Выйти из дома, хлопнув дверью парадного.

 

А до этого спустившись по парадной лестнице.

Парадная лестница - не то, что лестницы наших подъездов.

Она шире и она мраморная.

Чёрная лестница тоже мраморная, но уже и мрамор грязнее.

 

Выйти из дома на улицу.

На самый угол, откуда уходит Рукунов переулок.

На угол, где криво врыт гранитный столб, к которому ямщики привязывали лошадей.

Это по слухам, ямщиков не видел.

Только столб.

Столб исчезает.

 

Перейти улицу, где трамвайные пути.

Трамваи грохочут.

Поэтому окна не открывают, чтобы можно было разговаривать.

Трамвайные пути исчезают.

Окна открываются.

 

Через улицу к булочной.

Деревянной коричневой булочной с длинным прилавком, обитом белой жестью, и длинным рядом окошек, из которых подают жёлтый хлеб.

Рисовать булочную, глядя через трамвайные пути, сидя у подъезда.

Булочная исчезает.

 

Идти дальше мимо двора за булочной, в котором принимают зелёные бутылки.

Дальше вниз, в паутину почтовых улиц с ручейками тихих переулков, где во дворах продают яйца сотнями и вьются длинные тёмные очереди.

Переулки сливаются вниз, туда, где уже не живут.

Вдоль длинных заборов складов или фабрик к камню набережной.

 

В широком нежилом просторе пустынно и грязно.

И тихо от шума грузовиков, что едут вдоль набережной.

Монотонно, потому и тихо.

Вода бутылочного цвета.

Пахнет плесенью и тленом.

Мусор медленно плывёт.

 

Вдоль чугунной ограды Яузы идти под засохшими деревьями.

Здесь думу можно думать сколь угодно длинную.

Возвращаться, останавливаться и думать дальше.

Мимо мостиков ненужных, вдаль, туда, где небо перекрыла крыша большого моста.

Где дума кончается.

 

Можно перейти по мосту и подняться вверх.

Слева госпиталь ужасный, справа парк весьма приятный.

Но лучше вернуться.

 

Там, где улица Радио, странно похожая на свой название.

Мимо немецкого рынка.

По Фридриха Энгельса.

Скользнуть дворами.

 

Дойдя до угла, не входить в парадное, но свернуть в Рукунов переулок.

Пройти в старый двор и смотреть, как растёт старый тополь.

Когда из парадного выйдет китаец.

 

Тот китаец, с которым познакомился прошлым летом в военном лагере Артиллерийской Академии имени Дзержинского. Лагере под Гороховцом в сосновом лесу около тихой ветки железной дороги, куда эшелоны идут из Москвы двое суток. Где военные китайцы вместе с военными немцами и военными болгарами учатся в домиках-аудиториях и блиндажах-аудиториях, разбросанных в сосновом лесу. А живут в палатках, больших белых палатках на четыре койки, двумя длинными рядами уходящих. Недалеко от того места, где стоят домики вольнонаёмных, что живут с детьми и домочадцами под большими соснами. Китаец приходит в Москве в гости. Переполох в коммунальной квартире с 14 комнатами, большой кухней, двумя туалетами, парадной и чёрной лестницами. Китаец дарит китайскую закладку для книг, длинную с рисунком, узором и кисточкой. Его сажают за стол и угощают. Наливают белого вина, а сами пьют красную наливку, что послабее. Всё это достают из холодильника, устроенного во внешней стене дома, из которой вынули несколько кирпичей, вставили трубку на улицу и приделали дверцу со стороны комнаты. Китаец благодарит, но пьёт мало и быстро уходит. Пробуют белое вино, а это оказывается уксус. Бабушка перепутала. Все боятся, что отравили китайца, и будет международный скандал. Когда из парадного выйдет китаец, свернёт в Рукунов переулок, в старый двор, где тополь.

Китаец исчезает.

 

Идти по Рукунову переулку, свернуть на Переведеновский.

Больница, где на втором этаже в больших палатах болеют дети.

И смотрят в окошко.

Там, внизу, через улицу на углу дома скамейка, на которой сидят родители и смотрят вверх.

Дети получают передачи и пишут письма: "Заберите меня отсюда! А то я убегу!!!"

Но никто не убегает.

Скамейка исчезает.

 

Нужно дальше идти, туда, где в доме большом на углу светится высокое узкое окно на втором этаже.

Зайти со Спартаковской площади в Дом пионеров и школьников Бауманского, Сталинского, Первомайского, Бауманского района.

Подняться по парадной лестнице.

Она даже шире, чем в доме на углу Рукунова переулка.

И мрамор светлее.

В узкую комнату с высоким потолком, высоким и узким окном.

Здесь светло, много бумаги, много детей и один взрослый человек, немного грустный.

Станет самым близким другом.

Человек исчезает.

 

Возвращаться по Бакунинской, но выйти на неё проходными дворами, чтобы пройти мимо фабрики чего-то железного.

Здесь в больших ящиках и просто на земле целые россыпи алюминиевых денег.

Мелкие кружочки ровные, побольше - с изгибом плоскости.

Можно играть в пристенок у дальней стены школы около школьного сада под большим тополем.

Но обычные монетки лучше.

Зато алюминиевых много, можно играть на деньги в любую настольную игру.

 

А можно пройти через Спартаковский переулок, где в одном дворе фабрика чего-то бумажного, и можно набрать всякой бумаги и картонок.

А в соседнем дворе фабрика чего-то кожаного, и попадаются забавные кожаные хвостики и квадратики.

На углу гастроном, работает до 11 часов, продают чёрную икру в баночках.

Гастроном исчезает.

Спартаковский переулок исчезает.

 

Дойти до Бауманской, где снова трамваи.

Где напротив телефонной станции особняк с буквой R в овале лепнины.

Мимо Елоховского собора, где бабушка учила молиться, а старушки нахваливали: хорошо бьёшь поклоны.

От похвалы стараешься.

Молиться не выучился.

Бабушка исчезает.

 

Мимо церкви в библиотеку, где выдают в читальном зале чёрного толстого Гегеля с желтоватыми страницами и чарующе непонятным текстом.

Идти дальше к Разгуляю.

Вернуться к Рукунову переулку.

 

Ехать долго на троллейбусе к Первомайской, хотя на метро быстрее, но дороже.

Ехать в школу, учить математику, смотреть на электронные лампы машины Урал-1.

Получить портфелем по голове.

Портфели с железными уголками, поэтому крови много.

И тот, от кого получил портфелем, ведёт тебя в больницу и сам боится.

Рану скрепляют железными скобками, голова забинтована.

Но это не важно.

Тот, от кого получил портфелем по голове, становится другом.

Через годы, через институты, через работу, через жён, через детей, через встречи с водкой и памятью.

Друг исчезает.

 

Выйти из парадного, хлопнув дверью.

Ехать на троллейбусе, но в другую сторону и всего две остановки.

Спуститься в метро, где бронзовый солдат в ушанке с собакой всё ждёт и ждёт кого-то.

Ехать на метро, качаясь на мягком сиденье, читая книгу: одну - туда, другую - обратно.

Благоговеть перед высотой Университета и удивляться, что ты в нём учишься.

От того ли, что на холме, здесь воздух пропитан студенчеством, наукой, академией.

Даже старые яблони, когда цветут, кажутся профессорами по сравнению с яблонями-школницами в школьном саду около дома на углу Рукунова переулка.

Идёшь от метро, будто решаешь задачу или доказываешь теорему.

Заходишь в клубную часть, людей много.

В лифтах толкучка.

Зато с другой стороны, где главный вход, пустынно и тихо.

Чем-то напоминает Яузу, но без грязи и плесени.

Идти стараешься скромнее.

Кажется, что тут должны ходить одни академики, Ломоносов под ручку с Колмогоровым.

А тут ты идёшь.

Становишься гордым внутри и тихим снаружи.

Москва вся внизу.

Спускаешься на эскалаторе, длинном как трамплин горнолыжника.

Метро "Лениские горы".

Эскалатор исчезает.

 

На метро можно уехать куда угодно.

Со школьными приятелями идёшь по Кремлю.

Груши цветут.

И кто-то говорит: "Некоторые не понимают и не ходят сюда".

Но ты-то понимаешь, тебя в пионеры принимали перед мавзолеем под осенним дождём.

Пустынно и тихо.

В комсомоле уже не то.

А в партию вступил, но в другую - из озорства.

 

В метро пути разбегаются в разные стороны.

Каждый день на работу.

На Ленинский проспект, на Преображенскую площадь, на Калужскую, на Цветной бульвар, на Таганскую.

Каждый день домой.

На Бауманскую, на Рязанский проспект, в Алтуфьево.

На другом конце, на самом краю города, где можно услышать монотонный гул кольцевой дороги, похожий на тишину Яузы.

 

От Рукунова переулка вниз по Бакунинской к железной дороге.

На той стороне родильный дом, в котором родился.

На этой стороне церковь, в которой размещается русская хоровая капелла.

Вокруг садик.

В этот садик ходил с бабушкой.

Бабушка исчезает.

 

В этом садике делаешь предложение.

Становишься женатым.

В этот садик ходишь с сыном.

Около садика, на другой стороне улицы библиотека Усиевича, где тебя спросили "Не рано ли тебе читать книгу "Туманность Андромеды" Ивана Ефремова".

Прочитал залпом.

Потом по делам Дома пионеров и школьников Бауманского, Сталинского, Первомайского, Бауманского района был у Ивана Ефремова дома.

Но не дальше передней, потому что Ефремов паковал чемоданы, уезжая на следующий день в Африку.

Ефремов исчезает.

Коммунистическое будущее исчезает.

 

А в соседнем с библиотекой доме жила у старушки Нины Петровны будущая жена.

Ранним утром, чтобы не разбудить соседей по коммунальной квартире, вылезал из окна первого этажа на Почтовую улицу.

Где ждал милиционер.

"Это не вор", - объяснила будущая жена.

И милиционер поверил.

А во дворе в первый вечер знакомства тихо падал ночной снег, белый в лучах фонаря, падал на белый кружевной платок будущей жены.

Падал час, и другой час.

Под тем окном накануне свадьбы ходила мама будущей жены и нервничала.

Её успокаивали.

Нина Петровна исчезает.

Мама жены исчезает.

Папа жены исчезает.

Светятся окна домов.

Светятся звёзды неба.

 

Не доходя до Рукунова переулка, свернуть в школьный сад.

У самого края красной стены, под цветущими яблонями, под белым светом, клубящимся в ветвях, стоять у красной кирпичной стены и ждать, когда вылетит птичка из большого аппарата на трёх ногах.

И птица вылетает.

Большая и белая, как облако яблоневых лепестков.

Слушать рассказ о старике, что где-то здесь похоронен в школьном саду.

Старик был упрямый и во время бомбёжек на спускался вместе со всеми в подвал, а прятался в ямах в школьном саду.

Куда и упала авиационная бомба и убила старика.

И его похоронили в той самой яме, в которой он прятался.

Ямы ичезли.

 

На сером постаменте глядит на школьный сад серебряной краской покрашенный Иосиф Виссарионович Сталин.

Бюст скидывают и Иосиф Виссарионович утыкается серебряным носом в чёрную землю клумбы.

Залезть на постамент и постоять там вместо Иосифа Виссарионовича, глядя сврху на цветущие яблони школьного сада и красную стену дома.

Школьный сад исчезает.

Красная стена исчезает.

Чёрная лестница исчезает.

Парадная лестница исчезает.

Дом исчезает.

Переулок переименовывается в Балакиревский.

Рукунов, то ли купец, то ли фабрикант, исчез давно.