Как страшно жизни сей оковы

Нам в одиночестве влачить.

Делить веселье – все готовы:

Никто не хочет грусть делить.

М.Ю. Лермонтов

 

 

«Смерть моя – не смерть для вас»…Замечательная фраза. Это из одного немецкого фильма. Что значит умереть? Как это? Иногда мне кажется, что я уже умерла для всех окружающих – настолько я для них не существую. Часто я понимаю, что не это главное в жизни, что у меня, наверно, слишком мало серьезных проблем, поэтому я начинаю заду-мываться неизвестно о чем. Неизвестно о чем? Да покажите мне человека, который просто сходит сума от этих мыслей, для которого все это вообще имеет хотя бы малое значение! Я бы многое отдала, чтобы быть такой, как большинство, чтобы никогда не ломать голову над смыслом жизни, чтобы шляться по барам, пить пиво, спать с кем попало и никогда не думать о том, что будет завтра, через год, через десять лет…

Через десять лет мне будет почти тридцать. Возможно, я буду продолжать писать в стол, то есть в компьютер. Да, таков уж технический прогресс. Когда мысли идут нескон-чаемым потоком, одна ужаснее другой, рука не может долго сжимать ручку, карандаш, еще какое-либо средство оставления бессмысленных разводов на бумаге, напоминающих мой почерк. Теперь главное – попадать по нужным буквам на клавиатуре.

Через десять лет…Мне кажется, что я уже сейчас знаю, что умру в одиночестве. Я не знаю почему. Я наверно, уже убедила себя, что дело именно во мне. Хотя многие считают, что это не так. Я им не верю, потому что они называются моими друзьями. Я никому не верю. Даже самой себе. Такому человеку, как я, нельзя верить. Разум и чувства постоянно мешаются в голове, и я уже не могу разобрать их голоса. Я не могу определить, что же я все-таки хочу слушать. Мои поступки абсурдны. Я постоянно говорю одно, а делаю прямо противоположное, даже когда это касается чего-то личного. Если бы это имело отношение к какому-нибудь делу, которое никак не затрагивало бы мои личные чувства, все непреме-нно бы сошлось… Но вся моя беда в том, что практически каждое, даже пустяковое дело затрагивает мою душу.

Я чувствую, что некоторые люди тянуться ко мне, хотя не понимаю почему. Зачем им усложнять свою жизнь? Я говорю о тех, кто мне неприятен. Да, я снова и снова прихо-жу к выводу, что вокруг меня слишком мало положительных людей. Ко мне тянуться се-рые личности, люди из толпы, которым я нужна в качестве идеала для подражания. Зачем? Они сами представить себе не могут, как это!.. Каково быть такой, как я?! Я не хочу ска-зать, что я особенная, просто мои мозги свернуты в нетипичную для современной молоде-жи сторону. Я общалась с теми, кто пытается быть такой или таким же, как я. Как это омерзительно! Осознавать, что какая-то тупица в угоду неизвестно кому пытается присво-ить твои убеждения, образ жизни! Это так гадко: какая-то идиотка говорит, что ей нравят-ся те же писатели, что и тебе, но она же не читала ни одной их книги! Тошнит! Эта тошно-та преследует меня повсюду! Тошнит от всего: от жизни, от людей, даже от любимого че-ловека!

Мужчины – отдельная тема для расстройства. Погруженные в свое уникальное «я», они не замечают ничего вокруг. Ни одного из них я не интересовала как личность. Так по-весьте себе мою фотографию в комнате и смотрите, пока не впадете в эротический экстаз, черт вас подери! Даже для него я всего лишь картинка, но даже не настолько идеальная, чтобы я могла себе найти кого-то в его отсутствие (не сомневаюсь, он именно так и дума-ет). Ему никогда не приходило в голову, что я не статуя Свободы, не Ленин в мавзолее, что я умею, как бы ни абсурдно это звучало, чувствовать, думать! Да как же можно такое предположить! Женщины – полные дуры, их место на кухне, потому что ни на что другое они не способны! Идиотские пережитки «Домостроя». Моя подруга, стоя в книжном мага-зине, спросила меня (вопрос, конечно, был риторический), глядя на этот трактат, отража-ющий менталитет русского человека: «Кто же будет такое читать?!». Такие, как мой бой-френд и еще несколько миллионов мужчин в РФ, причем не как-нибудь, а в качестве на-стольной книги, когда особенно плохое настроение или на ночь, чтобы лучше засыпалось.

А у меня настольная книга – «Миф о Сизифе» Камю. Нет, там не написано, что женщины – наивысшие существа, а мужчины – слабый пол. Просто эта книга придает сил, останавливает, держит за руки железными кандалами, когда я стою почти что перед выходом из этой абсурдной реальности. В такие моменты я начинаю думать, что самоубийство – это действительно не выход, хотя минуту назад я клялась себе в слабости и невозможности жить в этом мире. Я не говорю о конкретных странах или городах, я говорю о мире в целом. Когда ощущение реальности разрушает сладкую иллюзию романтика, начинаешь понимать, что люди везде одинаковы, и, возможно, гораздо легче жить среди тех, у кого тот же менталитет, чем там, где эти же люди даже не попытаются тебя понять. Да, это действительно так: особенностью многих русских является то, что они любят хотя бы сделать вид, что слушают и понимают. Каждый второй готов стать твоим личным психотерапевтом. Или использовать тебя в этом качестве…что более мучительно, по крайней мере, мне.

Настоящая литература – это именно то, что заставляет жить, приносит успокоение. Камю многие считают мрачным писателем. Но насколько легче читать грустное, но реаль-ное, чем упиваться заоблачными слюнями, которые умного человека не заставят улыб-нуться, потому что он поймет, что в реальности этого никогда не случится. Если это и вы-зовет улыбку, то саркастическую или…горькую. Но, говорят, дело в массовом сознании, которое требует сказок и хэппи-эндов.

 

Может быть, это признак начинающейся, то есть обостряющейся (началась она слишком давно, чтобы это было ново) душевной болезни, но последнее время в минуты, когда мне невыносимо плохо больно, тошно, мне меньше всего хочется с кем-то об этом говорить. По крайней мере, это касается тех людей, с которыми я знакома. Зачем мне рас-сказывать кому-то о своих переживаниях, если я заранее знаю, что мне ответят, слово в слово. Это предсказуемость? Наверно. Я не знаю, как это назвать. В худшем случае прос-то перекопируют мои душевные переживания, а потом мне же и выдадут их цитатами за свои. Честно говоря, всегда думала, что это приятно – когда тебя цитируют. Ошиблась, снова ошиблась. Вся жизни моя состоит из каких-то наивных ошибок, которые я постоян-но совершаю. И несмотря на то, что я постоянно в открытую ковыряюсь в людях, у меня самой складывается впечатление, что я постоянно наступаю на одни и те же грабли. На-верно, мне нужен хороший психоаналитик (я имею в виду профессионала, а не так назы-ваемого доброго друга).

И тем не менее, я за что-то слишком люблю эту жизнь. Иначе я бы давно уже по-кончила с собой. Хотя иногда мне кажется, что это всего лишь страх перед неизвестнос-тью. Но, безусловно, бывают такие минуты, когда страх побеждает другая, неизвестная мне сила, которая настолько тянет туда, что я не в силах удержаться. Я никогда не думала, что самоубийство – это признак слабости. Скорее наоборот. Сидеть и бояться куда легче, чем, плюнув на все, шагнуть в неизвестность. Я никогда не осуждала самоубийц и не счи-тала их сумасшедшими. Почему после неудачной попытки их помещают в психиатричес-кую больницу? Разве врачи не могут оказаться еще более ненормальными, чем их пациен-ты? Чтобы понять это, надо просто пообщаться с психиатрами.

Но все-таки господа экзистенциалисты (точнее г-н Камю) чем-то убедили меня в том, что самоубийство – это не лучший выход. Может, я просто мазохистка? Мне нравит-ся жить, понимая, что никогда ни одна моя мечта не исполнится, как бы я ни старалась и как бы того ни хотела, нравится понимать, что я и мой бой-френд – настолько разные лю-ди, что продолжать наши отношения не имеет смысла. Кстати, надо заметить, что, при-знавая это умом, я слушаю сердце и до сих пор не могу даже поговорить с ним. Я каждый раз вспоминаю, что было хорошего в минуты нашего общения, и мне начинает казаться, что без этого человека я не смогу жить. Тем не менее, рано или поздно надлом произой-дет, я разобью пару тарелок и напишу ему все, что я думаю по поводу наших отношений. Еще мне будто бы нравится видеть, какие невыносимые люди окружают меня (или это я сама невыносима? Что ж, очень может быть…так пусть оставят меня в покое!), видеть, какие булыжники, по-другому не скажешь, называют себя моими лучшими друзьями… Именно лучшими! Люди, не претендующие на звание лучшего друга, почему-то всегда более понимающие и человечные. Лучший друг…лучшая подруга…Я с детства ненавижу эти слова. Мне сразу вспоминается странная девочка, с которой я какое-то время обща-лась. Она постоянно закатывала мне истерики, если на ее дурацкий вопрос «кто твоя луч-шая подруга» я не называла ее имени или хоть на минуту задумывалась, собираясь со-врать, что «да, это ты, моя родная, и есть!». Через минуту уже я почти впадала в истерику, пытаясь ее успокоить. Почему я тогда общалась с ней? Потому что дружили наши родите-ли? Не знаю. В любом случае времена нашей дружбы давно прошли. Я не видела ее уже года три и не могу сказать, что горю желанием встретиться. Даже если бы и была такая возможность, я бы постаралась этого избежать.

Моя лучшая подруга, то есть та, которая считается таковой на данный момент, - не менее странный человек. То есть, наверно, странно мое отношение к ней сейчас. Несмотря ни на что, мне трудно характеризовать ее только отрицательно. Наверно, я просто отдаю должное, что она помогла мне в очень трудный период. Тогда она была одной из немно-гих, кто меня не бросил, кому было не безразлично, как я, что я, жива ли еще. Сейчас она стала такой же, как все: я для нее больше не существую. Она звонит раз в месяц и обяза-тельно тогда, когда – она знает – я занята, просит рассказать о моих отношениях с моим бой-френдом, о том, что я чувствовала, когда последний раз видела Павла. Для нее это, как очередная серия «Санты Барбары», ей просто не может прийти в голову, что я с ней, с моей лучшей подругой, не хочу говорить на эту тему. Она считает, что никто кроме нее не может дать ценный совет, что только она желает мне добра, а другие мои подруги спят и видят, как бы мне нагадить. Но почему ей не приходит в голову, что я могу просто не иметь желания разговаривать с кем-либо не только о моем бой-френде, но и вообще о чем-либо?!

 

Тишина. Я молчу, телефон молчит, в дверь не стучат…Тогда я включаю музыку, чтобы не казалось, что я нахожусь в непроходимом лесу, ограниченном стенами моей комнаты. Даже если я закричу, меня никто не услышит.

Мне постоянно рассказывают, какая я хорошая, но почему они уходят? Почему им даже неинтересно, что со мной? Может быть, потому, что мне на них тоже наплевать? Но это не так! Вчера я хотела написать письмо своему бой-френду. Просто я не такая, как он: я постоянно боюсь, что с ним что-то могло случится, я отказываюсь верить в то, что он не пишет мне вторую неделю, потому что ему безразлично, что со мной, как я… Вдруг он за-болел? Может быть, ему плохо… Но что я ему напишу? Возможно, он уже забыл о моем существовании, нашел другую. Я не знаю, что думать. Я пустое место для него, для всех окружающих. Никого никогда не интересовало, что творится у меня в душе. Складывается впечатление, что люди просто разучились чувствовать. Сейчас мне настолько не хочется говорить, что даже тяжело писать все это…

 

Мои надежды на хоть какое-то спасение от этих мыслей умерли. Кто может меня спасти? Разве что только я сама…Я больше не верю в любовь, в верность, в то, что люди умеют не лгать… Ложь! Кругом ложь! Я сама часть этой бесконечной лжи. Я утопаю в этом океане бессмысленного, никому не нужного и ни к чему не ведущего обмана. Теперь в каждом слове людей я вижу только ложь. Они не умеют говорить правду, а я хочу знать то, что есть на самом деле, пусть это будет невыносимо больно…Как в «Русалочке». Это самая замечательная сказка, потому что в ней нет счастливого конца. Русалочка изнемога-ет от боли, каждый шаг стоит тысячу лет ада, а в это время прекрасный принц развлекает-ся с принцессой. Я чувствую себя русалочкой, теперь и в прямом смысле. Растертые сапо-гами ноги - и каждый шаг – раскаленный уголь, который кто-то с силой прижимает к мо-им ступням. Но у меня нет стимула идти, а потому еще больнее.

Теперь я знаю, что Павел носит тонкое золотое кольцо на правой руке. Мой Па-вел…Странно, я никогда не называла его своим, наверно, потому, что не осознавала этой его роли. Мне всегда так приятно видеть его. Мы никогда не подходим близко друг к дру-гу. Я даже никогда не думала, что наши губы могут слиться в поцелуе, что он может хотя бы коснуться моей руки. Павел не красавец. Он даже не в моем вкусе. Я терпеть не могу блондинов, но в жизни мне чаще нравятся именно они. У Павла светлые волосы до плеч и большие глаза. Я не знаю, какого цвета. Это и не важно. Зачем мне знать, голубые они или серые, если принадлежат все равно не мне. Павел очень обаятелен. Мне кажется, он не мо-жет не нравится. У него замечательное чувство юмора и хороший голос. Он играет на ги-таре. Мне самой эти слова напоминают сочинение пятиклассницы на тему «Мой лучший друг». Но Павел мне даже не друг. Я часто называю его по имени-отчеству, хотя он не на много старше меня. Просто в шутку. В повседневной жизни он уставший и замотанный, он некрасив даже на фотографиях, но стоит ему надеть белую рубашку и его джокондов-ской улыбкаеозарить все вокруг…разве имеет значение, какой он бывает потом, после… Я не могу сказать, что я когда-нибудь испытывала к нему что-то на подобие любви. Нет, это другое. Я не знаю, как объяснить… Глубокая симпатия, наверно, так…Или как у Та-рантино с Умой Турман: просто муза.

Мне снова вспомнилась романтическая история любви Элизабеты и Влада, графа Дракулы. Стокер очень красиво это все обыграл. Мне иногда кажется, что это и есть мой Влад, который нашел меня, свою румынскую невесту, через века…

 

Один ли ты…

Зачем ты шел через века ко мне?

Все раны затянул, но в темноте

Открыл одну, и снова боль моя везде, -

 

вольный перевод песни, которая мне очень нравится.

Наверно, Павел – единственный человек, которого мне никогда не хотелось убить, я вообще никогда не чувствовала чего-то негативно относительно него. Он никогда не де-лал мне больно. Ни взглядом, ни фразой, ни словом… Но иногда я начинаю ненавидеть всех мужчин, и тогда вряд ли Павел остается исключением.

Когда-то я пыталась писать ему письма (не отправляла, конечно), хотя не могу ска-зать, что у меня это хорошо получается. Может, я ошибаюсь?.. Просто иногда человеку хочется столько всего сказать, а когда садишься за письмо, выясняется, что сказать нече-го. Парадокс? Не знаю. Наверно, если нечего сказать, письма лучше не писать вообще. Но иногда это бывает нужно.

В письмах к Павлу я говорила много лишнего, но он и не должен был их прочитать. Павел был абстрактным собеседником. Я обращалась к нему, а говорила просто все, что думала. Я говорила обо всем: о друзьях, о увлечениях, о критике в мой адрес…Только ни-когда не говорила о том, что чувствую по отношению к нему.

Мне и сейчас кажется, что я пишу ему одно большое письмо. Мне кажется, что толь-ко ему я могу сказать так много и обо всем. Ему я могу рассказать даже о Сэне. Хотя даже в этом я не уверена. Сэн – закрытая тема (я имею в виду не утрату ее актуальности, а то, что я не со многими могу говорить об этом человеке).

Чувство к Павлу – это любовь, наверно. Но любовь не к мужчине, а к человеку. Если взять того же Сэна (раз уж вспомнила его), то мое отношение к нему имеет нечто общее с чувством к Павлу, но Сэн для меня – мужчина, наверно, в первую очередь. Мой бой-френд (я даже не знаю, актуально ли это название сейчас) вызывает смешанное чувство привязанности и ненависти, злобы, временами даже жестокости. Однажды, когда я смот-рела в его глаза, мне так захотелось сомкнуть руки на его шее, сдавить как можно силь-нее…Я бы ушла в тот момент, но он меня не отпустил. Что было бы, если бы я его убила? Это ли любовь?.. Слишком она разрушительна.

 

Часто вспоминается такая фраза: «Настоящая любовь не может быть небезответной». Кажется, это кто-то из классиков. Странно, но это действительно так. В отношениях, ос-нованных на взаимности, всегда чего-то не хватает, остаются какие-то пустые места. Без-ответная любовь заполняет все. Она не имеет границ, часто даже разумных. Разум, здра-вый разум слишком прост и слаб, чтобы ставиться границы чувству. Настоящее чувство всегда абсурдно. Оно безгранично, лишено разума, оно отражается во всем и распростра-няется на всех.

Когда мы безответно любим, тоска, боль, бесконечная грусть заполняет всю нашу жизнь. Не хочется видеть друзей и близких, ведь они бессильны и не могут помочь в том, в чем не поможет сам Господь Бог. Если бы он был справедлив…Почему он останавлива-ет там, где мы не хотим быть остановлены, и дает свободу, когда нам хочется связать себе руки? Это ли справедливость? Оптимизм, мысль о том, что все происходящее – к лучше-му, - бессмысленное утешение, которое не сможет спасти в последний момент, когда ука-зательный палец нажмет на курок…Сильные люди никогда не утешали себя подобными глупостями. А есть ли они, эти сильные люди? Иногда мне кажется, что они жили давно… Теория золотого века. Только это совсем не то время, когда не было войн и все жили в согласии. В Золотом веке жили сильные люди: женщины, подобные Жанне д’Арк, мужчи-ны, похожие на Дракулу. Влад Дракула не является для меня идеалом человека, он – во-площение идеала любящего мужчины, готового на все ради своей избранницы. Сейчас та-ких нет. Я говорю даже не о любви. Нет людей, которые лишь ради высокой цели могли бы броситься в огонь, выдержать пытку, одним словом, отдать жизнь. Полвека назад – может быть. Сейчас все по-другому. Никто не может сделать чего-либо во имя высокой цели. Все цели безгранично приземлены и корыстны.

Смысл жизни…Разве он есть? Красивая сказка для утешения слабых духом. Жизнь бессмысленна, ибо она абсурдна. Если что-то и можно назвать высшим смыслом – так только стремление к осознанию этой абсурдности и полному ее принятию. Пока человек надеется на лучшее, он будет страдать. Пока есть надежда, не может быть свободы.

Счастье в полном смысле этого слова достижимо только в случае отречения от на-дежды, веры в лучшее. Вера абсурдна, ибо она подразумевает отсутствие доказательств. Верующий человек временно счастлив, но рано или поздно любая вера пошатнется. Най-дется что-то, что ударит с сокрушительной силой прямо в ее фундамент. Хотя можно ли говорить о фундаменте веры, если то, что она утверждает, не имеет обоснования… Фун-дамент – основа, а вера не имеет основания. Это оружие слабых, которое в конце концов будет сточено камнем времени. И что останется, когда вера погибнет, когда ее засосет беспощадный водоворот реальности? Ничего. Останется лишь то, что действительно су-ществует, то, что можно потрогать и убедиться, что это на самом деле есть. Это она, ре-альность, абсурдная реальность.

Когда человек лишается веры, ему приходится посмотреть на то, чего он долгое время не хотел замечать. Ему приходится решать, выбирать путь… Выбор невелик: либо ты принимаешь абсурдность существования, либо ты снова веришь во что-то лучшее, в то, что находится за порогом этого существования. Принятие абсурдности мира есть единст-венный путь к счастью. Только осознав бессмысленность всего существующего и проис-ходящего, я смогу найти цель, более конкретную, чем то понимание цели, которое обычно вкладывается в эту звуковую оболочку, но вместе с тем более достижимую. К сожалению, я все еще не могу избавится от бессмысленных надежд, хотя ничего, кроме постоянной душевной смуты, они мне не приносят. Я не знаю, приду ли когда-нибудь к принятию аб-сурда. Любой прогноз будет отражением надежды. Я этого не хочу, хотя бы здесь…

Самоубийство – то, что дано немногим. Самоубийство, основанное на вере в луч-шее, основанное на том, что там, за гранью бытия, все будет иначе, - глупость. Я говорю о другом. Настоящее самоубийство – это смерть без надежды на избавление. Человек, твер-до решивший свести счеты с жизнью, не верит в то, что в мире ином (если только он су-ществует) что-то изменится к лучшему. Он верит в то, что там не будет хуже.

Я думаю, человек, решивший вернуть Господу Богу его самый ценный подарок, сначала убивает себя мысленно. Он заранее осознает себя умершим. Почему в Японии са-моубийство стало культом, воплощением самой красивой из возможных смертей? Потому что самураев изначально воспитывали так, что они не осознавали себя живыми людьми. Честно говоря, не знаю, насколько это правильно. Конечно, я несколько искажаю смысл кодекса Бусидо. Красивая смерть – это прежде всего смерть не позорная. Самоубийство – средство сохранения чести. Но еще больше привлекает другой момент в мировоззрении японцев. Уходить надо вовремя. Это можно соотнести не только с финалом человеческой жизни, но и с ее течением. Я думаю, по-настоящему умный человек поймет сам, когда на-ступает наилучший момент для ухода.

 

О, Боже! Я люблю, до сих пор люблю этого человека! Я пыталась, изо всех сил пы-талась забыть его, но у меня ничего не получилось! These lips couldn’t be forgotten! Каждое место в этом городе напоминает мне о нем, каждая нота музыкальной композиции, каждое слово в песне – во всем только он! Как, как я могу верить после этого людям?! Я во всех вижу только врагов. У меня в голове не укладывается, как человек мог так жестоко лгать! Я до сих пор не могу поверить, но в то же время знаю, что не могла ошибиться. Он сам предоставил доказательства. Даже если он когда-нибудь позвонит (в чем я сомневаюсь), все никогда уже не будет так, как было. Я больше никогда не смогу ему поверить. Я те-перь никому не верю. Я каждый раз вспоминаю его и понимаю, что любой человеке мо-жет врать. Я запуталась в его лжи! Я не знаю, когда он говорил правду, а когда врал.

Как это ужасно, когда все знаешь заранее. Это самое страшное чувство: ты пони-маешь, что оно взялось ниоткуда, но это так ясно…Ты не можешь не поверить, потому что точно знаешь, что это ощущение не обманет. Я всегда думала, что знать все наперед – это хорошо. Хуже этого ничего не может быть! Мне иногда кажется, что я вижу свою дальнейшую жизнь. Я закрываю глаза: передо мной пустая квартира. В ней никого нет, кроме меня. Я одинока, мне уже не двадцать. Слезы – все, что остается.

В тот день все было так же, я даже не закрывала глаза, чтобы увидеть то, что про-исходит со мной сейчас, чтобы увидеть, когда и с кем он мне изменит. В определенный момент какой-то странный голос во мне заговорил: «Эта встреча последняя. Ты его боль-ше не увидишь». Я отмахивалась от этого голоса, как от надоедливой мухи, но он не ис-чезал. Конечно, я ничего не сказала ему. Тогда я любила его больше чем когда-либо. Я просто не могла поверить этому голосу.

Потом я ждала, как та прекрасная Брунхильда. Я верила, что он приедет и, конечно, сразу позвонит мне… Сначала я узнала, что он приехал и не позвонил. А потом это фото. Она – его идеал красоты. Это нельзя опровергнуть, потому что сказал он это не мне. Не буду врать: даже то, что происходит сейчас, не заставляет меня жалеть о том, что я сдела-ла. Лучше знать правду, какой бы она не была. В противном случае я бы продолжала ис-кать оправдания его поведению. Теперь я знаю, что оправдывает его молчание. Та, кото-рая является его идеалом красоты. Он спит с ней? Не все ли равно… Он предпочел ее мне…Я каждый раз себя убеждаю, что не должна думать о нем, но не могу справиться с этими мыслями. Я требую от себя отказа от надежды, но не знаю, как поступлю, если он позвонит. Я люблю его больше всего на свете, но я не могу быть с ним. Мне хочется бе-жать от этого чувства. Оно убьет меня… Но неужели я все еще хочу жить? Нет! Я не могу жить!

Люди, которые меня окружают…Насколько же им на меня наплевать! Мой талант никому не нужен. В этом мире роль играют только связи. Я даже не смогу заниматься тем, чем хочу, потому что это неприбыльно. Но я хочу этого! Мой немецкий – единственное спасение, хотя последнее время не помогает даже это. Я не знаю, кто мне может помочь…

Иногда мне кажется, что все, что я делаю, я делаю в доказательство ему…Но в до-казательство чего? Что я лучше, чем она? Я и так это знаю. Что можно доказать этому че-ловеку?! И зачем?.. Он занимает все мои мысли, а я для него не существую. Я еще одна рыбка, попавшаяся в его сети. Ему не нужны постоянные, серьезные отношения… А меня не устраивает положение «девушка на каникулы». Все пути отрезаны. У нас нет будущее-го. Я люблю его, но кому она нужна, эта любовь? Она – не спасение, она боль и отчаяние. Как я ненавижу мужчин! Лживые твари, им только и надо весело провести свободное вре-мя! Они все одинаковы, только безумно любят рассказывать сказки о том, что это не так. Как дальше жить?! Я даже ни с кем не могу об этом поговорить. Они отвергают саму воз-можность этой любви. Они даже не пытаются меня спасти. Я лечу в бесконечную про-пасть, но этого никто не хочет видеть. Они смотрят на мою улыбку и даже не представляя-ют, какая боль скрывается за ней.

Нет, безответная любовь – это не самое болезненное. Еще больнее, когда тебя пре-дает человек, который был с тобой, который ласково смотрел на тебя…Как больно понять, что за этим взглядом скрывалась ложь. Зачем я была нужна ему? Неужели для провожде-ния свободного времени он не мог выбрать ту, которой потом не будет больно? Почему я? Где ты был, справедливый, всевидящий Бог, почему ты не остановил меня, когда я шла на эту встречу?! Ведь я могла просто сломать ногу, выходя из маршрутки…Такое простое ре-шение. Так зачем все это? Я понимаю, что больше всего на свете хочу сейчас увидеть его, но в то же время понимаю, что должна бежать от этой встречи, если ее вероятность будет когда-нибудь актуальна. Я люблю чудовище! И даже мой Павел не может спасти меня от этой любви. Павел женат, от земных соблазнов он спасает свою жену…

Мой Фауст, я готова умереть за спасение! Где найти Мефистофеля, который забе-рет меня?

Как я устала притворяться! Я больше не могу делать вид, что у меня все замеча-тельно, что я весела и не думаю о нем. Они даже не видят этого. Я сама все время нашей разлуки (то есть с того момента, как он перестал писать) пыталась себя убедить в том, что мои мысли заняты кем-то другим… Думая о Павле, я ни на минуту не забывала о нем. Са-мое страшное – любовь. Это по истине разрушительное чувство. Только любовь толкает на убийство. Меня же любовь гонит в петлю. Почему меня? В чем я виновата? Почему ты, Господи, оберегаешь его? Потому что ты мужчина, тебе не понять меня, так же, как и не понять меня ему. Сегодня в университете преподавательница на обсуждении «Фауста» сказала, что мужчина, разлюбив женщину, никогда не будет искренне волноваться о том, что она чувствует. Так может говорить человек, который сам пережил это. У меня слезы на глаза наворачивались, и мне нельзя было уйти. Проклятое общество! Я их ненавижу! Я не хочу жить с ними, я не хочу каждый день это видеть!

Так как же быть, если мужчина не разлюбил, а вовсе не любил никогда? Им незна-комо это чувство. Я бы ушла в монастырь, если бы еще надеялась на справедливость Бога, на то, что он достоин этого служения.

Я давно не вижу другого выхода. Смерть – единственный свободный путь. Когда мое сердце перестанет биться, мне будет все равно, с кем он, думает ли он обо мне… Просто ответы на эти вопросы я знаю уже сейчас. Он еще помнит мое имя? Все заставляет меня усомниться в этом. Любовь – пустой звук. Она уже убила меня духовно, так что же останавливает перед смертью физической?

Я думаю о том, каково будет моей маме. У нее только я… Но почему со мной все так? Почему я не умею воспринимать жизнь с той легкостью, с какой это делают другие? Почему я не умею полюбить того, кто полюбил бы меня? Нет, нет, только не это! Хватит! Я уже узнала, что такое поцелуй любимого человека, вкус губ, который нельзя забыть и эта невыносимая боль в сердце. Зачем мне это было нужно? Я хотела этого? Да, хоте-ла…или просто некому было меня остановить.

Мои друзья рады слушать мои восхищенные вздохи о Павле. Они не понимают од-ного: Павел не может меня спасти. Я чувствую себя грязной и порочной, хотя ничего та-кого, что могло бы объяснить эти чувства, я не делала. Мне кажется, что целуя этого че-ловека, я облепила себя комьями грязи, которую теперь невозможно смыть. Первый по-целуй – и такой исход…

Я хотела ждать, ждать и быть самой счастливой на этой чертовой планете, когда бы он снова приехал. Но все умерло. Больше ничего нет, кроме невыносимой боли и отчая-ния. Улыбка – только нестерпимая мука, радость – лишь часть абсурдности происходяще-го. Я никогда в жизни так не хотела куда-нибудь уехать отсюда, как можно дальше…на необитаемый остров, в Антарктиду. Только я и океан. Нет человека, который мог бы меня спасти. Даже он…Ничего, кроме новой боли, страха и недоверия он не сможет мне дать.

Мне сейчас как никогда хочется вернуться в деревню. Я была там последний раз, когда мне было двенадцать. Теперь дом продали, бабушка умерла. Мне хочется бежать по лугу, бежать куда глаза глядят, не оглядываться, бежать, пока не выбьюсь из сил…а во-круг только цветы. Хочется сесть на коня и нестись во весь опор. Только бы земля не кон-чалась! Хочется упасть на колени перед бабушкой и рыдать, пока не останется сил для вздоха.

В деревне были очаровательные кролики. Такие милые, они не могли причинить боль. В далеком детстве там жил кот Пушок. Потом его, кажется, убили…человек, мужчи-на.

Куда мне бежать от этого чувства? Разве что в ад? Как же хочется покоя! Как я ус-тала!

 

Если бы сейчас была действующая война, я бы взяла в руки пистолет. Я бы пошла в революцию. Откуда появлялись фанатичные революционерки? Оттуда же, откуда и я: из бездны человеческого бессердечия. В таком состоянии я бы последовала даже за таким, как Гитлер. Любые идеи хороши, если только они сулят гибель желающему умереть. В чем он был не прав? В том, что не любил людей? Да, он был жесток. Но разве не более жестоки те, бессердечие которых, не достигая мирового размаха, обрушивается на отдель-ного человека? Гитлер был ангелом по сравнению с человеком, которого я люблю.

Но революции нет, а в душе страшная, угнетающая пустота. Умерло вдохновение, умерла боль, умерла я сама. Нет, боль осталась, но какая-то притупленная. Она напомина-ет о себе далеким воспоминанием. Еду в автобусе…Ах, что это такое? Да, я, кажется, бы-ла здесь когда-то… С кем? С ним. Его тоже больше нет. Он умер, по крайней мере, для меня. Для того, чтобы окончательно похоронить его, осталось только сжечь фотографию, как тело античного воина. Жизнь серая, безликая, притуплено-болезненная. Мне все рав-но, что будет завтра. Я знаю, что ничего нового. Павел не может меня больше спасать. Вдохновение умерло вместе с музами.

Я стучала в дверь, но мне не открыли. Я просила о помощи, но меня не услышали. Я не сильная. Это только иллюзия.

Я слишком крепко заснула. Как в японском романе: «Сейчас я пойду и буду долго спать». Это был светлый, солнечный сон. Но вокруг зима…Я любила ее, а теперь мне все равно. Время года не имеет значения. Выходить замуж зимой неприятно. Красивое белое платье придется прикрывать несуразной шубкой, идти по снегу на шпильке. А умирать – вполне. Когда каждое слово вырывается кровавым хрипом, нужно замолчать.

Я не напишу ему. Мне нечего ему сказать.

 

***

Река дала успокоение автору этого недатированного дневника. Тело восемнадцати-летней девушки вытащили из реки в ночь на 7 февраля. Такова была реакция на холод, ледяной ветер зимы человеческих душ, не оставивших права на спасение.