Больше всего на свете Кешка любил прильнуть калачиком к теплому маминому животу, прикрыть глаза и помечтать. Даже вечно голодные братья и жалобно пищащие сестры в такие моменты ему не мешали. Кешкины мечты были просты: хотелось ему пробраться в избу, залезть тайком на жаркую печку, и там, под толстым ватным одеялом отогреться в волю. Нынешняя зима выдалась особенно лютой, в полуразвалившейся, щербатой будке по углам гулял обжигающий холодом ветер. Ночами Кешка слушал его протяжный, похожий на волчий, вой и все крепче жался к маме. Зима лежала на полях, носилась по улицам, выла в трубах, гудела в лесу. За забором, окружавшим избу, Кешка видел лишь какие-то смутные прутья, сквозь них слабо рисовались далекие крыши, нахлобученные, точно белые толстые шапки, над низенькими черными домишками, а еще дальше между белым снегом и темным небом алела тоненькая полоска зари.

Зато по утрам, когда кто-нибудь из его подвижных, точно ртуть, братьев затевал игру, тельцу Кешки было жарко, а душе - весело. Точно сумасшедший, огалтело носился он по искрящемуся на солнце, молодому, вкусно пахнущему снегу, жадно хватая его ртом и не обращая внимания на крепкий сибирский мороз. Сердце его ширилось от счастья.

Еще Кешка мечтал о конфетах. Однажды он откопал одну за домом, в сугробе. Принюхался – пахнет вкусно. Съел и понял, что это маминого молока лучше. С тех пор в надежде вновь отыскать лакомство каждое утро он первым делом отправлялся за дом, куда хозяйка выбрасывала отходы.

Молока с каждым днем становилось все меньше. Аппетит рос вместе со щенками, а мать худела и чахла на глазах. Все чаще, когда Кешка начинал жалобно скулить, тыча носом в горячий живот, собака лишь ворчала и отпихивала его в сторону. Кешка ходил голодным, но клянчить у хозяйки, как это делали остальные щенки, боялся.

Хозяйку Кешка остерегался: не любил ее резкого запаха и мрачного лица. Когда под вечер она пьяная возвращалась домой, еле держась на ногах и ругаясь хриплым, деревянным голосом, Кешка прятался в будке. Иногда, будучи в хорошем настроении, хозяйка подходила к его убежищу и сиплым голосом звала:

- Кешка! Кешенька, иди ко мне!

Но Кешка только сильнее вжимался в стену, прячась за большое мохнатое тело матери, и это приводило хозяйку в бешенство. Она отчаянно колотила по будке ногами, отчего щенки начинали мелко дрожать.

Иногда хозяйке удавалось выманить голодного Кешку хитростью - плошкой с горячей едой. Повинуясь голоду, он выходил из будки робко, ступая с преувеличенной осторожностью, и тогда она хватала его, крепко прижимала к себе, от чего Кешке дедалось больно, и начинала что-то спрашивать у него зловонным шепотом. Кешка сидел смирно в покорной позе, не рычал и глядел в самые глаза хозяйки немигающим взглядом. Белки этих глаз были желтыми с кровавыми жилками, точно налитые грязью. И тогда хозяйка сверепела и избивала его, грязно ругаясь и плача пьяными слезами. Кешка вертелся, как щепка, попавшая в водоворот, пытаясь ускользнуть, спрятаться от этого страшного лица с налившимися кровью, остекленевшими глазами, с губами искривленными бешеным криком. Мать пыталась защитить Кешку, но цепь была слишком короткой.

А однажды во двор пришло много людей. По привычке Кешка полез в будку, но люди прошли мимо, его не заметив. Они долго ходили по дому и о чем-то говорили с хозяйкой. В тот день она была трезвой, ласковой и с униженной гримасой подобострастия зяглядывала людям в глаза.

Люди вышли из избы, и звонко скрипя по утоптанному снегу валенками, стали осматривать двор. Что-то подсказало Кешке: их боятся не надо. Осторожно он вылез из будки и устрашающе тявкнул. Это произвело на людей ошеломляющее впечатление. Одна женщина даже за сердце схватилась, а хозяйка жалобно залепетала что-то, размазывая слезы по грязному лицу.

А потом Кешку завернули в колючее, пахнущее чужим, одеяло и понесли куда-то. Темный ужас заполз в его сердце. Оно сделало бешеный толчок, готовый разбить грудь, и забилось пугливо. Кешка заплакал, заскулил, не понимая, зачем его уносят от матери. А та рвала цепь, бросаясь на людей со страшным звериным оскалом животного, защищающего свое дитя.

Кешку посадили в машину, но и там он не замолчал, отчаянно царапая стекло когтями и визжа. Какая-то женщина в мохнатой шубе взяла его на руки и сунула в рот бутылочку с молоком. Голодный Кешка, забыв, казалось, обо всем на свете, набросился на угощение и стал судорожно сосать коровье молоко. Оно отличалось от маминого, но было тоже упоительно вкусным. Пока Кешка ел, сопя и кряхтя от удовольствия, на его нос падали соленые капли. Это плакала женщина в мохнатой шубе. Кешка наелся и уснул в мучительно напряженной, неестественной позе.

Когда он проснулся, вокруг было много незнакомых лиц. Серые и однообразные, они были неподвижны и безучастны. Ни жалости, ни любопытства, ни сочувствия нельзя было прочесть на этих каменных лицах. От испуга Кешка вздрогнул и потом уже все время не переставал дрожать мелкой нервной дрожью, точно от холода.

- Типичный случай «Синдрома Маугли», - сказало степенное и даже несколько высокомерное лицо с равнодушными глазами, глубоко сидевшими в орбитах. - На вид мальчику года четыре. Как, вы говорите, его имя?

- Иннокентий, - ответило другое лицо. – Иннокентий Иванович Сидоров.

Кешка услышал принадлежавшее когда-то ему имя, но оно прозвучало бледным, чужим, лишенным всякого смысла звуком.

- Точная дата рождения не известна, - продолжало другое лицо, произнося каждое слово с особым ударением. - В ЗАГСе рождение ребенка не зарегистрировано, а сама мать не помнит.

Кешка во все глаза смотрел на эти странные, чуждые ему лица. Он заметил, как первое лицо изменилось, сделавшись вдруг мрачным. Он узнал это выражение и, сверкнув глазами, рванулся вдруг на пол, забился под кровать и зафыркал оттуда, как разъяренный волчонок.

- Оставим его, пускай освоится, - сказало мрачное лицо, вставая и вновь делаясь равнодушным. – А завтра пусть его психотерапевт осмотрит. Кстати, вы обратили внимание, коллеги, как он верхние фаланги пальцев поджимает? Это он коготки имитирует!

Вечером, когда снег за окошком заблестел, а палата приняла скучный серый оттенок, из-под кровати вылез маленький, похожий на настороженного волчонка, мальчик. Он встал на четвереньки на кафельном полу, изрезаном длинными белыми пятнами от восходящего молодого месяца, и, вытянув губы трубочкой, тихонько завыл. Всем своим существом понимал Кешка, что домой возврата нет, что чья-то чужая, огромная воля привела его сюда, и нет силы, чтобы вернуться назад. В новом, никогда не станущем для него родным, мире людей ему было страшно и очень одиноко без любящей его мамы…

Справка:

Мировой наукой исследовано пятьдесят три случая превращения людей в животных. Брошенные родителями дети оказываются не в интернатах и детдомах, а среди собак, кошек, волков, обезьян, которые с готовностью принимают их, как собственных. Такие дети выживают, но при этом обрастают шерстью, подражают голосам животных, передвигаются на четвереньках и не умеют разговаривать. Все это ученые называют «синдромом Маугли». Дети с синдромом Маугли обладают лучшим физическим развитием и иммунитетом. Приобретая повадки животных, они перестают осознавать себя теми, кем пришли в этот мир. Не зная как это – быть людьми, они не стремятся быть ими. Поломанная психика такого ребенка не станет здоровой никогда. Никому не удастся узнать, кто живет в душе искалеченного существа – человеческий детеныш или звериный. До конца своих дней Маугли испытывают непреодолимое влечение вернуться в привычную среду, к приемным родителям — собакам, кошкам, обезьянам, волкам… Как правило, живут такие люди недолго — до сорока лет.