Опять этот голос из той жизни, звонок из другого измерения.

– Как? Опять занята? Но я уже рядом, в одном полёте стрелы от тебя!

– М-М-м… Если бы мы жили под одной крышей, нам, возможно, удавалось бы видеться немного чаще.

– Но удовольствия имеют обыкновение приедаться. Может быть, всё только потому и длится так долго и так классно, что мы не можем видеться часто. Ну, так как?

– Ладно, подъезжай!

Каждый раз, расставаясь, я готова к тому, что эта встреча окажется последней. Мы так привыкли расставаться навсегда, что это уже стало дурной привычкой.

И, как ни странно, опять всё было. И было так, как быть не может.

А в самом зените счастья… вдруг, как будто внезапно – по тормозам…

– Я хотел бы попробовать с тобой всё. Почему ты не хочешь, чтобы с нами был кто-то ещё?

– Знаешь, мне тошно при одной мысли об этом… Когда-то я ушла от тебя потому, что поняла: ты тащишь меня именно в этом направлении. Но самым ужасным было то, что я тогда, наконец, поняла тебя, и поняла, что никогда не смогла бы быть с тобой счастлива. Будь у нас хоть тридцать штампов в паспорте и один дом на двоих.

– Почему?

– Потому что для меня жить с тобой – всё равно, что поставить алтарь где-нибудь в заплёванном переходе у Казанского вокзала. Варить тебе борщ или гладить рубашку и знать, что в это время ты жмёшь где-нибудь какую-нибудь девку… Я никогда не могла бы считать это браком.

– Но у тебя тоже могли быть любовники.

– А это для меня ещё гаже. Если я могу изменять мужу, это значит, что он для меня больше не муж. Знаешь, бывает, зуб уже надломился, но ещё держится непонятно на чём. И это может продолжаться довольно долго. Только он всё равно отвалится, и уже никогда не будет, как было. Кстати, когда я сделала для себя то жуткое открытие, я вытравила тебя из себя тем же способом – стала тебе изменять, и это дало мне возможность от тебя отодраться.

– А что за жуткое открытие?

– Я поняла, что наше запредельное счастье действительно только СЕЙЧАС, только на самом высшем гребне – твоём и моём у нас есть точки соприкосновения, со-проникновения. Всё, что выходит – за, приносит только боль. Тебе – потому что я никогда не захочу трахаться свально, с кем ни попадя, а любить одну женщину, даже меня, ты не в состоянии. Мне – потому, что само твоё желание измены выжигает у меня всё внутри и доказывает твою полную неспособность к любви, просто инвалидность. Отсутствие в душе этого органа…– которым любят.

Тогда это открытие чуть было ни стоило мне жизни. Я любила тебя с такой чудовищной силой, что во мне круглосуточно всё гудело, как мартеновская печь. И зависимость моя от тебя была – похлеще наркотической, потому что утолить эту воющую лаву мог только ты.

Когда мы с тобой были вместе, всё моё существо вылетало далеко за телесные пределы, а близость становилась торжеством света, живой истины, гармонии и счастья. Ты был мне нужен, как воздух, как вода, без тебя я переполнялась и разрывалась ядерной бомбой. И постепенно у меня осталась только одна цель – приручить тебя, чтобы течь в одном русле, только тогда всё обретало смысл и цельность.

Долго я терпела, не понимая, почему ты не можешь сделать, чтобы мы жили вместе. И случилось так, что до меня дошло, в наконец, что виной всем нашим разлукам никакие не обстоятельства, а полная наша, противоположность, взаимоисключение. Что в те же самые минуты моих откровений и распахивающихся пространств, – для тебя происходит что-то совсем другое, в другой плоскости. Что для тебя это – да, незаурядное удовольствие; да, – бальзам на самолюбие. Может быть слабое подобие света для твоих незрячих душевных глаз… (Но – и только!) И это невозможно ни взрастить, ни воспитать, потому что – не из чего!

Но, что смешнее всего – ключ ко всем моим ядерным силам (Бог знает, почему) всё-таки находится именно в твоих руках. Я поняла, что это – полная гибель. Открытие – не самое утешительное.

Хорошо ещё, что это моё понимание было растянуто во времени: счастливые надежды сменялись отчаянием. Больше всего на свете мне тогда хотелось умереть. Я постоянно примерялась, как бы сделать это понезаметнее для окружающих и побезболезненнее для близких. Слава Богу, у меня хватило остатков разума, чтобы догадаться, что для ребёнка и родной мамы безболезненным мой уход из жизни не получится никак.

Постоянная конспирация, прятки от мужа сжимали меня, как в закрытой скороварке. Иногда я взрывалась приступами неудержимого, нечеловеческого крика и воплей, в предчувствии которых старалась спрятаться подальше от людских глаз и ушей.

Но вот однажды всё, наконец, стеклось в одну точку, и наступила полная ясность. Помню, вой из меня вырывался с чудовищной силой. Меня било и мотало об пол и о батарею. Помню – стол, стулья, окно, всё это – вид снизу. Изо рта вместе с воплями выходили струи чёрного дыма и, змеясь, уползали в форточку. Руки, казалось, разбухли до размеров грелки, с сарделечными пальцами, которые вот-вот треснут, потому что из них выходят токи как по высоковольтным проводам. Душа рвётся вон из тела… Сколько длилось – не знаю, кажется, бесконечно… Хрясть… Дальше ничего не помню.

Очнулась перед рассветом, в серых сумерках. Тела не чувствую – не моё. Вспомнила, что всё кончено. Подумала – а что же дальше? И зачем? Всё, для чего жила – испепелено. Пустыня. Глаза открылись с трудом. Стала молиться, вперивши взгляд наверх, перед собой, в окно, в небо.

И вдруг, в этом полном отсутствии всего, я поняла, что я-то – есть… Есть – я. И Тот, в небе, Которому молюсь.

И эта данность потихоньку начала оттаивать на поверхности рёбер лунку, внедряться глубже внутрь, отвоёвывая телесное пространство. Вместе с потеплением начался озноб, захотелось скрючиться, руки, ноги, пальцы не слушались, как отдавленные. Сил не было вовсе. Нелепо и замедленно, как медуза на песке, дошевелилась до кровати, вползла в какую-то взбаламученную кучу одеял, трясясь, вырубилась. Воскресла, стала жить дальше, родила дочку, вышла замуж…

– Ну, а как теперь… что-нибудь подобное с тобой бывает?

– Нет. Ты знаешь, после смерти – как рукой сняло.

– И, тем не менее, как видишь, мы снова вместе.

– Да, видимо есть строения, даже руины которых могучее и величественнее всех позднейших построек. Видно, давалось уж очень много, так что даже посмертная тень этой любви пока что живее и ощутимее всего того, что приходило после.