(Легенда, основанная на реальных событиях)

 

В горах Восточного Трансвааля

меж Нельспрейтом и Барбертоном,

где раньше злато добывали

рабы то с песней, то со стоном,

таверна под дубовой кроной

стоит средь зарослей розалий.

 

В горах Восточного Трансвааля

у златоносной шахты Шеба,

где горы в облачной вуали

хребтами подпирают небо,

и где в лугах пасутся зебу,

Великий мкулу* жил в краале.

 

В горах Восточного Трансвааля,

где в речках много бурных бродов,

где лихорадка с пулей валит,

где злата блеск сулит свободу,

свой род, киркой круша породу,

потомок Кочубея славит.

 

В горах Восточного Трансвааля,

где бородатый бур когда-то

встречал гостей в своём краале

то пулей, то столом богатым,

отель стоял. Его назвали

"Приют старателя" когда-то.

 

Мы часто пиво там пивали,

когда в горах искали злато.

 

Была ночь тихой и туманной,

Крест Южный осенял долины.

Гиены хохот из саванны,

рык грозный льва да крик орлиный

неслись в ночи неумолимой

и таяли над полем бранным.

 

 

__________________________

* Mkulu (зулус.)- старый, почтенный человек, африканский аксакал

 

В таверне, что звалась "Приютом

старателя", сидели трое.

Средь кружек с пивом и уюта

так хорошо ночной порою.

Одним из них был я, не скрою,

вторым был негр, третий - плутом.

 

Нам приготовил повар дюжий

бок нежный Томсона газели.

Наш затянулся поздний ужин.

Мы пили, не спеша, да ели...

Нам игры в карты надоели,

и каждый в мысли был погружен.

 

Был мкулу сед и неухожен,

в рубашке старой с бахромою.

Он много лет, наверно, прожил

и троп топтал ногой хромою.

И в рабстве бит бывал порою

кнутом из буйволовой кожи.

 

Был мкулу немощен и сморщен,

почти беззуб, а с подбородка,

слегка курчавясь и топорщась,

свисала редкая бородка,

Лик в шрамах... Он с улыбкой кроткой

задумался, над кружкой скорчась.

 

Мысли старого мкулу:

 

В полночь в свой крааль приду я,

разведу огонь я жаркий,

В небе разыщу звезду я,

взглядом луч поймаю яркий.

Брошу я в огонь коренья,

влезу в шкуру Леопарда.

С дымом пряным вдохну время,

время силы, время старта.

 

Я надену амулеты,

я надену талисманы,

и в душе наступит лето

зеленеющей саванны,

где могучий слон пасётся

и где в стадо сбились лани,

где стрелой гепард несётся

впереди своих желаний.

 

Ярче я огонь раздую,

жарко в жилах кровь забродит.

Закамлаю, заколдую,

вспомню тысячи мелодий.

Снова песнь моя благая

разнесётся по округе,

и с блестящим ассегаем*

запляшу я в ярком круге.

 

Загрохочут барабаны,

барабаны моих предков,

и в испуге сны саванны

затаятся в буше редком.

От туманных гор Храскопа**

до истоков Улифантса

разбегутся антилопы,

Леопарда слыша танцы.

 

Стану снова я макулу***,

смелым, быстроногим, крепким.

Я в золе увижу зулу,

клич в ночи услышу предков.

Леопарда грозным рыком

горы разбужу с саванной,

под луной пятнистым бликом

я промчусь, природой званный.

 

* Ассегай(бушм.) - вид копья с широким острым наконечником

** Город в горах Восточного Трансвааля

*** Makulu (зулус.) - молодой, сильный, бесстрашный воин- охотник

 

 

Кровь клокочет в моих венах,

когти остры, глаз мой зорок,

от меня бегут гиены,

зная мой суровый норов.

Средь их хохота и воя

побегу я к Малелане*,

где в ночи у водопоя

дремлют чутко в буше лани.

 

Иль прыжками я к Скукузе*

одолею всю долину,

где укрылась в кукурузе

стая наглых бабуинов.

Под прохладным небосводом,

позабыв в ночи о крове,

я упьюсь своей свободой,

я напьюсь горячей крови.

 

Полежу на тёплом камне

над жемчужным водопадом.

Улыбаясь свысока мне,

семь планет пройдут парадом.

Облаков раздвинув шторы,

осветив вселенной карту,

снова выйдут на просторы

семь Небесных Леопардов.

 

Я спущусь к Большим болотам,

будто побывал на небе.

В чёрных водах в глуби грота,

там живёт Мокеле-Мбембе**.

Где болот глубоких зелень,

где трясины скрыты ряской,

мимо логова Мокеле

каждый зверь бежит с опаской.

 

 

* Селения возле парка Крюгера - резервации для диких животных.

**Mokele-Mbembe - большой болотный зверь, возможно,динозавр типа лохнесского. Все его слышали, чуяли, но никто не видел полностью. Есть версия, что он приходит из параллельного мира

 

 

Затаив в усах усмешку,

затаив в глазах улыбку,

я отправлюсь, чуть помешкав,

по трясине топкой, зыбкой.

Пусть шакал в ночи завоет,

от тоски да страха спятив,

мы крадёмся нынче двое:

я да тень моя без пятен.

 

Я сквозь девственные дебри

подкрадусь к окну в трясине,

позову Мокеле-Мбембе,

затаившись тенью синей.

Вмиг луну закроют тучи,

звёзды скроются в болоте,

выйдет из трясин могучий

зверь из звёздной дивной плоти.

 

Его рёв перекрывает

гром небес и водопадов,

в ярости он разбивает

лапой и хвостом преграды.

Разбудив злой рой осиный

и блестя могучей выей,

снова он уйдёт в трясины

покорять миры иные.

 

Я, от шутки той беспечной

веселясь, пойду неспешно

в свете звёзд зелёно-млечных

в мир людей и дел потешных.

Сброшу шкуру в свете робком,

свой поход запив водою,

и умру во сне коротком

у костра, укрытый мглою...

 

Так в таверне, прислонившись

к спинке старенького стула,

пива крепкого напившись,

спал с улыбкой старый мкулу.

И глядел на добрый лик я

из табачного тумана.

Уж не знаю, как проник я

в мир мечтаний его странных...

 

А плут пил пиво, сдвинув лихо

сомбреро на ухо с серьгою.

Он испытал немало лиха

под странною своей звездою,

бродя нехоженой тропою,

как чёрный мкулу, спящий тихо.

 

Был малым плут довольно бойким,

любил чужие деньги тратить.

Он застолбил участков тройку

на берегах реки Комати.

Вставал он с мыслями о злате,

а спал в заброшенной постройке.

 

Он был потомком Кочубея.

Фамилию в России знали

с древнейших пор... Но, хоть убей, я

всё ж не пойму, как он в Трансваале

вдруг оказался? Может, в дали

позвало злато, как плебея.

 

Однако ж ты, читатель, вспомни:

где только нет сынов России!

И в джунгли, и в каменоломни,

в моря нас ветры заносили.

Болезни, пули нас косили...

Но мир всегда манил огромный.

 

И вспомнил я, как лет уж двадцать

назад то ль в "Правде", то ль в "Труде" я

прочёл: средь южноафриканцев

живут потомки Кочубея.

Но чем родня твоя славнее,

тем больше льнут к ней самозванцы.

 

Наш диггер* Невезучим звался...

С утра до ночи мыл он пробы,

во сне с лотком не расставался

и спал, не сняв рабочей робы.

Но коль уж к золоту до гроба

была любовь, он не сдавался.

 

* Digger (англ.)- диггер, старатель, золотоискатель

 

 

Я заказал нам пару пива

с четвёркой сытных бутербродов.

Вдруг из-за пазухи игриво

на стол он бросил самородок...

Щедра на чудеса природа:

был самородок тот, как диво.

 

Блестело злато в свете лампы,

в ночи сияло, как светило.

Зачем ученье да таланты,

коль разум злато ослепило.

Тут Кочубею подфартило!..

Хотя не выглядел он франтом.

 

Он начал свой рассказ с усмешкой,

сдув клочья пены с кружки пива,

как он нашёл во тьме кромешной,

в туманном мареве дождливом

тот самородок возле слива

реки, что вдаль неслась поспешно.

 

Рассказ молодого диггера Кочубея

 

Ночь была тиха да мрачна,

барабанил дождь по крыше,

где-то выл шакал чепрачный,

да в углу шуршали мыши.

От рассвета до заката

бил шурфы я, мыл породу,

но не шло мне в руки злато.

Жадничала мать-природа.

 

Три участка... Но ни жилы,

ни крупицы золотистой!

Лишь песок да груды ила,

да ручей струился чистый.

В три погибели сгибаясь,

я в лоток смотрел, как ястреб,

что, добычу выжидая,

кружит в небе синем, ясном.

 

Так, голодный и усталый

шёл домой я на закате.

Грусть да злость водою талой

заливали, как Комати.

Затупилась уж лопата,

нелегка моя судьбина.

Тяжела да узловата

в темя бьёт, будто дубина.

 

Лунный зрак закрыли тучи,

спал во тьме потухший кратер.

Коль родился невезучим,

зря старается старатель.

Дождь постылый приближался,

полз туман по дну долины,

я с лепёшкой стылой сжался

в сырой хижине из глины.

 

Мрак накрыл моё ущелье,

и печаль вползала в душу.

За грехи просил прощенья

я у Господа да слушал:

как журчит ручей у слива,

как стучится в ставни древо,

как бренчит по кровле ливень,

будто требуя согрева.

 

Понял я: конец приходит

мне отмерянного срока.

Еле тлеет в небосводе

звёздочка моего рока.

Я уйду из нищей жизни,

полной боли и скитаний,

где кривился, будто в призме,

веры свет и луч мечтаний.

 

Так заснул я сном тяжёлым...

Сон мой шаток был и зыбок.

Спали горы, спали долы,

и застыли стаи рыбок

в хладном ручейке бессонном,

что бежал к реке Комати

вниз по каменистым склонам,

обходя потухший кратер.

 

Снились мне России рощи

и поля боёв великих.

Снились мне святые мощи,

и икон мерцали лики.

Видел я дымы сражений,

слышал пушек канонаду,

выходил из окружений

и, сражённый пулей, падал.

 

Память предков, память предков

к нам приходит ночью тёмной.

Птицей белой, птицей редкой

к нам несётся неуёмной.

Память предков прилетает

и садится в изголовье.

Посидит и снова тает,

оставляя послесловье...

 

Я проснулся от предчувствий,

что должно свершиться чудо,

И меня от груза грусти

вдруг спасёт, как смерть Иуду.

Отворилась дверь внезапно

и задул холодный ветер...

После грозового залпа

появился призрак светел.

 

Я застыл. Стал ворот тесен.

Призрак в белой был хламиде

и белес, и бестелесен...

Сквозь него я звёзды видел.

Поманив меня рукою,

удалился в ночь он плавно.

Под седою бородою

крест светился православный.

 

Иль я бредил, иль мне снилось,

иль я в лихорадке грезил.

Чудо в старце мне явилось,

засияв во тьме до рези.

Сам не знаю, что со мною

было ночью той волшебной.

Шёл за ним я под луною,

что взошла над шахтой Шебой.

 

Старец плыл над узкой тропкой,

опираясь на свой посох.

Шёл за ним я тенью робкой,

были ноги мои босы.

Вот мы с ним к реке подходим,

он побрёл по водной глади.

Я же - с думою о броде -

всё с водой пытался сладить.

 

Так мы шли до водопада,

где лежал валун улиткой.

Вишни цвет на камни падал

и блестел, как злата слитки.

К валуну подплыл наш призрак

да вонзил с ним рядом посох.

Ярче засиял луны зрак

в звёздных блёстках, будто в росах.

 

Вмиг растаял старец странный,

не ответив на вопросы...

А в земле зияла рана,

что пробил волшебный посох.

Там сиял ярчайший слиток!

Будто из земли светило

в водопадных лунных бликах

жизнь мою озолотило.

 

Но прошёл уж месяц с лишним,

как шурфы я бью всё между

водопадом и той вишней,

где в ту ночь обрёл надежду.

Золота нашёл не много,

но на жизнь пока хватает.

Нелегка моя дорога,

а надежда всё ж не тает.

 

Плут рассказ закончил славный,

слиток завернув в газету...

- Вижу я, ты православный, -

молвил он, взяв сигарету.

- Ты, старатель, видно, русский.

С русским говоришь акцентом,

да размах в питье не узкий...

Десять рэндов* против цента!

 

*Rand - денежная единица ЮАР

 

 

Коль не прав я, мы потратим

их на пиво и закуску.

И забудь о чёрном брате!

Пусть поспит... Так ты ведь русский?

Коль я прав, ты цент потратишь,

купишь пиво и закуску...

Ну, так как?! С тобой мы братья?

Или, парень, ты не русский?!

 

Рассказ российского золотоискателя

 

- Что ж, ты прав, мой странный братец, -

я признался, ставя пиво.

- Из России я старатель...

Здесь уж осень - там уж нивы

зеленеют по апрелю,

и среди цветущих вишен,

и средь соловьиных трелей

там влюблённых шёпот слышен.

 

Южный крест здесь в небе ярок,

там - Медведица гуляет.

Здесь осенний день так жарок,

там весна уж выступает

в бело-розовых нарядах

для венчанья с красным летом.

Вроде выли вьюги рядом...

Глядь - на них лежит уж вето.

 

Как я оказался, впрочем,

здесь в далёком Трансваале...?

Просто как-то звёздной ночью

вдаль меня мечты позвали.

Просто надоело тратить

жизнь на мелкие заботы...

Позвонил один старатель,

предложил с кайлом работу.

 

Взял я отпуск, взял лопату,

сел я в дальнобойный Боинг

и отправился за златом,

а вернее - за судьбою.

Под соседей разговоры,

под ревущие турбины

я заснул. Мне снились горы

и бурлящие стремнины.

 

Был разбужен утром ранним

я янтарным ярким светом.

Африка была под нами,

за спиной Россия где-то.

Солнце полыхало жаром,

будто раскалённый камень...

Вдруг гора Килиманджаро

вознеслась над облаками.

 

У заснеженной вершины

облака cтолпились паствой.

Реактивная машина,

забирая воздух в пасти,

проплывала рыбой снулой,

задевая брюхом белым,

будто белая акула,

облаков туман дебелый.

 

А уж из аэропорта

путь в таверну был наш гладким.

Майки натянув да шорты,

африканский воздух сладкий

мы вдыхали Трансвааля,

сумерничая у свечки...

А с утра лопаты взяли

да пошли вдоль горной речки.

 

Путь далёк наш был и долог.

На рассвете, на закате

пели мы: "Держись, геолог",

пели мы: "Крепись, старатель"!

Мы брели по горным рекам,

мы брели по бурным бродам,

не встречая человека

среди девственной природы.

 

Мы кайлом рубили скалы,

мы в лотках породу мыли,

за спиной в закатах алых

оставляя дни да мили.

Сидя на брегах Комати

иль влачась дорогой длинной,

кто-то думал об Арбате,

кто-то мыслил о Неглинной.

 

Солнце Африки сжигало

наши спины, наши плечи.

У костров возле бунгало*

грелись мы в холодный вечер.

Мы резвились в горных речках,

как младенцы, без одежды.

Нам казалось, будут вечны

наша радость и надежды.

 

Пролетел экспрессом месяц

без единой остановки.

Наше злато столько весит,

что не купишь и обновки.

Сколь у рек пустой породы

позади у нас осталось!

Вместо милости природа

отдала нам только малость.

 

Я шурфы копал всё лучше,

у друзей всему учился...

Но со мной однажды случай

очень странный приключился.

Как-то раз в одной долине,

у реки журчащей, чистой,

я лопатой рылся в глине,

стоя в яме каменистой.

 

Пот с лица в породу падал,

по спине стекал под шорты...

Мне из этакого ада

убежать хотелось к чёрту.

Нет. И здесь не будет злата.

Я хотел уж ставить точку...

Вдруг срывается лопата,

черенок сорвал цепочку!

 

И с цепочки столь непрочной

крестик скромный серебристый

мой упал в то место точно,

где лежал комок искристый.

Я поднял несуетливо

крест мой - оберег от порчи...

А под ним блестел игриво

злата маленький комочек.

 

* Бунгало - небольшая одноэтажная постройка в тропиках

 

 

Невелик он был, да дорог.

Ведь впервые повстречался.

Путь к нему, что был так долог,

всё ж удачей увенчался.

То был наш последний поиск,

cроки вышли, дни кончались.

Затянув потуже пояс,

мы в приют свой возвращались.

 

Нас лучи удачи грели,

мы забыли о богатстве.

И под Синей птицы трели

мы молчали в нашем братстве.

Мы грустили, глядя в воду,

зная - скоро возвращаться

от природы и свободы

нам в ярмо цивилизаций.

 

От добра добра не ищут,

пусть и ешь порой остатки.

Ты сегодня ходишь нищим,

глядь, а завтра уж в достатке...

Ты сегодня столь везучий,

делать деньги наловчился.

Но подкрался подлый случай,

и удар с тобой случился.

 

Рассыпая дифирамбы,

брызжа завистью и местью,

подхалимы в свете рампы

окружают тебя лестью.

Но не вечно будет лето

освещать твою дорогу...

Всё пройдёт. И канет в Лету

твоё злато понемногу.

 

Так что, завтра мы уходим,

попрощаемся с тобою.

Небо Африки проводит

нас бездонно-голубое.

И со вздохом за спиною

мы оставим буш колючий,

и над Родиной стеною

встретят нас дожди да тучи.

 

Но давай, брат, подытожим

сны да странные рассказы

с нашим другом чернокожим,

что блестит чёрным алмазом.

Да проснись же, мудрый мкулу!

Да протри глаза, брат чёрный!

Время кончиться загулу,

месяц тает золочёный.

 

Он очнулся. Кровожадно

заблестел во тьме белками

и остатки пива жадно

допил крупными глотками.

Ну ещё б не пить, коль мили,

мили бешеного бега

по саванне утомили

Леопарда-человека!

 

- Скоро, Кочет Златокудрый

крикнет над долинной чашей...

Так скажи нам, мкулу мудрый,

в чём же суть исканий наших?

Где же смысл мирозданья,

полного потерь и горя?

Отчего Господь в страданья

нас бросает, будто в море?

 

Трубкой постучав по стулу

и, набив табачных листьев,

раскурив её, наш мкулу

суть раскрыл своих нам истин.

 

Истина старого мкулу:

 

"Если б жили мы в довольстве,

если б жили мы в достатке,

если б мы от удовольствий

брали всё, а не остатки,

то, скажите мне на милость,

кем бы мы в итоге стали,

и во что бы превратилось

тело с духом крепче стали?

 

В этом мире много истин.

Много я прошёл и прожил.

В древе жизни много листьев...

но один всего дороже.

Нам бы вспоминать почаще

год от года, род из рода:

счастье мы своё обрящем

в единении с природой.

 

А природа и свобода -

суть одна нерасторжима.

И в бетонных джунглях оды

им поют неудержимо.

Но вразрез идут с речами

все деянья человека...

Лишь воистину ночами

мы свободны век от века".

 

Диггер Кочубей затылок

почесал под грязной шляпой,

и с гримасою застылой

кружку сжал могучей лапой.

 

Истина молодого диггера Кочубея:

 

"В истине твоей, наш мкулу,

есть зерно разумной мысли.

Но свобода рыбой снулой

на природном коромысле

будет плавать кверху брюхом

без надежды на спасенье

и без веры на краюху,

что подбросит Провиденье.

 

Пусть бредёт удача клячей

за торбой овса в надежде.

Мы сегодня горько плачем -

завтра веселы, как прежде.

Кто надеется да верит,

кто шурфы к удаче роет -

тем она откроет двери,

тем она столы накроет!

 

Опрокинув в рот остаток

пива, диггер усмехнулся

и, довольный, что был краток,

сигаретой затянулся.

Я ж задумался над пивом,

подперев главу рукою...

Так в России дремлют ивы

по-над пенистой рекою.

 

Истина российского золотоискателя:

 

"Что греха таить, вы оба,

на мой взгляд, стократно правы.

Правда, не хочу я, чтобы

наш итог был без оправы.

 

В единении с природой

россыпи лежат свободы.

К ним владыки и народы

ищут год от года броды.

Снов свободные полёты

нам, конечно, всем - отрада.

Жизнь однако в перелётах

не покажется наградой.

 

Мы обнимемся с природой

в естестве её и в нашем.

И тогда она в награду

одарит своею чашей.

И с улыбкою Фортуна

к нам приблизится в тунике.

 

Будет светел образ лунный,

будут ярки солнца блики.

Засияет веры лучик

и с надеждою сольётся.

Станет каждый чище, лучше

и с дороги не собьётся.

 

Пусть заманивает в сказки

нас саванна миражами.

Но ведь с чьей-то мы подсказки

собрались здесь, братья, с вами.

 

В нашем братстве - своё счастье,

и в общении - богатство...

В участи других участье

тоже крепит наше братство.

 

Так давайте ж выпьем вместе

за удачу и дорогу,

и за то чтоб в этом месте

всем досталось понемногу:

от надежд, любви да веры;

чтоб дала приют природа,

долго длилась жизни ода

и чтоб не были дни серы!

 

Приложившись к нашим кружкам,

мы в рассветный сумрак вышли.

Жёлтую луну-ватрушку

окружили звёзды-мыши.

И в туманах Трансвааля

у Старателя приюта

небо Чашею Грааля

нам казалось почему-то.

 

В каждой встрече - боль разлуки...

Жаль - разлуки неизбежны.

И, пожав друг другу руки,

и, слезу смахнув небрежно,

что сползла алмазом чистым,

разбрелись в тумане нежном,

по судьбе авантюристы.

 

 

ЮАР,

Барбертон-

Москва

май 1995 г.-июль 1999 г.