Таёжная зарисовка одного дня.

 

Долина была похожа на вытянутую овальную каплю, которая упала с неба и, постепенно растекаясь, плотно заполнила все выемки удивительно живописной естественной оправы, созданной природой в виде отдельно стоящих скалисто-осыпных горных вершин, соединённых между собой лесистыми перемычками.

Ширина этой капли была не более четырёхсот метров.

С Севера долину замыкала могучая трапециевидная гора, склоны которой спадали вниз крутыми скальными обрывами светло-коричневого цвета.

Обрывы достигали самой кромки светло-зелёной лиственничной тайги, обвивавшей подножие горы, словно мягким ворсистым пледом.

По гребню горы кое-где ещё сохранились узенькие полоски-язычки ослепительно белых снежников, которым каким-то чудом удалось уберечься от испепеляющей солнечной жары нынешнего лета.

Слева и справа долина упиралась в сплошь заросшие густым лесом вытянутые сопки-горушки, за которыми так же возвышались неприступными каменными бастионами остроконечные башни вершин.

С Юга долину замыкали невысокие лесистые холмы, между которыми пробила своё русло звонкоголосая, кристально чистая река Кижи-Хем.

Основание долины, особенно с её краёв, составляло редколесье с подлеском из карликовой берёзы, росшей между густо набросанными каменными глыбами самой различной величины и формы.

На склоне одного из холмов бил из-под земли небольшой радоновый источник.

Ближе к центру, где зелёно-голубым изумрудом сверкала извилистая лента реки, тянулись каменисто-песчаные косы, на которых в живописном порядке расположились под действием ветра и весенних снеговых потоков стволы вырванных с корнями лиственниц.

Именно на одну из таких кос лихо скользнул с голубых небес вертолёт МИ-8, доставивший из глубин цивилизации группу путешественников-любителей.

 

Сначала он сделал разворот, а затем лихо нырнул и, наполняя всё вокруг звенящим громом, пошел вниз.

Внизу под ним кое-где проблескивали серые зеркала воды — не то лужи, не то крохотные озерца.

Командир — одна ладонь на ручке цикли¬ческого шага, другая на рычаге «шаг-газ», обе ноги на педалях — сидел строгий и собранный, как монарх на троне, с каким-то окаменевшим лицом, на котором лишь зрачки глаз стремительно и цепко скакали влево-вправо, вверх-вниз.

Наконец винтокрылый аппарат достиг желанной земли.

Устраиваясь поудобнее на месте посадки, он сначала погнал своими винтами частые упругие волны на поверхности воды, поднял в воздух целые тучи песка, мелких камешком, сучьев и двух испуганных его появлением ворон, и только потом робко коснулся своими упругими колёсами-дутиками земли, будто пробуя её на прочность и надёжность. После этого он для верности ещё раз подпрыгнул вверх и, наконец, твёрдо и капитально устроился на облюбованном им и пилотами месте.

Несущий винт еще про¬должал бешеное круженье, но та упругая мощь, что не без изящества держала в воздухе семи тонную машину, уже ушла из него. Замедляя бег, лопасти рубили воздух вхолостую.

- Приехали. Как заказывали, Кижи-Хем, — высунулся из кабины в салон пилот.- Сейчас винты немного скоростишку сбросят, и можете начинать свою таёжную житуху. Завидую я вам, мужики. Целых двадцать дней один на один с природой будете. Никаких вам волнений, никаких служебных заданий. Один кислород. Красота!

- Это уж точно, - отозвался высокий парень , одетый в толстую брезентовую робу.- Сами об этом целый год мечтали. И не зря, видать, сюда за пять тысяч вёрст забрались.

Это был Игорек, он же Ряша (чтобы подчеркнуть харизму), он же Игоряша (чтобы подчернуть харизму с уважением). Воплощенный оптимизм в шляпе и с 85 килограммами обаяния!

— Не зря, не зря... Видели, когда мы вверх по долине летели, сколько внизу всякого зверья шастало? Как в зоопарке...

— Да видели двух маралов, через болотину в тайгу поскакали...

- Не только маралы. Лось ещё был, стая гусей была. Утки...

- Вам из кабины виднее, всё пространство просматриваете, а у нас, что через иллюминатор углядишь, то и твоё.

- Ничего, вы теперь своё возьмёте. Почти месяц этой красотой наслаждаться будете, а может даже кой-чего и ручонками пощупать удастся. А нам лишь с верхотуры остаётся поглядывать, да облизываться.

- Оставайтесь с нами, и вы пощупаете.

- Мы бы с охотой, да начальство не велит.

Не переставая переговариваться с экипажем, пассажиры вертолёта быстро и сноровисто освобождали его вместительный салон от своего багажа. На землю сбрасывались рюкзаки, какие-то продолговатые брезентовые упаковки, большой металлический ящик. Через две-три минуты в вертолёте не осталось ни одной вещи, зато рядом на земле громоздилась здоровенная груда вещей, нарушающая девственную красоту окружающей природы.

Долина была действительно хороша, поэтому даже много повидавшие в этих краях вертолётчики, спустившись на землю, несколько минут стояли, разинув рты, лихорадочно заглатывали в себя удивительно вкусный воздух и очарованно молчали. О пассажирах и говорить было нечего — они буквально млели от восторга. Их даже слегка знобило от избытка чувств.

Воздух тайги окружил прилетевших людей неповторимым ароматом и свежестью, заполнял их лёгкие, расправляя опавшие в газовой атмосфере города бронхи, насыщал кровь кислородом и постепенно становился их миром.

С каждым новым глотком крепчайшего таёжного воздуха из них выбрасывалась наружу скука казённых кабинетов, затхлых бумаг, замечаний вечно брюзжащего начальства, тоска заунывных совещаний, споров и бородатых анекдотов в перерывах, мелочных домашних хлопот и многое другое неизбежное там, в доме, в городе.

- Посмотрите, мужики, неба-то, неба-то сколько вокруг! Прорва! Вроде бы и нет его, так его много,- обессилено простонал круглолицый мужчина средних лет, которого прилетевшие называли Антоном.

Тайга источала неповторимые волнующие, чувственные ароматы, манила к себе чем-то сказочным и таинственным.

За Удинским хребтом, совсем рядом с долиной лежала страна—загадка Тофалария.

По-разному называют её в этих местах. Одни — краем возле самого неба, другие — сказочной страной, Сибирской Швейцарией. Не оценивая различий в определениях, нужно признать, что это особенная страна — страна в которой сохранилась особая этническая группа, страна особенная своим географическим расположением, труднодоступностью, своеобразием экономики и культуры её жителей.

Тофалары или, как их называли раньше, карагассы — небольшая тюрко-язычная народность, живущая в Восточных Саянах по берегам рек Уда, Гутара и Нерха.

Территория, занимаемая ими, громадна — двадцать с лишним тысяч квадратных километров, а численность в настоящее время составляет не более пятисот человек.

В одной из легенд так рассказывается о происхождении этой маленькой народности:

Это было давным-давно, когда в тайге ещё не было людей, а жили только медведи. Медведи были разные: чёрные, бурые и серые, самые большие и сердитые. Шли однажды два серых медведя-брата, и встречают они в тайге женщину.

Понравилась она им, и стали медведи-братья спорить, кому она должна принадлежать. Тогда женщина и сказала.- Я буду женой того из вас, кто окажется сильнее. Поборитесь.

Стали медведи бороться. Долго-долго они боролись, всю тайгу лапами исковыряли, и, наконец, старший брат одолел младшего. Убив соперника, он взял женщину в жёны и стал с ней жить. От них и пошёл народ, который стал называться — карагассами.

У тофаларов существовал раньше культ медведя. Медведь у них имел шесть имён: первое - «Иресанг» - Дедушка медведь. Разумный зверь, сильный и мохнатый, в самом деле, напоминающий далёкого предка. Второе - «Ашкиняк». Зверь мужчина, труженик. Хороший охотник и рыболов. Третье -«Чорханых» - Зверь в тёплой шубе. Четвёртое - «Кусугтар» - Собиратель кедровых шишек. Пятое - «Шайденга» - Зверь-вездеход, ловко маскирующий свои следы. Шестое -«Кайхерар» - Зимой в берлоге жирный, полный сала.

Но бог с ними с медведями! Сейчас было не до них…

Ещё раз осмотревшись вокруг, Ряша вдруг заявил.— Бойцы! У меня есть жуткое подозрение, что нас здесь не ждали. Чувствую я себя здесь божьей птичкою. Вы, господа, обоняете, как от меня пахнет? Не козлом вонючим, а йодистым ветерком и нежными таёжными жарками.

Шура, невысокий коренастый парень в штормовке, хлопнул себя по колену и завопил.- Это же восторг какой-то, мужики! Так бы лёг на землицу и заквакал!

Компания его тут же дружно поддержала.- И замяукал... И захрюкал... И замычал...

Иногда хочется произрасти в чём-то или перейти во что-то и посмотреть, а что же получится. Об этом почему-то всегда думается среди чистых деревьев, под бездонным небом, под звуки звенящей воды.

По всей видимости, находиться в этом очаровании пилотам было уже сверх всяких сил.

- Пока. Желаем вам здравствовать,- Простились с компанией пилоты.

Захлопнулся люк, взревел двигатель, бешено закрутились винты, вновь подняв тучи песка, сучьев и прочей дряни, после чего вертолёт на мгновение завис в метре над землёй, а затем резво рванулся вверх к небу. Быстро набрав нужную высоту, он понёсся вниз по долине реки, ловко перескочил через лесистый барьер, и через минуту только быстро удаляющаяся на горизонте точка напоминала путешественникам о людях и цивилизации.

Увидев, что мы наконец-то остались одни, Ряша подпрыгнул молодым козлом и заорал на всю тайгу.- Всё, братцы! Окончилась добираловка. Да здравствует свободное движение материи без светофоров, милиционеров и прочей общественности!

Затем он уселся на песок и погрузился в прострацию. На всём его большом теле сейчас жил только нос, который мелко подрагивал, втягивая в себя живительные потоки Саянского воздуха-нектара.

Пока хозяин носа находился в этом состоянии, а сам нос усиленно работал на всасывание в среде живительного природного газа, остальные путешественники вышли из состояния очарованного оцепенения и начали заниматься дела ми насущными.

Мечтатель, высокий тощий мужчина в рваной ковбойке с задумчивым лицом, за что и получил своё прозвище, полез куда-то в глубины своего объёмистого рюкзака, долго там ковырялся и, наконец, извлёк оттуда пачку сигарет.

Он медленно распечатал её, аккуратно извлёк сигаретку, сунул в рот, закурил и начал удивляться тому, как много на свете обыкновенных удовольствий, доступных всякому, и ради которых можно жить хоть сто, хоть двести, хоть тысячу лет...

Уралочка, невысокое, миловидное существо женского рода, единственное в прилетевшей компании, одетая в темно-синий спортивный костюм с бело-красными лампасинами на штанах, скромно присев в сторонке на поваленную листвянку, меняла кеды на резиновые сапожки, в которых было удобнее перемещаться в окружении массы маленьких и мелких ручейков-проточек и луж.

В тайге, в горах независимо от человека правит всегда один и тот же полновластный хозяин - движение. Это движение вечное, неослабевающее, стремительное и дерзкое. Такое движение имеет чёткое определение - это река.

Именно она держит в настороженном молчании сгорбленные от веков горные хребты.

Правда, горы иногда пытаются бунтовать, заваливают её русло целыми скалами и, сгрудившись вокруг, смотрят, как она гневная мечется в этих ловушках и копит силы, поднимаясь даже вверх по каменным откосам.

Бесполезно! Казалось уже пойманная в ловушку, она ломает грудью каменную стену и несётся свирепо, бешено, как зверь, которого никогда не было на земле, но которого легко вообразить где-то вне её.

Всё кончено… Бунт подавлен. И горы вновь подставляют солнцу и ветрам свои израненные, истерзанные водой бока.

А река течёт, то сонно воркуя, то разъярённо грохоча в поминутном движении, в повседневной полемике со всей природой. Она правит властно, жестоко и разделяет горы друг от друга навеки.

Вот так и образуются такие неправдоподобно красивые долины, которые бережно охраняются укрощёнными рекой горами, а сама укротительница, гордая своей властью и силой, до самого дна светится прозрачным водяным изумрудом и затихает, чтобы где-то внизу вновь выразить свою всепобеждающую силу в рёве порогов и бурных шивер.

Занятые своими делами, путешественники не заметили, как вдруг потемнело небо, потянуло с гор холодом, и над долиной понеслись тёмно-серые дождевые тучи.

Откуда-то с Севера пронёсся шквалистый, резкий, как удар бича, порыв ветра.

Он лихо подцепил из сваленных в кучу вещей чехол от спиннинга, бумажный пакетик с блёснами, брошенную небрежно непочатую пачку сигарет и лихо забросил их на самую середину реки.

Кижи-Хем вежливо принял нежданный подарок и бережно унёс его подальше от хозяев вниз по течению. Тем самым временем ветер деловито принялся за остальные вещи, выдёргивая из кучи полиэтиленовую плёнку, куртку, какие-то свёртки...

- Полундра, мужики! — заорал Шура,— Шмотки спасайте. Сейчас всё в речку утащит!

Его волнение оказалось не напрасным, так как и сигареты, и чехол, и пакетик с блёснами, похищенные ветром, оказались именно его.

Команда дружно бросилась на кучу для борьбы с всё усиливающимся ветром.

В это время к нахальному ветру присоединился ещё и дождь, холодный и крупный.

Очарование первых впечатлений быстро сменилось реальной действительностью на острый неуют и беспокойство.

Пора было начинать жить полнокровной походной жизнью, которая даёт на расслабление лишь минуты, а всё остальное время заставляет быть собранным и готовым к любым неожиданностям.

Недаром кто-то из современных поэтов написал такие строчки.

 

В тайгу, собравшись отпускной порой,

Спеша к манящей вдалеке реке,

Не уезжай из дома налегке.

Тащи еду с палаткой в рюкзаке,

Шагай с ружьём ты под одной полой,

И с надувною лодкой под другой,

И спиннингом в незанятой руке.

Сказано, правда, несколько наивно, но всё-таки доля истины в этом совете всё же есть.

Шура, оставшийся без строго учтённой и запланированной пачки сигарет, убивался и ныл.

- Ну, невезуха! Ну, неожиданность… Как кирпич с вишнёвой ветки! Что же я сегодня курить буду? Все мои запасы у Командора, а у него пока время не придёт, ничего не выпросишь!

Командором прилетевшие называли плотно сбитого среднего роста парня, который, по-видимому, пользовался у них авторитетом.

Увидев, что Ряша аппетитно курит, пуская из ноздрей голубоватый табачный дым, Шура резво кинулся к нему.- Ряш, а, Ряш, дай сигаретку. Мои в речку унесло... Больно курить хочется....

- Лучше иметь, чем не иметь. Раз больно, попроси у Уралочки таблетку, а без сигарет обойдешься. Здоровее будешь! — философствовал Ряша, аппетитно затягиваясь дымком.

Потом поинтересовался.- А если дам, чем расплачиваться будешь?

- Пока нечем. В кредит дай. Вон люди целую жизнь в кредит живут и ничего.

- Простатит мозга у вас, уважаемый. У меня кредит давно закрыт, ибо все склады в Москве остались. Если хочешь, дам целую пачку, только завтра отдашь две!

Обиженный Шура с сожалением посмотрел на жмота и вымолвил.- Да бог с ней, с сигаретой. Непонятны только мотивы твоего хамского поступка. Вот возьму и обзову тебя сейчас грубо. Например говнюком… Кажется, ещё Платон недоумевал, почему люди, отлично зная, что хорошо, почти всегда делают то, что плохо.

- Потому, что так проще. Ибо, делать людям добро опасно - зацелуют до синяков,- засмеялся, слышавший их разговор, Антон.- И вообще давить на него надо было сильнее. А ведь он, хотя и говнюк, но свой. Красиво жить не запретишь, но помешать можно.

- Ладно, болтайте себе, всё равно не дам, — заявил Ряша.

- Ну ладно, Морда! Переживём! Лучше сам затягиваться не торопись, глядишь помрёшь попозже,- окончательно оскорбился Шура.

- Слово не воробей - много не нагадит. Мордоглазие и косомордие теперь в моде,- отозвался тут же на оскорбление Ряша.

Шура тихо фыркнул и пошёл клянчить сигарету у Мечтателя.— Федь, а, Федь! Дай закурить.

Правда, после отказа со стороны Ряши он был нерешителен, как перед первым поцелуем, когда час размышляют над тем, куда девать нос в решительный момент.

Мечтатель всё ещё был под впечатлением от таёжного великолепия и благосклонно выделил страдальцу целых две сигаретины.- На, травись, не жалко....

Из ноздрей у него слабо струился сигаретный дым. Не иначе он сделал последнюю затяжку только за мгновение до своего благородного поступка.

Когда Шура высмолил сигарету, они долго обсуждали, какая «Прима» лучше — дукатская из Москвы, или Челябинская. В конце концов, сошлись на том, что и та и другая - дерьмо, но курить можно.

Вылив на землю и путешественников запланированную порцию воды, тёмная туча скрылась за склонами гор.

Вещи, вовремя накрытые полиэтиленовым пологом, почти не намокли. Чтобы гарантировать себя от дальнейших неожиданностей приятели или, как называл их Ряша, странники принялись за установку палаток.

Командор со своей командой быстренько возвели свой великолепный польский походный шатёр, а москвичи выволокли из рюкзака что-то серо-зелёное, низкое и невзрачное, и стали растягивать его на деревянных кольях, чем мгновенно вызвали очередную порцию ехидных насмешек со стороны злопамятного Шуры.

— Вот это берлога! Почём матерьяльчик брали? Не жмёт в подмышках? Ничего, зато теплее будет, а спать и друг на друге можно, особенно ежели щекотки не боитесь...

Антон, Ряша и Мечтатель даже не пытались отбивать атаки ехидствующего Шуры и бодро ставили свою походную берлогу.

- Всё. Есть первая стоянка. Начинаем жить настоящей походной жизнью. Не авантюристы мы, не флибустьеры, а поколение ложных скромников. Зато теперь у нас впереди всего три опасности осталось, — заявил Ряша.

- Это какие же? — заинтересовался Мечтатель.

- Первая - водопады, вторая - ты, как Завхоз, и третья - Командор... С водападами, надеюсь, всё ясно? Завхоз во все времена был явлением загадочным и непредсказуемым, как землетрясение или цунами: неизвестно, что, где и когда выкинет... Ну, а Командор – опасность по определению.

- Шути, шути. Вот откажусь исполнять обязанности, самим придётся с продуктами возиться.

- Слушайте, мужики. А ведь нас семеро и одна женщина. Как считаете? На свойства нашего похода это не повлияет?— поинтересовался Шура.

— Конечно, повлияет. Влияние значения ещё сильнее будет. Ибо, женщина всегда сила, а тем более такая, как наша Лидочка,- заметил Максим, ещё один не названный в этой истории, член команды.

- Что ж, в таком случае сегодня вечером придётся принять вовнутрь во славу числа семь плюс одна и за наши успехи в таёжном пятиборье, в которое входят сидсёрфинг - многочасовое и молчаливое махание веслом, буканьерство — охота на всё, что летает, ползает, бегает и плавает, кастинг — непрерывное бросание блесны на дальность и уловистость, приготовление экзотических блюд из имеющихся под рукой продуктов и фигурный трёп на утомляемость,— мгновенно среагировал Ряша.

Пока весь коллектив возится со шмотками и занимается осмотром местных достопримечательностей Ряша, Максим и Шура решили быстренько смотаться вверх по реке и выяснить, что же скрывается от наших взоров там.

После трёхчасовой пробежки вверх по Кижи-Хему они вернулись в лагерь довольные и уставшие, притащив с собой первыю добычу: трёх рябчиков-малолеток.

Ряша с восторгом рассказывал, что видел ещё совёнка, который долго и недоуменно рассматривал непонятное существо в серо-зелёной пожарной брезентухе и сапогах.

Антон с Федей решили подняться по склону и познакомиться с радоновым источником.

На склонах было полно бурундуков. Они заливисто свистели при виде людей и шустро взлетали вверх по стволам и ветвям листвянок и кедров. Потом, повернувшись вниз головой и распушив хвост, внимательно и любопытно рассматривали пришельцев, стараясь угадать их намерения.

Радоновый источник на склоне был небольшим. Температура воды в нём была около двадцати пяти градусов.

Под источником срублена миниатюрная избушка-коробок, внутри которой располагалось некоторое подобие земляной ванны, обшитой досками.

В доске было проделано отверстие для стока набирающейся в ванну воды, которое затыуалось деревянной пробкой.

Мечтатель быстренько сбросил с себя одежонку и залез в ванну.

Он ворочался в ней, как медведь, во время купания, и довольно урчал.

Эти действия привели к тому, что плохо вставленная затычка вывалилась из отверстия, и уровень целебной радоновой воды быстро пошел на убыль.

Через пару минут в пустой ванне неуклюже ворочалось голое и тощее существо по имени Мечтатель, никак не могущее сообразить о причине выливания воды.

Глядя на эту картину, Антон хохотал от души.

Насмеявшись он показал бедолаге на валяющуюся на земле пробку, которую тот мгновенно вернул на нужное место.

Ванна вновь быстро наполнилась до краёв тёплой целебной водицей.

После Феди ванну принял и Антон.

Вокруг источника на ветвях кедров и лиственниц была развешена масса разноцветных лоскутков самых разных размеров, которые приносят с собой местные жители, попадая на источник. Что это означает, ни Федор, ни Антон не знали, но решили, что это какой-то культовый обычай.

Случай, что забрасывает человека в глухомань тайги, дарит ему совершеннейшую свободу.

Но свобода эта коренным образом отличается от той неощутимой и никому незаметной свободы, которую он обретает в первый раз попадая в большой незнакомый город.

Любой человек там столь же нереален, как не включённый в сеть телефон, получающий свой конкретный номер, а стало быть, и возможность существования лишь включением в сообщество себе подобных.

Исчезни такой незнакомец в мгновение ока из магазина, автобуса, из оживлённой уличной толпы никто не собьётся с шага, не вскрикнет, не отметит его исчезновения ни в тот момент, ни потом, поскольку, не узнанный, не получивший имени, опознавательного знака, он оказывается не более реален, чем возникший и расплывшийся полуденный мираж...

В тайге, на природе происходит всё наоборот.

Никогда, никем не виданный и неизвестный никому человек может оставить после себя такие следы, которые, как кровоточащая рана, будут на многие годы видны на живом теле земли: срубленные и сломанные деревья, замусоренные кострища, выгоревшие дотла участки леса — всё это следы человека, обретающего печальную полную свободу и не умеющего разумно и без вреда окружающему ей воспользоваться.

Место, на котором скитальцы поставили свои палатки, ранее было уже кем-то обжито: стояли остов чума и ещё какого-то непонятного навеса, гордо красовался посреди маленькой полянки, заросшей молодой карликовой берёзкой, крепко сколоченный стол, чернели два больших кострища.

До воды от стоянки было совсем рядом, не более пяти-шести метров, но самого Кижи-Хема, как ни странно, отсюда не было видно.

Ширина его в этом месте была около десяти метров, а глубина всего сантиметров двадцать-тридцать. Дно реки было выложено мелкими серыми камнями-окатышами. От этого вода казалась ещё прозрачнее и неощутимее.

Какое счастье, что в стране, называемой Россией, ещё существует немало таких прекрасных, с чистейшей водой рек, как Кижи-Хем. Рек, которых ещё не коснулась беспощадная рука цивилизации.

Пока они есть россияне - богачи, миллионеры, счастливцы.

Часам к десяти вечера над палатками и тайгой вновь повисла чёрная взлохмаченная туча, особенно зловещая на фоне засыпающего неба, и начала медленно, но уверенно выливать запасы крупного и холодного дождя.

Быстренько натянув на себя непромокаемые аксессуары, то бишь плащи и куртки, семеро путешественников уселись за стол и приступили к ужину, совершенно не обращая внимания на истекающую водяной желчью тучу.

Суп из трёх рябчиков в смеси с гороховым концентратом оказался весьма съедобным и приятным на вкус.

После этого они выпили за удачное приземление и за то, чтобы впереди было поменьше осложнений и побольше удовольствий.

- Предлагаю тост. Выпьем за ветер странствий, проветривающий наши запудренные обыденностью мозги! Нельзя жить только в спичечных коробках городских квартир. Приклеенность к одному месту убивает. Узость ежедневных мыслей, привычек поступков превращает нас из живых людей в манекены, сказал, облизывая ложку, Ряша.

- А потом сразу же выпьем за то, чтобы свежесть таёжного простора и запахи походных костров не выветрились из нас до самой смерти, поддержал его Мечтатель.

Однако, особенно хорошо сегодня воспринимался всеми крепко заваренный, с дымком костра, чай.

Члены команды дружно хлюпали и пошвыркивали.

- Шура, не желаете съесть мой круасан?- вопрошал Ряша.

- Что ещё за круасан такой?

- Да вот он - булочка французская. Очень аппетитно...

- Это где же у нас на столе круассаны завалялись?

- Да вот они, на самом видном месте,- ткнул грязным пальцем Ряша в громадные чёрные сухари, привезённые с собой.

Через час дождь закончился, и разомлевшие от еды путешественники смогли совершенно спокойно посидеть у жаркого костерка, наслаждаясь в свой первый вечер таёжными ароматами и амброзией.

На небе появились звёзды, которые иногда пропадали за шмыгающими в темноте, словно летучие мыши, облаками-призраками.

Накормленные и разморенные теплом путешественники балдели.

Скорее даже не балдели, а предавались состоянию, которое в Мексике называют сиеста, в Италии — фарниенто (фар — делать, ниенте — ни чего), а в Турции — кейф. Кейф — наслаждение, испытываемое турком, когда он сидит, поджав ноги, на ковре под навесом кофейни и курит трубку.

На небе полыхала огненная россыпь звёзд.

Под деревьями скользили двойные шатучие тени, словно парящие в темноте, а в черноте неба сквозь звёздную кашу летел, мерцая тёплым блеском, спутник, тянущий за собой заранее вычисленную космическую орбиту.

Вился над собеседниками густой табачный дым.

Комары, натыкались на него, шарахались в сторону и сердито, недовольно пищали.

О чём бы не разговаривают в подобных случаях — таёжных походах, охоте, рыбалке, планах на ближайшее и дальнее будущее, методах научного мышления и работе, о том, что довелось увидеть и пережить,— всегда оказывается, что говорят о людях и времени. Но, почему-то больше всего именно о времени.

Время способно опьянять, как вино. Оно имеет вкус, запах и формы.

Прошлое живет в настоящем, как бы пронизывая его, обволакивая и окружая, как аромат спелых, далеко упрятанных яблок, который живёт в старом, осеннем доме.

Прошлое не просто наполняет человека, оно даёт смысл и содержание его настоящей жизни. Не будущее — именно прошлое, потому, что только из него и вырастает будущее. Разве возможно угадать, какой пустяк, выпадающий из сегодняшней жизни, окажется важен для будущего.

Только здесь в тайге начинаешь понимать, что и в ясные часы тихих вечерних закатов, и под шум бескрайнего ветра в полдень, и хмурыми без звёздными ночами, во всякий миг — неслышно реют над живущим миром тени былого, и для того, чтобы им опуститься с высоты, надо так мало и так много: чтобы кто-то единственный на земле о них вспомнил.

У костра зазвучали неиссякаемые истории-воспоминания о прошлых маршрутах и событиях.

Ряша всё время пытался захватить инициативу и во всех рассказываемых эпизодах и историях выступал, как основное действующее лицо.

Федя с удовольствием поведал обществу о том, как он и Антон сегодня ходили к радоновому источнику и даже успели в нём помыться.

Всем было хорошо и приятно слушать эти тары-бары...

Каждый из сидящих у костра прекрасно прекрасно знал своего соседа, каждый из них был по-особенному дорог, понятен и близок другому, каждого из них любил друг друга, но по давней, учреждённой неизвестно кем, привычке скрывал это и никогда, пока они были рядом, не признался бы в этом.

На лицах собеседников светились мягкие улыбки много поработавших бывших интеллигентов.

Слушая весь этот увлекательный трёп, можно было действительно поверить в то, что для душевного равновесия, для согласия с самим собой надо человеку как можно чаще смотреть на звёзды.

Первым почувствовал это Антон.

Он повернулся на спину и уставился в небо.

Антон смотрел на звёзды до тех пор, пока ему не почудилось будто тёмная и глухая земля под ногами начинает плыть и вращаться.

Запрокинувшись, он продолжал смотреть вверх, и смотрел до тех пор, пока звёздная искрящаяся картина перестала казаться плоской, и в этой затягивающей куда-то в бесконечность, сосущей сердце бездонной выси отчётливо различалась глубина каждой звезды в отдельности — какие ближе были, а какие — дальше....

Антон глядел и думал.- Может быть, потому и мало нам глядеть только перед собою или слегка вверх, может поэтому и тянет нас, задирая голову, устремлять свой взор обязательно в зенит, что только так мы проникаем во что-то наиболее тайное и там, вверху, и — в себе?

И раз, и другой он уловил, что звёзды еле-еле заметно подмигивали, всё небо одинаково пульсировало. Пульс этот словно был всеобщим и совпадал с тугими толчками, которые он ощущал и в самом себе.

 

Словами мне не передать

Всю прелесть летней ночи.

Её лишь можно увидать,

Запомнить лишь воочию.

Пищат в обиде комары,

Сдуваемые дымом.

И словно счастья жду жары,

Как мы своих любимых.

Молчат уставшие друзья,

В костре трещат поленья.

В такую ночь заснуть нельзя,

Нельзя вспугнуть мгновенья.

Наступило такое состояние, как будто чутко прислушиваясь Антон наконец влился в этот древний, дававший жизнь всему, что вокруг, единый ритм, который вращал звёзды и гнал в человеке кровь, который хранил вечный порядок в небесах и давал краткий миг благостного удовлетворения человеческой душе под ними....

 

Чтоб не пугала бездна ночи,

Так нужен малый огонёк,

Догадка, светлячок, намёк

На то, что в мире одиночеств

Есть связь, и нужно плыть туда,

Где есть душа, где есть дыханье,

И нам мигает мирозданье:

То огонёк, а то звезда!

Но, всему есть конец. Даже врать до бесконечности, к сожалению, нельзя.

Собеседники разошлись по палаткам и стали устраиваться спать.

После пережитых эмоций сегодняшнего дня, сопалаточники не на шутку разошлись и вовсю храпели.

Каждый человек проявляет во сне свою индивидуальность, свой характер и даже храпит по-своему: один храпит легкомысленно, ближе к лёгкому жанру, другой — нежно, третий — важно и сердито, четвёртый — мягко и задушевно, пятый — легкомысленно и вызывающе.

Сегодня особенно усердствовал Завхоз. Храпел он по-хулигански. Тут уже совсем не пахло нежностью и задушевностью.

Правда, для начала он выдавал нечто вроде увертюры, где основным инструментом выступал кларнет-пистон, однако затем в ход резво пускались тромбоны, фаготы, скрип несмазанного колеса и скрежет зубов гиппопотама. В результате создавалась абсолютно немыслимая и непереносимая для нормального слуха какофония.

Наутро Командор интересовался у Антона.— А как храпит наш Фёдор? На вдохе, или на выдохе? Вдох – это когда живот не валяется на полу.

- Да чёрт его знает! По-моему и так, и так. Но больше всё-таки на выдохе.

- Жаль! Против храпа на вдохе хороший приёмчик есть. Берёшь два листочка попифакса и приклеиваешь их резиновым клеем к ноздрям храпящего. Только он в себя воздух потянет, они «блям-блям» и захлопывают ему храповые отверстия. Как клапан в насосе работают. Надёжно.

Но это было только на утро, а сейчас тайга мирно спала, а её гости оглушительно храпели.