко затаивается, а взлетает быстро и маскируясь. Тяга – это брачный полет самцов-вальдшнепов по определенному токовому кругу. На кругу может находиться до десятка птиц, которые друг за другом курсируют над определенным местом, где на земле их поджидают самочки. Мы знали одну просеку, на которой вставали иногда по десять-пятнадцать охотников, обычно военных лужского гарнизона. Стрельба стояла, как в бою! За вечернюю зорю, а вальдшнепы лучше летят вечером, расстреливались целые патронташи, но редкий охотник мог похвастаться двумя-тремя сбитыми птицами. Даже опытные спортсмены-стендовики пуляли в белый свет, как в копеечку!

Налетающий над деревьями вальдшнеп слышен в тихие вечера издалека, он поочередно цвикает и хоркает. Охотник начинает готовиться, напрягается, но птица проносится всегда не там, где, казалось бы, должна появиться, поэтому бывает много промахов. Но спортивное удовольствие охотник получает огромное и незабываемое!

Однажды зимой Витя принес домой забавного месячного щенка, уже имевшего имя – Ральф. Он купил его у бухгалтера Нечаева из выводка Рэды, прекрасной породистой собаки – английского сеттера, с которой Нечаев постоянно охотился. Крохотный Ральф сразу же удивил нас своим деловитым стремлением все очень тщательно обнюхивать, дисциплинированностью и аккуратностью. К осени он хорошо вырос и превратился в отличную охотничью собаку. Мы с Витей постоянно натаскивали его по всем правилам изученных нами руководств. Неожиданно главной осенней добычей для нас теперь стал вальдшнеп! Ральф открыл нам настоящую аксаковскую «барскую» охоту с легавой собакой по осенним высыпкам вальдшнепа, когда перед отлетом птицы выбираются из лесных крепей на кормные осветленные края полей, и к ним подкочевывают выводки из более северных мест.

Утром, не торопясь, мы обходим знакомые места, где жируют вальдшнепы. Ральф деловито снует челноком впереди. Пробегая около редкого ольшаника, он вдруг изворачивается носом, или как говорят, чутьем на ветер и замирает, как вкопанный, изогнувшись кольцом. Мертвая стойка! Как бежал, так и встал! Значит, дичь рядом, в трех-четырех метрах от него. Брат взводит курок, осторожно подходит к собаке. Не выдержав его приближения, вальдшнеп круто взлетает и тянет к группе соседних кустов. В сыром воздухе утра выстрел звучит глухо, облако дыма от черного пороха не дает Вите увидеть результат выстрела, но я со стороны замечаю, где упала птица. А Ральф, возбужденно поглядывая на нас, устремляется опять в поиск и тут же замирает в классической стойке – голова устремлена в сторону дичи, глаза не моргнут, только ноздри собаки дрожат от возбуждения. Перо, так называют красивый хвост сеттера с подвесом длинного волнистого волоса, вытянуто на всю длину, как продолжение позвоночника, передняя нога поджата к груди! Как собака красива! Она работает! Работает самозабвенно, мастерски! Сколько поколений влюбленных в охоту людей последовательно отбирали из потомства волкоподобной первобытной собаки щенков с желаемыми признаками и создали это великолепное существо, преданное человеку, гордое и изящное! Все, о чем мы только читали с волнением у Тургенева, Некрасова, Сабанеева, Пришвина, мы испытали и узнали вполне, благодаря Ральфу. Он открыл нам главное в охоте – поэзию и красоту общения с природой. Не убить любой ценой птицу или зверя, а узнать, перехитрить, добыть – научиться наблюдать, понять взаимосвязь всего живого и неживого в этом мире, определить место человека в нем, реально оценить себя. Именно так понимает охоту основная масса охотников-любителей и даже промысловиков, для которых охота, помимо удовольствия, еще и работа, средство к существованию.

Но все красивое в жизни весьма хрупко… Породистые собаки болеют сильнее, имеют пониженный иммунитет по сравнению с закаленными дворняжками. Однажды зимой, живя уже в общежитии Ленинградского сельскохозяйственного института, где я учился на первом курсе, я увидел поразительный сон – Витя на санках везет закоченевшего Ральфа. Через несколько дней, сдав экзамены зимней сессии, я поехал домой на каникулы. Там я узнал, что Ральф умер две недели назад от чумы, и брат отвез и похоронил его в старом песчаном карьере. Для всех нас, воспитавших Ральфа, его смерть было большим несчастьем, сродни потере члена семьи. Витя особенно сильно тосковал по Ральфу, не мог охотиться без собаки. В приближении осеннего сезона он привел в дом Кнопку.

Брат купил ее где-то на другом конце города у хозяина, который не был охотником, а собаку держал как сторожа. Но какой сторож из легавой собаки?! Поэтому хозяин не был доволен Кнопкой и легко ее продал.

Кнопка так же, как и Ральф, была из породы крапчатых сеттеров-лавераков, но родословной не имела. Это была забитая, хрупкая собака небольшого роста, с красноватыми белками глаз, которые стали такими, как объяснил бывший владелец, после перенесения ею в шестимесячном возрасте сильной чумы. Кнопке было уже два года – самый возраст для охоты.

Еще до открытия охоты мы стали проверять собаку в деле, благо опыт натаски получили раньше, обучая Ральфа. Тут-то и обнаружилось, что Кнопка не имеет хотя бы удовлетворительного чутья. Она абсолютно не реагировал на свежие наброды тетеревов, засидки бекасов и вальдшнепов. Так бывает – после тяжелой чумы собаки могут терять чутье и даже не иметь потом щенков. Кнопка иногда находила ежа или лягушку, если те выдавали себя движением, бурно гонялась за взлетевшими рябчиками, - словом, показала почти полное свое неумение охотиться. Единственное, что она делала хорошо, это приносила из воды предметы, которые мы бросали туда. Могла она сплавать за уткой, если видела, куда та упала после выстрела.

Конечно, после общего любимца Ральфа, Кнопка со своими способностями не могла рассчитывать на большую привязанность с нашей стороны. Она это чувствовала т постоянно имела виноватое выражение своих больных глаз. Но в лес она ходила с удовольствием, и мы ее брали, чтобы было повеселее.

Мама жалела Кнопку за ее трудную неудавшуюся жизнь, и собака потом долго жила у нас, когда Витя уже служил в армии, а я учился в институте.

На третьем курсе учебы нас направили на практику по хозяйствам. Я проходил практику в деревне Турово, рядом с Лугой, поэтому жил дома. В лужском районе нас, студентов, было несколько человек, в том числе и ребята, с которыми я уже побывал в туристических походах на Урале и в Хибинах. В кругу друзей я слыл охотником, так как всегда брал в поход ружье, если позволял сезон. Новое двуствольное ружье-тулку я купил, заработав деньги в Омской области, на целине, куда нас отправили на два месяца после первого курса на уборку большого первоцелинного хлеба.

Практика заканчивалась, был уже конец сентября. Мы с друзьями договорились, что они съедутся в гости ко мне, переночуют, а потом мы все поедем в Ленинград в институт. В тот день, когда ребята должны были приехать из хозяйств, я решил сходить на охоту, может что-нибудь добуду для товарищеского ужина. На реке могли задержаться с отлетом утки, а поздние жирные утки – отличное жаркое! Маршрут я спланировал такой: пойду вдоль реки на Узкоречье до Посольского острова. Это километров двадцать в одну сторону, как раз на день. Недалеко от острова к реке подходит шоссе Оредеж-Луга, там поздно вечером проходит автобус. Я выйду к нему и приеду обратно домой с комфортом. Друзья мои будут уже у нас. А вдруг мне повезет с дичью? Вот бы их удивить! С такими мыслями я и собирался на охоту еще затемн. День предстоял холодный, ветреный, по ночам уже подмораживало.

«Брать или не брать с собой Кнопку? Проку от нее немного, но вдруг добуду утку на воде – она сплавает. Беру!» - решил я.

Ожидания мои, что на реке будут часто встречаться утки, не оправдались. Только одинокая кряква сорвалась с заводи, не подпустив меня близко, и улетела без выстрела. Не мною замечено, когда особенно хочется удачи на охоте, она почему-то не приходит, капризничает. Добравшись наконец до Узкоречья, я немного отдохнул и стал подниматься от реки к шоссе по знакомой просеке. Ветер стих, разъяснело, сильно похолодало… На опушке в сосновом бору на ходе солнца вдруг забормотал тетерев, да так бойко, будто весной на току! И недалеко – метрах в двухстах. Я взглянул на часы, до прихода автобуса оставалось еще минут сорок, а до дороги не больше полкилометра пути. Попробую скрасть косача! Время есть, и светло еще будет минут двадцать.

Свернув с просеки, я осторожно стал продвигаться к птице. Вся опушка заросла молодыми сосенками, местами очень густо, и лишь отдельные группы строевых сосен с обугленными давнишними пожарами основаниями стволов возвышались тут и там. На одном из таких деревьев и пел косач, повернувшись зобом на заходящее солнце. Заросли жестких кустиков вереска шлепали слишком громко по моим резиновым сапогам, и в тишине наступающей ночи производили, как мне казалось, настоящий грохот. А тут еще Кнопка вертелась под ногами, не понимая, с чего это я так осторожничаю и еле двигаюсь. Она то смотрела на меня, то порывалась бежать вперед. Ее довольно светлый окрас на фоне темного вереска полностью демаскировал меня.

Несомненно, косач заметит собаку, и охота пропала!

Солнце уже скрылось, и розовая полоса заката начала краснеть и уменьшаться. Скоро стемнеет, и птица замолчит. Что делать?

Надо привязать Кнопку где-то здесь, а самому быстрее подходить к дичи!

Чем привязать? Веревки не было. Мама уговорила меня при сборах не надевать пиджак и плащ, а идти в ватнике – жар костей не ломит. В плаще я оставил в спешке поводок и спички.

Я вытащил из брюк ремень, попробовал привязать Кнопку. Коротко! Быстро снял еще и ремень с ружья и кое-как привязал собаку к кусту. Она, не понимая что происходит, смотрела на меня с испугом, прижавшись к земле, будто ожидая наказания.

А что, если снять сапоги? В носках будет холодно и колко подкрадываться, но тут же рядом, до косача метров семьдесят, потерплю! Решено! Я быстро скинул сапоги и портянки, положил их около собаки, остался в тонких носках.

Теперь косач мой! Друзья ахнут, когда я, торжествуя, достану чудо-птицу из сумки!

В носках я двигался быстро и бесшумно. Вот уже видно, как на самой макушке сосны чернеет поющий тетерев. Нужно пробвинуться еще немного, чтобы стрелять наверняка.

В этот момент черныш бормотнул и замолк… На чистое место опушки выбежала Кнопка! Отвязалась, стерва!

Косач шумно сорвался с дерева, и все стихло…

Ярости и возмущению моим не было предела!

- Ты что наделала, непутевая?! Застрелю! Дармоедка ты, навязалась на мою голову, сгинь пропадом!

Мы были одни в лесу, и в выражениях я не стеснялся…

Холод вечера и сосновые шишки стали вдруг нестерпимыми для моих ступней. Падающие брюки все время приходилось поддерживать, ружье холодило руки… Внезапно, после легкой дрожи от азарта охоты и холода меня бросило в жар! В такой жар, что голова пошла кругом! Как я теперь найду сапоги?

Я лихорадочно осмотрелся и, холодея, понял – не найду! В подлеске уже потемнело. Подходя к птице, я менял направление, обходил гущеру, все внимание было обращено туда, вверх, к желанному трофею. Положение было катастрофическое! Главное – автобус! Оставалось всего пятнадцать минут до его прихода. Все эти мысли мелькали в моей непутевой голове пока я, наспех сориентировавшись, прочесывал местность, как сеттер – челноком. Все было напрасно! Время неумолимо уходило, я чувствовал его каждую секунду ступнями занемевших ног.

Бросить поиски сапог, бежать к автобусу? Никогда! Нет, лучше умереть!

Я представил себе, как вваливаюсь в автобус босиком, с ружьем и собакой, на удивление пассажирам, среди которых могут быть и знакомые… А завтра? Вся Луга, да что Луга, весь родной институт будут помирать от хохота! И этот смех будет сопровождать меня всегда! Всю сознательную жизнь! Люди безжалостны! Только мама и пожалеет меня…

Нет и нет! Пусть автобус уходит! Я пройду эти двадцать километров домой. Правда, придется идти не по дорогу, а по тропам, по колдобинам и корням деревьев, в полной темноте, по холоду, всю ночь! Ничего! Ночь длинная, доберусь! Я все пройду, лишь бы уйти от позора! Друзья будут утром еще спать. Маму я попрошу никому, никогда, ничего не говорить о моем жутком позоре.

На ноги придется что-то намотать… Намотаю! На одну ногу можно надеть кепку, а на другую – майку, и закрепить все это полосами из шарфа, который я разрежу!

Но… может быть, есть другой какой-нибудь выход? Какой?

Кнопка, ничего не понимая, бродила за мной следом по зарослям, пугливо припадая к земле под моими гневными взглядами.

Стой! Почему «ничего не понимая»? А может быть она понимает, что произошло? Может быть она поможет?

Мне опять стало жарко…

- Кнопочка, дорогуша, хорошая моя собачка, иди сюда. Ко мне! не бойся, маденькая, я тебя не трону. Ну-ка, иди, иди скорей!

Удивленная Кнопка легла на землю – боялась подходить. Тогда я сам осторожно подошел к ней, погладил, потрепал за ушами, успокоил.

- Ну, давай, малышка, покажи, куда ты спрятала мои сапоги? Давай поищем их вместе!

Для подсказки я даже поднес к ее носу свою остывшую босую ногу. Кнопка, будто обрадовавшись, отбежала от меня метров на двадцать, туда, где я уже прошел, прочесывая опушку, и легла в вереск…

Еще не веря в чудо, я подошел к ней. Сапоги и развязанные ремни лежали около собаки!

- Кнопочка! Милая! Чудесная, сказочная моя собачка! Спасибо тебе!

Теперь скорее на дорогу!

Мгновенно надев сапоги, я припустил, что было сил, по лесу, выскочил на шоссе, и через несколько минут мы с собакой уже катили в тепле автобуса домой.

Жизнь опять была прекрасна! Кнопка в непривычной обстановке доверчиво жалась к моим ногам. Она никому не выдаст тайну моего охотничьего провала, который закончился благополучно только потому, что человек и собака вовремя поверили и помогли друг другу.