Первый рассказ Сапожниковой

Когда я родилась, ни свет ни заря, в космос полетел второй спутник. И тут спутники перестали летать одни, полетели собаки, а потом человек.

Из-за причастности к космическому дню я дважды в младенчестве не умерла, а выжила, на ногах стою и иногда бегаю.

Ходить я тоже начинала дважды. Первый раз, как все, в девять месяцев, шустро, бегом вслед за головой, которая, хотя и не бежала, в отличие от ног, но всё время оказывалась где-то далеко впереди.

Маму я помню с того времени, когда стала ходить второй раз, и она была очень молодая и красивая. А вот чужую бабушку-монашенку, которая сидела со мной, я не помню совсем. Видела я её на старых чёрно-белых снимках: далеко за семьдесят сухонькая старушечка, вся в чёрном. Она меня держит, — это когда мы пошли с ней на кухню, — а я вырываюсь, но вырвалась на свободу не я, а огромная кастрюля с кипящим борщом, которую я ножками, да на ножки свои и кувырнула.

Молодая и потрясающе обаятельная моя родительница в это время честно трудилась в Челябинском строительном управлении, и сколько времени ей оставалось трудиться, история умалчивает, но, наверно, долго, потому что к её приходу домой я уже орала беззвучно, только открывая рот. Но мама удивилась не этому, а старушке, сидящей в самом дальнем углу нашей комнаты. Я лежала в центре на столе, увёрнутая в коричневого цвета шерстяное одеяло. Мама хоть и удивилась старушке, но первым делом, как и все мамы мира, стала меня распелёнывать; одеяло кончилось, а белые пелёнки не появлялись. Кто-то подумает, что старушка их сэкономила в свою пользу, но всё было совсем не так, просто пелёнки стали красными, как кровь, которая покинула мои нижние конечности вместе с кожей и мясом.

Жаль, что мама не была биологом, она могла бы воочию убедиться, что у её сокровища анатомия такая же, как и у всего человечества. Но мама по специальности строитель, повела себя, как все строители: упаковала всё обратно, взяла свёрток со мной и полетела на шоссе.

Целый километр мама пыталась остановить что-нибудь движущееся в нужном направлении, но шофёры, по-видимому, были стойкие морально: они понимали, что если посадят в машину эту сногсшибательную женщину то не смогут с ней проститься уже до конца жизни; а свёрток со мной красноречиво заявлял о наличии того самого главного человека, который уже есть в маминой жизни, и он (мой любимый папочка) найдёт мою маму (и меня), куда бы её не увезли, и посшибает им, но не ноги, как мама, а уже головы.

И шофёры, не желая терять своих голов, проезжали мимо. А мама уже приноровилась к ходьбе, и так на тоненьких каблучках донесла меня до ворот больницы. Дальше сюжет сильно похож на библейский, а в советские времена таковое не приветствовалось, и умалчивалось со всех трибун.

У ворот мама столкнулась с моим доктором Юрием Германовичем. Говорить я ещё тогда не умела. Так что сейчас я говорю Вам, доктор, огромное «спасибо». За что, объясню после, а то мы так и не войдём с Вами обратно в больницу, и Вы не успеете сделать мне операцию по возвращению всего того, что сбежало от моих ступней до самых коленок. Хотя кто-кто, а Вы были очень пунктуальны, а на часах пять минут седьмого — законное время окончания Вашего служебного милосердия. За нарушение регламента рабочего времени моя мама, а потом и мой папа на перевязке Вас поблагодарили, но я говорю Вам «спасибо» за другое.

Юрий Германович!

Спасибо Вам за то, что я научилась летать! Всё шло к тому, что я обязательно должна была этому научиться: и космический день рождения, и каверзное событие с ногами. Но если бы Вы не спасли мои ноги, то по генетическим особенностям своей фамилии я бы хотела именно то, чего у меня нет и не будет.

А так, ноги у меня есть, а ума нет, потому что летать я хотела с детства. Вы скажете, что это я так подсознательно оберегала свой опорно-двигательный аппарат. Что ж, уважая Вас, не буду спорить. Пусть будет по-вашему. но летать я хотела так, что когда полетела первый раз на лыжах с горы, то поняла: это не полёт. Полёт — нечто другое. И стала думать об этом другом. Я откуда-то знала, что оно, это другое, есть, но вот где и какое?

Сейчас я понимаю, что полёт связан с путешествием в воображаемое будущее, которое называется «поэзиЯ». И пусть великий Евг.Ев. называет это «ездой в незнаемое», но вдохновение — это когда духа уже нет — после выдоха, — а вздоха ещё не было. Вот тут или полетел и перелетел «из—в», и вдохнул; или этот выдох был последним. И это уже из области таланта, коим Вы, Юрий Германович, обладаете в полной мере.