Простая История.

1.

День начинался нехорошо - с утра марило, и дышать было трудно. Горячий воздух поднимался от асфальта, превращая все далеко расположенные предметы в дрожащие от порывов ветра миражи. На небе не было ни одного облачка, и лишь только самолёты иногда оставляли свои прямые следы, которые медленно расползались по синей глади. Казалось, что природа в ответ на все издевательства человека над ней решила в этот день поставить рекорд по жаре, и тем самым наказать всех людей в Москве разом. Короче говоря, следовало ждать жаркий и долгий майский день впереди и сильную грозу вечером.

Сергей Мещеряков ехал в своём синем «Саабе», и, как обычно, опаздывал на работу. Он работал менеджером по продажам в фирме средней руки, каких очень много в Москве: начальник-самодур, несколько его замов-карьеристов, парочка иногородних сотрудников, ишачащих каждый за троих, и обычные московские бездельники, которым лень было делать карьеру, но зарплата всё-таки была нужна и для этого приходилось создавать видимость активной работы. Сергей был из таких бездельников, но в последнее время он решил, что пора бы уже взяться за ум и искал надёжные подходы к своему начальнику.

Внешность у Мещерякова была довольно представительной: высокого роста и крепкого телосложения, брюнет, всегда чисто выбритый и пахнущий дорогим одеколоном. Лицо этого молодого человека было вытянутое, с округлыми чертами, губы тонкие, рот небольшой. Часто Сергей усмехался, и тогда губы его складывались в тонкую гримасу, назначение которой было показать превосходство над окружающими. В выборе одежды предпочтение отдавал классическим и солидным маркам, но иногда мог вспомнить молодость и пробежаться по «сэкондам», скупая всё подряд, но при этом точно зная, что наденет это тряпьё в лучшем случае один раз. Такие набеги Сергей в шутку называл «хождением за три моря». Возраст же его был, что называется, временем расцвета творческих и физических сил, а именно - 27 лет.

Сергей уже давно переехал от родителей и жил один, снимая квартиру в Бирюлёво. Это конечно далековато от центра, но зато дешёво для жизни, да и друзьям значительно труднее добраться до его квартиры, что было важным плюсом, потому что после их визитов как минимум целый день уходил на ликвидацию последствий бурного «отрыва». Были и плохие стороны - с утра вечно не успеваешь вовремя позавтракать и собраться перед очередным закланием восьми часов жизни в офисе своей фирмы. К этому на работе уже все привыкли, но к несчастью сегодня был не обычный день. С утра запланировали очень важное совещание, где выступал шеф, и банальное небольшое отсутствие могло привести к очень серьёзным последствиям.

Чертыхаясь, Сергей выворачивал руль, постоянно пытаясь обогнать машины, ехавшие перед ним, но, по-видимому, сегодня был не его день. Пробки возникали в самых неожиданных местах – на тихих улочках, посреди Варшавского шоссе и даже при попытке срезать через дворы. В конце концов, когда он подъехал к своему офису на Садовом кольце, он опоздал к началу совещания на целых 20 минут. Спешить, по - большому счёту, уже не надо было, и Сергей побрёл к подъезду здания, на ходу придумывая нормальные причины для оправдания своего разгильдяйского поведения. Уже подходя к особнячку, где их фирма занимала два этажа, он краем глаза заметил нищенку, сидящую на обочине дороги.

«Развелось дармоедов, как грязи»,- подумал он, вытирая пот с лица (ну и жарища-же!), но всё же решил подать ей червонец. Авось, Бог сжалится, и шеф не будет орать и на него так, как в прошлый раз.

Подойдя ближе, Сергей получше разглядел эту бомжиху. Молодая, довольно красивая, в чёрном плаще. Вдруг что-то давно знакомое показалось в её тонком лице.

«Где-то я уже тебя видел»,- сразу напряг память Сергей. Он не любил таких ощущений, когда что-то чудилось ему смутно знакомым, но никак не вспоминались обстоятельства, при которых это что-то стало ему знакомым. В такие минуты казалось, что начинается склероз и вообще жизнь проходит зря. Забыв на минуту о совещании, Сергей стал усиленно вспоминать: где он раньше мог видеть эту женщину? Через минуту он вспомнил всё, хотя тут же и пожалел об этом.

 

2.

Три года назад, летом, он отдыхал в одной деревушке под названием Оплетье. Что уж значило это название, он и сам не знал, а может, и ничего не значило. Попал он туда после того, как в один прекрасный зимний день к нему домой пришла телеграмма, извещавшая его о скоропостижной смерти двоюродной бабки, которую он вовсе не знал. Так, слышал что-то от родственников, но в глаза никогда не видел. Также в телеграмме говорилось о том, что бабка оставила ему, как единственному внуку, домик в деревне и шесть соток. Совсем как в рекламе молока... Родители Сергея уже давно развелись и на наследство не претендовали.

Деревня находилась довольно далеко от Москвы - по прямой было триста пятьдесят километров - так что Сергей собрался туда не сразу, а только летом. В это время он работал журналистом в одном солидном издании, откуда следующей осенью вылетел с треском за пристрастие к «джинсе». Летом же, как известно, «информационных поводов» создаётся меньше, значит и работы для журналистов тоже меньше. Ехать-то всё равно надо было – посмотреть эту деревенскую рухлядь, но за лето говорило и то что, по крайней мере, в это время года погода и деревенские дороги становятся переносимыми для расшатанной психики молодого москвича, так что заодно можно и отдохнуть без ущерба для здоровья.

В конце июня, с утра пораньше, он сел за руль своего, тогда ещё нового, «Сааба» и выехал из Москвы на север. Добрался нормально, хотя и с трудом нашёл эту богом забытую на Ярославщине деревеньку. К обеду он подъехал к дорожному знаку «Оплетье», ещё раз подивился на название и поехал искать дом, где жила его бабка. Как оказалось, в деревне её знали все (да и сама деревня-то была небольшая), так что дом он нашёл быстро. Как он сразу понял, городские здесь бывали нечастыми гостями, и его «Сааб» казался аборигенам просто верхом крутизны, так что люди на улице застывали и долго смотрели вслед проехавшей машине, как те крестьяне у Гоголя.

Дом оказался обыкновенной деревенской развалиной, которая держалась только на подпорках, да на честном слове. По-видимому, бабка последние лет двадцать жила одна, и ей никто не мог помочь сделать хотя бы косметический ремонт жилища, итогом чего и стало превращение его в избушку на курьих ножках.

«Вот так наследство, - подумал Сергей. - Легче всего будет загнать этот сарай какому-нибудь местному жителю за бесценок, если здесь вообще кто-нибудь захочет её купить». Никаких планов строительства дачи у него не было, денег на это тоже, да и расстояние до этой деревни от Москвы близким не назовёшь.

Внутри жилого строения всё оказалось, точно таким же, как и снаружи. За зиму в доме неоднократно побывали мародёры, унеся всё, что им показалось ценным. Перед Сергеем предстали две комнаты, на полу которых валялись разбросанные газеты, сломанные стулья, грязные, проеденные молью валенки и другой мусор; обои на стенах были старыми и пожелтевшими от времени. На кухне стоял стол и два стула, не взятых мародёрами по причине своей древности; в одной комнате стоял продавленный зелёный диван, в другой – панцирная кровать, покрытая какой-то тряпкой. Скорее всего, воры не позарились на них по той же причине. В доме был отвратительный запах спёртого воздуха, провонявшего старостью, клопами и почему-то ванилином. Выйдя во двор, Мещеряков обнаружил две детские коляски, рассыпавшихся от старости, железную бочку с застоявшейся водой и сарай, набитый трухой, опилками и прошлогодним сеном.

«Просто какой-то Брайтон-Бич»,- почему-то подумалось Сергею. Посидев на крыльце, поглядев на неприглядные окрестности, он сходил в магазин и купил там бутылку водки, заодно спросив, где похоронена Варвара Ильинична.

Его стали расспрашивать: уж не внук ли он её - Серёжка, которому она завещала свою халупу. Сказав, что да, он тот самый Серёжа, Мещеряков спросил, где находится место захоронения его любимой бабушки. В конце концов, ему всё-таки удалось отбиться от местных алкоголиков, пытавшихся проводить его, и, выслушав подробные указания продавщицы магазина, Сергей пошёл на кладбище.

Располагался этот погост, недалеко от деревни, в трёх километрах, «за леском». Погода в тот день стояла прекрасная: не жарко, ветерок доносил жужжание шмелей и пение птиц, неизвестных Сергею и от того ещё более интересных. Он шёл, посвистывая на ходу и сшибая верхушки репейников. Настроение было праздничным и каким-то…восторженным. Всё это не вязалось с печальной целью его прогулки, и Сергей погрустнел, стараясь представить себе лицо его бабки. Лицо не представлялось, вместо него возникал какой-то образ, смутно похожий на лики святых. Плюнув, Сергей ускорил шаг, нервно поглядывая на часы, ведь до вечера надо было раздобыть где-то дрова для печки на два дня, по прошествии которых – он сразу твёрдо решил это, ещё только увидев дом издалека - он уедет назад в Москву.

«Можно будет в Турцию скататься… Или нет, надоело, лучше в Грецию – на Акрополь посмотрю, на этот, как его… Олимп. Или вообще – на Байдай! Экстрим полный! Взять Пашку, Димана, девчонок. Или нет, девчонок не надо. Лучше там познакомимся. Главное – чтобы отпуск не пропал!».

Вскоре он вышел на кладбище. Оно было довольно большое - тянулось до горизонта, и большею частью заросло сорняком, полностью скрыв могилы вместе с покосившимися крестами.

«Как здесь, в этой деревушке, могло умереть столько народа?!»,- удивился про себя Сергей. Через полчаса, не без труда, он нашёл могилу своей бабки. На кресте, сколоченном довольно криво, была маленькая фотография, забранная под стекло, по-старому. С неё на Мещерякова глядело закутанное в платок, улыбающееся лицо старой женщины.

- Довольно милая старушка, даже можно сказать красивая. Очень неплохо выглядела, – сказал самому себе Сергей.

После этого он оглянулся по сторонам, но не найдя рядом скамейки, примял траву и сел на неё, скрестив ноги по-турецки. Налил себе 200 грамм, другие 200 грамм – бабке. Выпил, закусил чёрным хлебом, вылил остатки из стакана на могилу. Второй стакан поставил под могильный крест, накрыв куском хлеба. Перекрестился, постоял – послушал. В голове зазвенел-загнусавил голос дьячка, почему-то певшего «Да святится имя твое…». Сергей помотал головой, отгоняя дурман, и оглянулся по сторонам. Кладбище с одной стороны окаймлял лес, через который он пришёл, потом дорога уходила, петляя к горизонту. Налево, метрах в двухстах, в поле были заросли кустарника – по-видимому, около какого-то пруда. Направо, вдали начинались дачи, с фруктовыми деревьями и кустами крыжовника. Высоко над головой на горизонте появились тучки, медленно приближавшиеся и погромыхивающие, где-то рядом тихо звенела цикада.

- Мда, деревня, глушь, Саратов, - протянул Сергей. – А может остаться здесь подольше?

Нет, никак нельзя, всегда можешь понадобиться редактору, а где тебя искать? Роуминг в этой дыре конечно не работал. И потом – что тут делать, в этой глухомани? Пара деньков, и – назад, в мегаполис, к друзьям – подругам.

Сергей постоял, посмотрел ещё раз по сторонам и пошёл назад в деревню.

 

3.

К вечеру он договорился с одним местным мужиком, купил у него дрова на три дня за две бутылки водки. Потом взял продуктов в сельпо и узнал, что ближайшая речка находится в пяти километрах от деревни. Машину гонять не хотелось, хотелось пройтись и подышать свежим воздухом, поэтому Сергей вышел сразу, как сделал неотложные дела – в семь часов вечера.

Дорога шла в направлении, обратном кладбищу, мимо унылых картофельных полей, поросших бурьяном. Изредка попадались местные жители – тоже унылые и по большей части пьяненькие. Они смотрели в сторону Сергея с опаской и настороженностью, но, к счастью, кроме «закурить» ничего не спрашивали. Никакого желания общаться с ними не было.

Речка оказалась заплесневелым ручьём, ширина которого колебалась от 10 до 15 метров, но Сергей и этому был рад. Всё-таки приятно в летний вечер, после жаркого июньского дня окунуться в воду, пусть и пропахшую тиной. Уже темнело, когда он растянулся на берегу, отдыхая после омовения и куря «Мальборо». Летний вечер переходил в свою лучшую фазу, когда дневная жара сменяется прохладой, дует освежающий ветерок и хочется чего-то простого, человеческого.

«Тут не так уж и плохо на самом деле, по крайней мере – природа, воздух… Не то, что в городе. Жалко только, что деревня так далеко от Москвы, а то можно бы было приезжать сюда на выходные. Шашлычок жарить, купаться…грибы собирать», - ползали в голове Сергея ленивые мысли. Все казалось ненастоящим и далеким…

Внезапно какой-то шум привлёк его расслабленное внимание. Из кустов неподалёку раздался какой-то шорох, как - будто в них пробирался большой и осторожный зверь.

« Что это? Уж не медведь ли подбирается?!... Бред, какой здесь может быть медведь, – подумал Сергей. – А вдруг волк!». Стало немного страшно, и он на всякий случай окликнул: «Кто здесь?! Кто там в кустах?!». Стало тихо, только стрекотали цикады да надсадно звенели комары.

«Показалось наверно»,- успокоился Сергей. Он давно уже привык не обращать внимания на пустяки, а тут что-то расслабился. Искать его некому, денег вроде никому не должен, поэтому причин волноваться тоже нет.

Он отвернулся и уставился на реку. В голове вертелись мысли о дороге в Москву, местах, которые он успеет посетить за оставшееся время отпуска. Выходила неплохая программа развлечений, так что Сергей даже улыбнулся этому, но в этот момент в кустах снова что-то зашумело. Звук был похож на тот, что бывает, когда кто-то, пытаясь тихо подобраться, вдруг наступает на сучок.

«Что это? Кто это крадётся? Кто это может быть здесь, около реки? Вдруг маньяк какой-нибудь?!»,- пронеслось в голове и резко захотелось в туалет «по-маленькому». Тотчас же ему стало стыдно за свое малодушие, и после некоторой внутренней борьбы Сергей все же вскочил и подошёл к кустам, раздвинул их трепещущие от вечернего ветра ветки и увидел – увидел в глубине зарослей девушку, которая, заметив, что на неё смотрят, испуганно попятилась вглубь. Сергей облегчённо вздохнул, а потом сказал:

- Да не бойся ты, я не кусаюсь. Тебя как зовут?

Девушка не отвечала и только испуганно косилась на Сергея, как будто сожалея, что так неосторожно и глупо выдала своё присутствие и попалась. На вид ей было лет двадцать с небольшим, рослая брюнетка с прямым, тонким станом. Одета она была в какое-то старое платьице из сатина с рисунком в цветочек. Лица в наступивших сумерках не было видно, и поэтому Сергей хотел выманить незнакомку из кустов наружу, где было светлее.

- Не бойся меня. Ты что испугалась? Я же сказал, что не кусаюсь… Меня Сергей зовут, а тебя как?

Девушка молчала, но уже не боялась и подошла вплотную к Сергею. Он разглядел её получше: в ней было что-то необычное, что-то не совсем нормальное. Красота её лица заключалась в её глазах – карих, с тонкими бровями; щёки розовели тем чистым цветом, который всегда свидетельствует о прекрасном здоровье обладателя этого оттенка кожи, а губы - губы так и влекли к себе чистыми непорочными изгибами, и Сергею показалось, что к ним ещё никогда не прикасались грубые губы мужчины. Тело девушки имело тот особенный изгиб, увидев который опытный сердцеед всегда прицокнет внутри себя языком и подумает: «Бывают же на свете ещё красавицы!», а потом будет долго провожать взглядом прекрасную незнакомку.

«Почему же она молчит? Как будто язык проглотила. Может она сумасшедшая? Ещё зарежет тут», - Сергей с некоторым испугом оглянулся по сторонам, а потом, вздрогнув и приглядевшись к девушке, со смехом отогнал от себя эти дурацкие мысли.

Девушка же, пока Сергей её осматривал, совсем осмелела и, подойдя вплотную, вдруг замычала и стала делать какие-то знаки руками.

«Вот оно что – так она глухая. Ну, везёт мне сегодня», - пронеслось в голове Сергея.

- Так ты глухая? Или немая? Прости, что сразу не понял.

Девушка мычала и, по-видимому, пыталась что-то объяснить Сергею, но он не понимал её знаков. Видимо, она наконец-то сообразила это, потому что достала из кармана своего платьица потрёпанный блокнот и быстро написала в нём какое-то слово. После этого она протянула Сергею листок, попутно объясняя ему что-то знаками, которых он снова не понял. Он поднёс листок к глазам и прочитал слово «Маша».

- Так тебя Маша зовут?

Девушка быстро закивала и улыбнулась.

- Хорошее имя. А меня Сергей.

Повисло молчание. Сергей не знал, что дальше сказать этой странной девушке и стал смущённо оглядываться. Внезапно он понял, что стоит перед ней в одних трусах, и поспешил, с какой-то абсолютно неприсущей ему стыдливостью, натянуть на себя джинсы. Пока он, отвернувшись, одевался, девушка куда-то отошла, так что, когда он снова повернулся, её уже не было.

«Вот те на! Что ж это она ушла? Испугалась меня, наверное. И то верно – чужой человек, незнакомый. А жаль – она красива», - подумал он.

Сергей пошёл по дороге. Уже стемнело, с реки подуло приятной прохладой. Июнь – пора коротких ночей, заря с зарёй встречаются, и поэтому идти было весело - всё в природе ждало рассвета, не засыпало. По пути стало как-то хорошо на душе, без причины – просто потому, что на дворе лето, организм молод и полон сил и впереди ещё три недели отпуска.

«Всё-таки жизнь иногда - хорошая штука, - думал Сергей. - Вот идёшь ты по сельской дороге – ночь, луна светит. И больше ничего не надо. Ни денег, ни алкоголя, ничего. А раньше я этого не замечал. Хотя нет, замечал, конечно – только потом забывал. Идёшь себе, идёшь – ни о чём не думаешь, только смотришь по сторонам. Москва, работа, проблемы – всё это неважно. А люди всё борются из-за чего-то, пытаются чего-то добиться, пробиться куда-то, но не понимают, что деньги - это ведь не главное».

Хоть Сергей и был молод, но он не понаслышке знал о болезнях, так как сам страдал от одной из них. У него были проблемы с обменом веществ, отражавшиеся на сердце, и поэтому ему приходилось постоянно принимать лекарства для профилактики осложнений. Как и все больные люди, он часто в праздничные минуты, когда другие люди беззаботно радовались жизни, вспоминал о своей болезни, и тогда славянское лицо его омрачалось, и настроение безвозвратно портилось.

По той же причине Сергей хорошо мог понять другого человека, страдающего от физического недуга – это ощущение бессилия и страха, которое присутствует постоянно и усиливается, когда смотришь на других, здоровых людей.

«Бедняга…Как она должно быть одинока в этой деревне. Хотя с другой стороны, здесь она должно быть меньше чувствует свою ущербность чем, если бы жила в городе. Там же так много соблазнов для девушки её возраста»,- думал он, возвращаясь в деревню.

Вернулся он уже заполночь, и не стал ложиться спать в дом, а завалился на сено в сарае. Спать не хотелось абсолютно, и Сергей стал прислушиваться к ночным шорохам. Вот где-то рядом прошуршало какое-то маленькое животное, потом заскрипела пересохшая от старости доска; где-то вдали прокричал филин и крик его, поносившись в холодеющем воздухе, унёсся дальше – видать, к самому горизонту. Километрах в пяти на север, по-видимому, была железная дорога, потому что время от времени оттуда доносились приглушённые гудки паровозов, казавшиеся совершенно ирреальными в этом пахнущем сеном и высохшими цветами сарае.

Всё это время образ Маши не выходил из головы Сергея. Лето, ночь и эта деревенская обстановка как-то сами собой незаметно настраивали его на поэтический лад. «Какая всё-таки прекрасная девушка, - думал Сергей, - и как всё-таки ей, наверное, трудно жить в этой дыре. Может быть, мне попробовать завести с ней роман. Да, нет, наверняка я ей не понравлюсь – такие девицы всегда видят нас насквозь и отказывают даже в малейшей надежде. Конечно, они абсолютно правы в этом, потому что от таких, как я, ничего хорошего не дождёшься. Наверняка ей уже доводилось обжигаться в отношениях с мужчинами, ведь не будет же никто всерьёз воспринимать любовь к себе немой калеки… Наверняка…А может…Нет, я уже решил уехать отсюда через два дня, нечего прокисать в этой глуши! Отпуск кончится быстро – надо провести его так, чтобы не жалеть потом весь год… А всё-таки она красива». И Сергей вновь и вновь представлял себе портрет Маши – её глаза, такие прекрасные в своей недоступности и желанности; её губы, лукавая усмешка которых, казалось, смеялась Сергею в глаза, а он – он, так и не заметил этого сразу. Её тело было так органично и производно от этой природы, что появись оно в городе, его, несомненно, должны были бы принять за какую-нибудь аномалию.

«Нет, я должен буду познакомиться с ней поближе», - решил Сергей, засыпая, и это же было его первой мыслью на следующий день утром, когда он вспоминал прошедший день.

 

4.

 

Утро было замечательным: тепло, где-то рядом в кроне деревьев пели жаворонки, и настроение тоже было замечательным – впервые за несколько последних месяцев.

«Деревня очень хорошо на меня влияет. Пожить что-ли здесь с недельку? Когда ещё доведётся»,- думал Сергей, прибираясь в доме. К обеду с уборкой было закончено, и старую халупу было просто не узнать – всё в ней засияло какой-то первозданной чистотой, которой не было здесь, наверное, с момента постройки дома. Старую рухлядь Сергей свалил в одной комнате, оставив на кухне стол со стульями, а в зале прибрался капитально – подмёл пол, а затем вымыл его заодно со стенами, что было довольно сложной задачей в виду огромного количества грязи.

«Теперь можно хоть как-то здесь жить», - не без гордости подумал Сергей. Посидел, отдохнул и пошёл в местный магазин - за продуктами и чтобы заодно что-нибудь узнать о Маше.

Расследование оказалось простым: как он и ожидал, в деревне её хорошо знали. Судьбу её счастливой назвать было трудно. Мать умерла, когда девочке было 7 лет; отец пьёт уже больше двадцати лет. Живут они на её пенсию и его зарплату, которую иногда выдавали в колхозе, ну и подсобное хозяйство, конечно, помогало. Самой Маше (как оказалось, по фамилии она была Куприна) было 22 года, до девятого класса школы она училась в райцентре, а потом вернулась домой и сейчас нигде не работала. Особо подробно Сергей не расспрашивал, чтобы не вызвать каких-нибудь подозрений у деревенских. В общем, получалась совершенно обычная страшная история, как и всегда у нас.

«Наверное, она привыкла получать от жизни одни затрещины и тычки, - размышлял Сергей, пока шёл домой. – Да и что в этой деревне можно ожидать… Но как же мог в этой дыре вырасти такой цветок и не завянуть?! По - любому, я не должен упустить такую возможность. Нужно только придумать какой-нибудь повод для повторного знакомства».

-Эй, ты! Эй, чувак!

Сергей не сразу понял, что это относится к нему. Потом оглянулся на говорившего. Перед ним был молодой человек, довольно необычной для деревни наружности: в штанах с накладными карманами, в толстовке и кепке-бейсболке. Молодой, а говорил почему-то хриплым голосом.

- Чего тебе?

- Дай закурить, плиз!

Сергей решил дать, чтобы тот отстал от него сразу. Но парень не отставал – прищурясь он смотрел на Мещерякова с таким выражением, как будто тот был должен ему денег и не отдавал. Сергей хотел уже пойти дальше, но тут парень спросил:

- Ты не местный, наверное?

- Да, вчера приехал.

- Ты, наверное, внук бабки Вари?

- Ну, да, в общем-то.

- То-то я гляжу, что похож.

Повисло молчание. Сергей снова повернулся, чтобы пойти, но тут опять раздался хриплый голос:

- Капиталист значит, богатенький.

Сергей с удивлением уставился на него. Не хватало ещё, чтобы в этой глуши к нему приставали коммунисты.

- С чего это ты взял, что я богатый?!

- Да ты же куришь «Парламент»! И потом вся деревня видела, как ты на своём «Мерсе» проезжал вчера.

- На «Саабе», вообще-то.

- Да, какая разница, блин. Главное – иномарка.

- Ну ладно, допустим. Ну и что? Ты тоже на деревенского не похож.

Парень с достоинством оглядел себя, усмехнулся:

- Это я сегодня так вырядился, потому что к Машке, подруге своей иду. А так я нищий, как и вся наша страна.

«Уж не она ли это? Её же тоже Маша зовут»,- с испугом подумал Сергей.

- Понятно… а что у тебя за девушка?

- Да смешно сказать, чувак…В общем, она того…немая. Но мне это всё равно…. Мне главное, чтобы душа была. А душа у неё есть.

«Точно – это она. Вот уж не ожидал, что у неё есть поклонники. Хотя, почему бы и нет, ведь она очень красивая девушка», - подумал Сергей и решил расспросить Ивана поподробнее.

Он сделал вид, что заинтересовался фигурой Ивана и хочет познакомиться с ним поближе, Ивану же явно тоже хотелось общения, тем более с новым в деревне человеком – любопытство никому не чуждо. С этой целью они зашли в единственный в Оплетье кабак, который располагался на главной улице (естественно, улица носила имя Ленина). Пивнушка состояла из одной большой комнаты, вход в которую был через сельпо. В комнате стояло несколько грязных, покрытых изрезанными и заляпанными пивом клеёнками, столов со скамейками по бокам, под потолком висели желтые ленты с приклеившимися к ним мухами; в довершение всего в комнате была невыносимая духота и три подвыпивших мужика.

Иван и Сергей заняли место в углу этого заведения, купили пива и стали общаться. В основном говорил Иван - в нём сразу была видна натура нетерпеливая и увлекающаяся. Он рассказал, что фамилия у него Гардин, сам он из Ярославля, а годов ему 22. После окончания школы он учился пару лет в Московском университете, потом увлёкся революционными идеями, пострадал за них (то есть просидел в СИЗО 6 месяцев), потом ему всё это надоело, к тому же надо было скрываться от армии («чтобы не защищать Путинский капитализм!») и он приехал в эту глушь, о чём нисколько не жалеет. Сергей тоже рассказал основные моменты своей биографии, но в подробности не вдавался. Самым главным для него было, не вызывая подозрений, узнать - насколько серьёзны отношения между Машей и Иваном.

- Понимаешь, Серёга, я её люблю, вот просто как Ленина! – кипятился разгорячённый алкоголем и июньской жарой Иван. – Нет, зачем я сравниваю эти две вещи. Они для меня равноценны, но их же нельзя просто так сравнить! Машку я люблю как человека, а Ленина – как мирового гения коммунистической идеи. Ты, наверное, не догадываешься, как мы с ней общаемся, раз она немая? А я тебе скажу! Мало того, что я уже немного выучился на их языке базарить, так у нас же вообще великолепное взаимопонимание!… А тут, в деревне, всё надо мною смеются, потому что тупые как пробки!

Он замолчал и уставился в окно, нервно постукивая сжатым кулаком по столу, от чего тот сильно сотрясался, и пиво из кружек понемногу выливалось на клеёнку. Сергей смотрел на него и думал о том, как Маша могла сойтись с таким человеком. Впрочем, любовь, как известно, зла.

- Да, тупые как чукчи! – повторил Гардин, глядя в сторону мужиков, сидевших за соседним столом, но они и ухом не повели – по-видимому, привыкли к его речам. – А они того не понимают, что лучше неё я нигде девушек не встречал. Она хоть и немая, но понимает всё намного, нааа-много больше, чем все остальные вместе взятые. У нас с ней всё замечательно, вот только - прибавил он, наклонясь к Сергею и, дыша ему в ухо перегаром, - я с ней пока ещё не переспал.

- Ничего, еще успеешь. Москва не сразу строилась…Это такое дело, заверил его обрадовавшийся Сергей.

- - Но это, - продолжал Иван, откинувшись на заскрипевшем стуле, - это не самое главное. Главное – время... Мне торопиться некуда, у меня вся жизнь впереди. Мне теперь ничего, кроме неё не надо, потому что я – букашка…. Как был я гавном, так и останусь им, потому что у меня родственников среди олигархов нет! И ничего тут не изменишь! А вот они (он обвёл рукой провонявшую алкоголем и рыбой комнату) - они этого не понимают! И будут, поэтому жить ещё хуже, чем сейчас. Быдло – оно и есть быдло!

- - Но ведь ты не совсем прав, Вань, – попытался переубедить его Сергей. – Мир вокруг тебя не замыкается на одних коммунистических идеях. Всё это мы уже проходили – и советскую власть, и красный террор, и Архипелаг ГУЛАГ. Ты хочешь, чтобы это всё вернулось? Во всём должна быть соблюдена золотая середина. Да, я понимаю – ты сильно пострадал от этой власти, к тому же ты молод и кровь у тебя ещё горяча – но попытайся взять себя в руки и трезво посмотреть на вещи. Ведь жизнь – это огромная лотерея! Тебе ещё обязательно повезёт, я уверен!

- Иван тупо смотрел в окно, и лишь усмешка на его лице говорила о том, как он относится к словам нового знакомого. Сергей закончил и стал ждать ответа, но Гардин молчал. Прошло пять минут, и Мещеряков уже подумал, что тот не слышал его, но тут Иван заговорил.

- - Слова, слова… Всё это я уже слышал тысячи раз…. Сергей, извини меня, но ты – дурак! Да, я, конечно, понимаю, что ты отстаиваешь позицию своего класса – среднего класса. Тебя купили за 30 сребренников, а ты этого даже и не заметил… Москва – богатый город, там все государственные чиновники, все «бизнесмены», и зарплаты тоже немаленькие. Но – по сравнению с остальной Россией! А с миром? Над нами смеются, нас никто не уважает, об Россию и её граждан вытирают ноги!… Из страны выкачивают нефть и продают за границу, а нам достаются лишь крохи – и даже за эти крохи ты готов петь панегирик тем сволочам, кто украл миллиарды из страны и смеётся над такими, как ты!… Я не смогу тебя переубедить – это я уже понял. Но подумай сам – даже тупая статистика говорит нам о том, что население России с каждым годом уменьшается, средняя зарплата в стране составляет 170 долларов, и потом - то, что происходит на улице, ты можешь сам видеть в окно каждый день. И после этого ты говоришь мне о том, что не надо возврата в прошлое!… Мне лично ничего не надо, как ты мог бы подумать, - мне за Россию обидно.

- «Какой пафос, заплакать можно»,- подумал Сергей и понял, что возражать лучше не стоит. Он давно уже привык к тому, что происходит у нас в стране, и старался не замечать всех этих мерзостей, которые творятся каждый день. Затворившись в своей скорлупе, он, как человек в футляре, терпеть не мог всякого открытого противостояния личности обществу, так как отлично понимал, что ни к чему хорошему это ни приведёт. От всех таких людей он старался отходить быстрее и самое главное – не противоречить им, потому что спорить с фанатиком опасно, ведь это псих - он так быстро выходит из себя. Сегодня у Сергея был ещё один повод убедиться в своей правоте, и поэтому сейчас он постарался незаметно улизнуть из этой пивнушки.

- Сергей уже начал волноваться за свою безопасность и поэтому постарался быстрей проститься с разгулявшимся Иваном. Тот долго не хотел его отпускать, и всё рассказывал про свои идеи равенства и братства, но через полчаса Сергею всё же удалось выскользнуть из комнаты, бормоча что-то насчёт туалета. К выходу он направился с тем радостным чувством, которое всегда бывает у нас в предвкушении чего-то хорошего и приятного, что должно скоро случиться.

 

 

 

 

5.

 

Сергей направился к дому Маши, который стоял на окраине Оплетья. По дороге он размышлял: «Так, наконец-то свалил от этого коммуняки… Не думаю, что она так уж сильно влюблена в Ивана. Он конечно, человек хороший, но не может же она не понимать всех рисков, связанных с ним. Отсидевший, революционер какой-то…Хотя, может быть для немой девушки и такой вариант неплох. Но…не думаю. Она должна понимать его перспективы, и возможно просто временно попалась на его пропаганду – девушки любят красивые сказки. В общем, она его не любит, а значит - дороги открыты».

Он подошёл к нужному дому. Это была низенькая избушка, с крышей крытой рубероидом, поросшим тут и там какими-то кустами. Вообще, вид её сразу же говорил о чрезвычайной бедности хозяев, а батарея бутылок в углу огорода – об их пристрастии к алкоголю. На самом огороде в основном росли кусты картофеля, кое-где в беспорядке располагались грядки с овощами; около ограды росло несколько молодых, недавно отцвётших яблонек и вишень.

Сергей постучал в дверь – никто не откликнулся. Тогда он крикнул:

- Есть кто дома?! Хозяева! М…Маша!

В ответ опять ничего не прозвучало. Сергей уже собрался уходить, но тут, где-то на задворках, послышался шум, как - будто кто-то надрывно кашлял. Заглянул за угол: в тени дома, на холмике выдранных сорняков валялся пьяный мужик, лет пятидесяти на вид, босой и в трико. Это он издал тот странный звук, когда ему что-то приснилось. Скорее всего, мужик спал уже давно, потому что тень от дома уже не закрывала ему голову, и солнце с ужасающей силой пекло его лысеющую голову. Сергей стал поправлять его, наклонился, но тут чьи-то проворные руки схватили его сзади за локоть и оттолкнули в сторону. Он удивленно выпрямился – это была Маша, растрёпанная и загорелая; при этом втором знакомстве она сразу же стала что-то возбуждённо мычать и показывать жестами. Сергей перебил её:

- Не понимаю ничего, извини. Я просто хотел его передвинуть в тень. Видишь? Вот так.

Он стал показывать, как он хотел передвинуть её отца, но она оттолкнула его и снова что-то стала объяснять. Потом, убедившись в тщетности своих попыток, она опять извлекла (теперь уже из кармана юбки) какую-то записную книжку, быстро написала на ней несколько слов и протянула её Сергею. Он прочитал: «Не надо, он привык», и замахал в протесте руками:

- Как это привык?! Разве к такой жарище привыкнешь?! Нет уж, дорогая, помоги лучше.

Маша с неохотой, но согласилась, и вдвоём они быстро передвинули её отца в тень, при этом тот даже ни разу не проснулся и только выругался на кого-то сквозь сон. Окончив это утомительное занятие, Сергей стал вытирать пот со лба, украдкой бросая взгляды на Машу. Она с принуждённой небрежностью смотрела куда-то вдаль – за огород, туда, где на горизонте начинался лес.

«А всё-таки она красива, - ещё раз отметил про себя Сергей. – Это сразу замечаешь, стоит только присмотреться к её лицу. И красота эта какая-то исконно русская, нет этой смазливости девок из «Плейбоя». Всё натурально и как-то естественно. Даже и не подумаешь, что она не может говорить».

Молчать дальше и молча пялиться на неё, Сергею представлялось уже неприличным и он спросил:

- Ты откуда сейчас пришла? Ах, извини, я не сказал, что я тут делаю – видишь ли, я сам из Москвы…когда-то там долгое время занимался вопросами реабилитации немых людей…и вообще инвалидов.

Сергей и сам не знал, зачем он так врёт, тем более что Маша наверняка сразу могла понять, что он говорит неправду, но отступать было уже поздно. Поэтому он старался смотреть в сторону, чтобы не встретиться взглядом с Машей и не выдать себя окончательно.

- Да… и понимаешь, меня заинтересовал твой случай. А сам я тут проездом…приехал посмотреть дом, наследство после моей бабки – Варвары Ильиничны. Он там стоит – на окраине деревни…совсем как ваш дом, только наоборот… Также, только на другой окраине, – добавил он смущённо и понял, что окончательно выдал себя.

Маша прищурясь, с усмешкой смотрела на него, и казалось - не слушала вовсе, но только он закончил, как она принялась что-то ему объяснять, быстро махая руками и делая какие-то знаки пальцами. Сергей снова показал, что ничего не понимает, и тогда она опять извлекла свой потрёпанный блокнот и написала в нём: «Зачем ты врёшь? Я же вижу». Сергей покраснел до корней волос и стал уверять, что он вовсе не обманывал её (это было в какой-то степени правдой, потому что он один раз писал статью про глухонемых детей, хотя сейчас уже ничего не помнил). Потом - поняв, что она ему ни капельки не поверила - он всё-таки был вынужден признаться, что просто хотел познакомиться с ней поближе. Тут она стала хохотать, да так заливисто и непринужденно, что Сергей и сам, глядя на неё, стал похохатывать над собой. Внезапно Маша успокоилась и взяла его под локоть, и притом так крепко, что он даже немного опешил, но она, заметив это, сразу же ослабила хватку, а потом потянула его в сторону избы. Сергей понял, что Маша хочет показать ему что-то в своём доме, и не стал ей сопротивляться.

Маша подвела его к входной двери, обитой рыжим дермантином, завела внутрь сеней, потом на порог комнаты. Встав около него, она обвела комнату рукой, как бы проводя экскурсию по музею. Сергей оглянулся: зрелище действительно было не самым лучшим – комната на вид была очень грязной и старой; посредине стоял стол, накрытый какими-то пожелтелыми газетами и уставленный пустыми и не совсем пустыми бутылками. По углам комнаты стояли стулья, покрытые кучами тряпья неизвестного происхождения и назначения, на окнах висели довольно опрятные, но сильно заштопанные занавески. В общем, всё убранство просто кричало о бедности и дурных привычках хозяев.

Оглядев всё это, Сергей повернулся к Маше, которая стояла в той же позе музейного смотрителя, смотря на него с усмешкой.

- Всё это не имеет для меня ровным счётом никакого значения, - быстро

проговорил он и тут почему-то подхватил пафос Ивана. – Нищета – это бич современной России и то, что ты страдаешь от неё, говорит лишь в твою пользу… Понимаешь, я совсем не беден, как ты, может быть, подумала, и поэтому для меня то обстоятельство – мало у тебя денег или ты богата, вовсе не имеет такое уж большое значение. Мне нравишься ты, а всё остальное – неважно!

По тому, с каким недоверием Маша смотрела на него, он понял, что она не так уж сильно ему и поверила, и стал убеждать её ещё сильнее. «Ещё немного, ещё чуть-чуть – и она дрогнет, отбросит свою предубеждённость против меня! Только надо немного жёстче, немного активней убеждать», - думал он, заметно волнуясь, и это потепление в её отношении к нему действительно произошло. Маша видимо расслабилась и больше не боялась Сергея, она заулыбалась, и Мещеряков впервые увидел, какая у неё красивая улыбка. Они вышли гулять и проболтали всю дорогу до дома Сергея, - насколько это было в возможностях её исписанного блокнотика.

Так, постепенно, за несколько дней, они стали настоящими друзьями. Сергей заходил к Маше, помогал по хозяйству, расспрашивал о её семье - в общем, делал всё, чтобы она к нему привыкла. Сначала она дичилась его – видно не понимала, чего от неё хочет этот красивый и богатый москвич, - точнее понимала, но не хотела верить в чистоту чувств Сергея. Но постепенно она привыкла к его посещениям и уже с радостью встречала Сергея, а он, смотря в её глаза, светившиеся здоровьем, полнотой жизни и влюблённостью, сам впервые в жизни чувствовал себя счастливым. Даже её старый отец-пьяница теперь с радостью встречал Мещерякова (отчасти потому, что тот давал ему иногда денег на выпивку) и всегда расспрашивал о его здоровье и о Москве. Шли дни: Сергей замечал, что со временем всё больше и больше привязывается к Маше, и теперь каждый день с нетерпением ждёт встречи с ней.

 

 

6.

 

Сергей был счастлив так, как никогда ещё в последнее время. Прошла всего неделя, а он уже с ужасом ждал окончания своего отпуска. Теперь распорядок его был таков: с раннего утра он шёл в магазин за новым блокнотом и ручкой, так как с Машей за день они успевали исписать старый. В сельпо уже знали его и только подсмеивались над странной дружбой приезжего журналиста и немой полусироты. Потом, купив кроме блокнота ещё продукты и необходимые товары, Сергей шёл домой и ждал обеда, когда Маша освобождалась от обязанностей по хозяйству, и он мог идти на условленное место – под дубом, что стоял на окраине. Если же день был неудачный и она была занята до вечера, то он слонялся весь день как убитый, нигде не находя себе покоя. То он принимался ходить по лесу за деревней, прислушиваясь к пению птиц, одуревших от жары, то принимался исследовать окрестности, всюду привлекая внимание людей своей долговязой фигурой, а то садился удить рыбу, отгоняя назойливых мух и оводов, часами смотря на застывший поплавок и не видя его. Перед глазами стояло только лицо Маши, такое красивое и свежее, каких, как ему казалось раньше, и не бывает вовсе. Деревенские мальчишки, с которыми он тоже успел перезнакомиться, всё время твердили ему, что в такую жару ловить рыбу – это всё равно, что даром терять время, но ему было всё равно, и он продолжал сидеть на берегу.

Но вот наступал летний вечер, и ликованию Сергея не было предела. Он быстро сматывал удочки и шагал в деревню. Там он только ненадолго забегал в дом – проверить всё ли в порядке и бросить удилища, а потом шёл через всю деревню к ней. Шёл быстрым шагом, находясь как бы на седьмом небе от счастья (если бы это выражение не было бы так затасканно и избито в последнее время), не видя никого перед собой – проще говоря, Сергей действительно влюбился. Мещеряков, которому становилось смешно от самого слова – «любовь», теперь как старшеклассник спешил на свидание и боялся опоздать хотя бы на минуту. Маша обычно уже ждала его у их старого дуба, и они направлялись гулять к речке – туда, где так случайно встретились в первый раз.

Сергей боялся спрашивать про Ивана, а Маша не заговаривала о нём, но по нескольким случайным обмолвкам Куприной и по злому виду Гардина, по тому, как он отрывисто бросал «Привет» Сергею, когда они встречались, он заключил, что у Ивана с Машей всё кончено, или, по крайней мере, их отношения не развиваются дальше. Да и как бы они могли развиваться, если Маша каждый день проводила с Сергеем и только с ним.

Обычно сначала они шли через поле к речке, и всё тут, такое, казалось бы, знакомое и унылое, каждый день открывалось для них в новом свете. Эти поля, засаженные начавшей цвести картошкой, цветки которой в сумерках казались целыми плантациями каких-то диковинных, неизвестных науке растений; это небо – усыпанное красивейшим звёздами, которых, как был вынужден признаться себе Сергей, он не видел никогда и нигде; этот воздух, прохладный и вкусный, как чистейшая ключевая вода, и напоенный запахами трав и цветов – всё это создавало особое настроение, которое не менялось всю ночь.

В июле в природе всё начало цвести и Сергей не уставал каждый день дивиться тому, как может быть красива в природе любая, самая простая вещь. В белоснежные цветы оделась калина, цвёл боярышник, белыми кистями украсилась рябина. Даже брусника, которая иногда попадалась им в лесу, зацвела. Сергей, раньше не обращавший никакого внимания на эти ветки с листьями, теперь словно увидел их в первый раз. Вот та же давно знакомая ему брусника – какая она оказывается красавица! Листики у неё красивые, плотные, тёмно-зелёные, а кисточки цветов – нежные, белые, чуть розоватые малюсенькие колокольчики. Маша же, с детства привыкшая к такому буйству природы, напротив - оставалась к нему совершенно равнодушна, и Сергей даже иногда сердился на неё за это.

Он уже давно привык к особенности Маши и даже выучил с её помощью некоторые слова из языка глухих – это было несложно, и теперь зачастую, когда надо было что-то быстро узнать у Маши, они начинали общаться на языке жестов – и понимали друг друга, если можно так сказать «с полуслова». Физический недуг подруги нисколько не задевал его чувства собственного достоинства – наоборот, этот недостаток даже, может быть, помог ему полюбить Машу ещё сильнее – ведь никаким случайно вырвавшимся словом она не могла оскорбить его, никаким намёком в разговоре вызвать ревности. А разговаривали они о многом – поначалу Сергей расспрашивал о жизни Маши прежде, вообще о жизни в деревне или рассказывал что-нибудь о себе; потом, по мере того как эти темы исчерпали себя, разговор постепенно стал вестись об окружающей природе, о жизни вообще, а чаще всего они просто молчали и шли обнявшись. Тогда языком им начинало служить их тело – каждое намеренное движение Сергея вызывало ответное у Маши, и не было ни одного случая, чтобы она ошиблась или что-то перепутала в его желаниях. С ней было намного проще, чем с прежними девушками Сергея, которые с первых же слов выдавали всю свою натуру: или же оказывались любителями денег, или же - удовольствий, или же – просто стервами. Ничего этого не было в Маше, и Сергей не мог этого не замечать - всё чаще он задумывался о женитьбе на ней.

«Это ничего, что она не может говорить, - утешал он себя. – Сейчас делают такие операции, что немые начинают говорить как древнеримские ораторы. Нужны только деньги, но их я как-нибудь найду. Как же мне всё-таки повезло, что в этом селе жила моя бабка, и что она так…вовремя умерла – именно в это лето. Конечно, это кощунство – так думать, но тогда бы я не познакомился с Машей». Даже сам строй мыслей Сергея изменился - теперь в нём практически не было прежней постоянной озлобленности, с которой он приехал из Москвы. Маша так благотворно действовала на него своим спокойным и мягким нравом, что уже через три дня после первого знакомства с нею Сергей стал таким же добрым и великодушным, как и она сама.

В детстве Сергей любил стихи Марины Цветаевой, потом после начала тяжёлой и постоянной борьбы за существование, называемой «жизнь», все эти стихи естественно вылетели из головы. Теперь, в Оплетье, они стали вспоминаться сами собой и Сергей каждый вечер рассказывал Маше новые стихи, которая их вообще не знала; когда кончился запас тех стихов, что он помнил, он купил в городе, через знакомого мужика (соседа по улице, который туда часто ездил), томик стихов Цветаевой и снова каждый день рассказывал их Маше. Ей очень нравились почти все стихи, да и сам Сергей как будто заново открыл для себя всё очарование поэзии, пусть только Серебряного века, всю её широту и гармонию, и не переставал восторгаться.

Когда, на четвёртый день знакомства, они стали близки с Машей, Сергей был вынужден признаться себе, что, как сейчас говорится, « такого секса у него ещё не было». Всё, что с неизбежностью, вызывает отвращение у тонких натур, да и не только у них, всё, что напоминает человеку о его грубой, плотской природе, - всего этого Маша умела избежать с чувством абсолютного такта, с полнейшим чувством целомудрия и невинности. Может быть, ей помогал в этом этот её физический недуг – Сергей не знал, да и не старался найти ответа. Когда любишь, и у тебя всё складывается хорошо – зачем выяснять причины этого? Умными мыслями своё положение можно сделать только хуже.

 

7.

 

Как-то, уже в середине отпуска, Сергей с Машей прогуливались по своему обычному маршруту, и так как уже почти было утро, они возвращались назад. Сергей, не раз выяснял у неё до этого – почему она не хочет просто приходить к нему домой, ведь это избавило бы их от этих утомительных прогулок каждую ночь, к тому же дома были все удобства для жизни. Каждый раз она неумело переводила разговор на другую тему, а когда не получалось – то просто «молчала» или же объясняла, что это «полезно, красиво и так далее». Так и писала в своём блокнотике «полезно, красиво и т.д.». Потом, через несколько месяцев, Сергей понял, как она была права – теперь уже всю оставшуюся жизнь он будет вспоминать эти июльские ночи, пропитанные запахом ночных трав; пронизанные предчувствием какого-то счастья, какого-то неземного, вселенского единения природы и человека именно здесь – вдали от цивилизации, от суматошной и беспокойной Москвы, от красивой и бесполезной жизни миллионов людей.

В этот раз, он уже закончил декламировать очередное стихотворение Цветаевой – и какими органичными, какими вплетёнными в окружающий мир казались созвучия этих нестарых ещё стихов.

 

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

 

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти

- -Нечитанным стихам!-

 

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берёт!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черёд.

 

Закончив читать стихи, он хотел обнять Машу, но в этот момент в кустах неподалёку послышалось какое-то движение. Сейчас они находились около руин какой-то старой церкви, в своё время не до конца разрушенной большевиками, и теперь пугающей своими развалинами с торчащими, покосившимися крестами, случайных прохожих. Шорох раздался как раз из этой церкви, и Сергей даже немного испугался этого шума. Чтобы скрыть этот страх, он со смехом сказал Маше: «А вдруг там привидения? Или вампиры?», хотя сам намного больше боялся каких-нибудь подвыпивших бомжей. Шорох повторился и вскоре из развалин вылез тот, кого Сергей вовсе никак не ожидал увидеть здесь, а именно – Иван Гардин. Тот был довольно сильно пьян и покачивался, а в руке сжимал топор. После того, как он вышел на дорогу, Иван подошёл к ним, так что Сергей поневоле попятился и спрятал Машу, взиравшую на Гардина широко раскрытыми от ужаса глазами, за спину. Ещё на подходе к ним, Иван, одетый в чёрное пальто, несмотря на то, что было не холодно, коротко мотнул головой и, видимо по инерции, рукой:

- Нет, её я трогать не буду. Машу – ни за что.

Подойдя к ним, он уставился на Сергея с выражением наглости и презрения в пьяных глазах. Мещеряков ещё раз подивился на то, как этот невысокий смуглявый человечек, худощавый и с явными задатками алкоголика, мог так серьёзно играть в революцию, с полной серьёзностью верить в возможность что-то поменять в общественном строе России. Хотя, с другой стороны, как раз такие «герои» и подготовили в своё время Октябрьский переворот. Между тем, Иван посопел и заговорил:

- А я думал, мужики мне неправильную дорогу сказали. Ан нет! Не

обманули. Но ты, Серёг, не бойся, я тебя в спину убивать не буду, даром что ты капиталист… Я же не какой-нибудь киллер от олигарха, который в подъезде ещё и «контролку» в голову проведёт…. Нееет, я не такой!

Сергей сообразил, что можно попытаться договориться и решил попробовать «заболтать» Гардина:

- Слушай, Иван, ты что недоволен, что я с Машей гуляю? Но она сама меня

выбрала! Такова жизнь, ты уж извини.

- Заткнись!…Не морочь мне голову своими отговорками. Я знаю, ты болтун почище Дыгало с Ястр…Ястржембским!… Я же сказал, что убивать тебя буду по-честному!

С этими словами Иван извлёк из-за пояса второй топор, висевший у него за спиной, и кинул его Сергею под ноги. Тот на всякий случай поднял его.

- Вот, теперь у нас с тобой будет дуэль! Кто победит – того и Машка. Такой естественный отбор получается, революционная, так сказать, борьба. Да!… Борьба строев, мировых укладов.

Пока он говорил эти слова, его всё сильнее и сильнее раскачивало, так что к концу речи он был вынужден опереться на торчащий рядом из земли каменный столб. Сергею стало смешно, но вместе с тем не покидал и страх – Иван мог в любой момент отбросить свои благородные идеи и просто наброситься на него. Поэтому Сергей попытался успокоить Гардина:

- Иван, ну это же чушь, ты же сам это понимаешь отлично! Маша – не наследство, чтобы так её делить. Давай лучше её спросим, с кем она хочет остаться. Не надо глупостей, пожалуйста! Давай, положи топорик на землю и я тоже – вместе с тобой положу.

Ивану такие отговорки явно не понравились, и он внезапно визгливо крикнул:

- Всё ты врёшь! Меня фсбшники не могли обмануть, а тут ты пытаешься! Я тебе ещё лучший вариант предложил, а мог вообще замочить как собаку, из-за угла…. Маша - это моя девушка, а ты приехал на своём «Мерсе» и думаешь, что всех купить можешь?! Чубайс ты недобитый, Гусинский недоеденный! Нет, Сергей Ельцинович, не всех купишь! Ваньку Гардина не купишь!

С этими словами он сделал выпад в сторону Сергея, направив топор в направлении его головы, но из-за пьяной инерции его рука пролетела примерно в полуметре от цели, так что Мещерякову даже не пришлось уклоняться. Он, оттолкнув Машу за столб, просто отскочил в сторону церкви и встал в выжидательную стойку, не переставая при этом успокаивать Гардина словами.

В этот момент произошло неожиданное событие. Маша, доселе никакого активного участия в происходившем не принимавшая, вдруг, начеркав что-то в своём блокнотике, подскочила к матерящемуся Ивану и повисла у него на руке. При этом она что-то мычала и совала ему этот листочек в руку.

Поначалу Иван отталкивал её и пытался продолжить свои удары по Сергею, но она упёрлась и не отпускала его руку. Наконец, в виду полной невозможности с ней бороться, Гардин остановил свои атаки на Сергея и прочёл листок. После этого, когда до его сознания дошел смысл написанного, он уставился на Машу и закричал, потрясая листком: «Это правда?! Он тебя купил?! За баксы небось? Сволочь, продажная тварь, иуда!». Выругавшись вдоволь, он вдруг зарыдал, отбросил листок с топором в сторону и, закрыв лицо руками, пошёл куда-то через кусты, в сторону от дороги.

Сергей, удивлённый таким оборотом событий, подбежал к Маше, поднял этот листочек с земли и прочёл написанные большими буквами слова: « Я тебя больше не люблю! Ненавижу!». Он посмотрел на Машу – её лицо даже в темноте пылало такой любовью к Сергею, такой верностью, что ему ничего не оставалось, как обнять её и поцеловать. Вдруг, после закончившегося страшного напряжения, какая-то внезапная слабость овладела всем телом Сергея, ноги подкосились, и он упал на землю рядом с плачущей Машей. Обняв Куприну и припав к её телу головой, он зарыдал как ребёнок и почувствовал, что ещё никогда ему не было так щемяще больно и так радостно, как сейчас.

 

 

 

8.

 

Прошло ещё полмесяца, отпуск Сергея подходил к концу. По-прежнему, каждый вечер они встречались и гуляли с Машей, и теперь уже ему казалось, что так было и так будет всегда – что по-другому и быть не может. И всё же всё чаще Сергея навещали грустные мысли - ведь с окончанием отпуска надо было принимать какое-то решение, и хотя он твёрдо решил жениться на Маше, несмотря ни на какие сплетни и отговоры друзей, он грустил, ведь перемены всегда вызывают в нас грусть и беспокойство. Ему казался страшным и неправильным вынужденный отъезд из Оплетья даже на время, но Сергей понимал, что другого варианта не было.

Как-то, ближе к вечеру, он встретил Ивана около своего дома, когда возвращался из магазина. Гардин, о котором с того случая он больше ничего не слышал, мялся и выглядел смущённым. Поздоровавшись, он попросил Сергея сходить с ним на речку – «поговорить». Заметив встревоженный взгляд Мещерякова, он усмехнулся:

- Не бойся, убивать не буду. Просто хочу у тебя спросить совета.

Они пришли на реку. Клонился к закату июль, и хотя по-прежнему стояла жаркая и безоблачная летняя погода, но что-то в самой природе говорило: «Вот и лето скоро закончится. А потом и осень придёт, за осенью зима наступит, с морозами, с вьюгами. Но это не сейчас, а потом, потом…» И всё молчало, и копило силы для зимы и с большей силой наслаждалось каждым лучиком горячего солнца.

Поговорили о местных новостях, о рыбалке, о планах на будущее. Сергей сказал, что хочет жениться на Маше, Иван горячо одобрил его желание, даже в шутку пообещал оторвать ему голову, если Сергей передумает и не женится. Помолчали, смотря на гладь реки. Сергей понимал, что Гардин не просто так позвал его, видно хочет рассказать что-то важное для себя. Наконец Иван протянул:

- Да Сергей, завидую я тебе…И вовсе не потому что, у тебя денег много. Я же на самом деле не такой уж и оголтелый фанатик, коммунист, как ты может быть подумал… Я понимаю, что эти деньги ты сам заработал, своим собственным трудом. Просто тебе повезло немного больше, чем всем остальным. А некоторым – немного больше, чем тебе. Но, самое главное, любовь то за деньги не купишь…Настоящую любовь, я имею в виду.

- Да, я понимаю тебя, Иван. Я понимаю также, что в тот день ты просто был взбешен от того, что я увел твою девушку… я бы и сам не обрадовался. Да еще и пьяный был…Извини, что так вышло – но я люблю ее не меньше, чем ты…Мне просто очень-очень повезло – я встретил Машу. Сейчас я с тобой согласен.

- И я это только тогда понял, в тот вечер у церкви. Понимаешь, я сильно тогда стал пить, после того, как меня Маша кинула: перестала на свидания приходить, когда домой захожу – вечно занята. Я сразу понял, что это неспроста, только выяснять сразу не стал, а пошёл куда? В кабак, конечно. Пил там неделю каждый день, а в один вечер услышал случайно, как мужики над тобой смеялись – что, мол, связался ты с девкой-инвалидом, потом сам рад не будешь. Я сразу всё понял… Всё думал, что же делать и ничего не придумал, только ярость слепая меня постоянно душила, как о тебе вспоминал. Пробовал себя перебороть целых три дня, крепился, а потом понял – нет, не смогу. Просто так тебя убивать рука не поднималась, да и не по-честному это…не по-большевистски… И короче, вот такую дуэль решил устроить. Дурь это всё конечно была… Напился я в тот день сильно, узнал у мужиков, кто вас видел, - где вы ходите, и спрятался в этой церквушке разбитой. Как увидел вас вместе - стишки ты ей какие-то читал – так такая во мне ярость поднялась, что просто себя позабыл… А как она мне эту свою бумажку сунул, что, мол, не любит меня – так я всё и понял... Каким же я был дураком! Как же не мог я понять её вовремя?! Почему?!…

Сергей попытался успокоить его.

- Не волнуйся, Иван, ты тут совершенно не виноват, просто я ей больше понравился. Это её выбор.

- Да, ты прав, Серёг, - сказал Гардин, внезапно успокоившись. – Я сам виноват, что не понял её. Эти дурацкие идеи, про которые я ей рассказывал…эти глупые лозунги – всё это ей было не нужно. Ей была нужна любовь, а мне – мне было нужно её обожание! Я хотел преклонения хоть одного существа, хоть маленькой козявки, хоть полуинвалида!… А её я не любил!

Помолчали.

- Нет – поправился Иван - любил, но не так, как ты. Любил отвлечённо, любил в общем, любил как любимую игрушку, любил – как по принуждению извне!

Снова внезапно загоревшись, он тут же потух. Наверное, этот человек так вёл себя всегда – сначала яркая эмоциональная вспышка, ярость, накал, а потом расслабление, упадок сил, ступор. Сергей слушал его и молчал – человеку нужно было дать выговориться. Да и что тут скажешь.

Иван помолчал и добавил:

- Я никогда не любил людей. Знаешь, как часто говорят – любил всех людей в целом, и никого по отдельности. Это про меня… Я боролся за интересы народа, человечества, а на конкретного нищего мне было насрать. Всё это шелуха, топливо для революции – вот как я думал... Да, в общем, думаю так и сейчас... Бывало, иду по улице – вижу нищего, и только брезгливо отворачиваюсь. Понимаешь – не помогаю ему, а отворачиваюсь! Я не чувствую его боль, я ничего не чувствую… Он, может быть, подыхает от голода, или там – от похмелья, а мне всё равно, я – выше частностей, я – за революционный террор и ни граммом меньше!

Он посмотрел на небо. Вечерело, солнце устало садилось за горизонт, обещая своим красным цветом ветреный день завтра. Вороны, как всегда, полетели за реку в лес на горизонте – спать. С реки подуло холодом, и Сергей, озябнув, поёжился. Иван всё так же смотрел на небо, где лениво ползли два облака.

- И вот внезапно для себя, после этого случая, - продолжил он, - я понял, что был не прав. Во мне говорило моё самолюбие и тяга к мировой власти, а не забота о народе… То есть, Я был неправ! Я не имею права называться социалистом!…В моём возрасте ещё есть возможность что-то поменять, что-то попробовать улучшить в своей жизни… И чем я теперь занят здесь, в Оплетье? Как и раньше пью, работаю в колхозе и стараюсь забыть о своих дурацких идеях… И дурацкой любви.

Внезапно он оживился.

- Смешно даже иногда получается. Убираю навоз на ферме, злой, отходняк долбит с похмелья, и подумаю вдруг – а я ведь боролся за революцию. Вдумайся в это слово, Серёг – за РЕВОЛЮЦИЮ! Ну не смешно ли?

Иван махнул рукой и снова уставился на небо. Потом снова заговорил:

- Я тут стихи сочинил, дурацкие конечно, но всё же… Когда сочинял, они мне казались красивыми. Они про эту любовь к Маше, которая так вот закончилась из-за тебя.

Он стал декламировать строчки своим хриплым голосом – и, по – видимому, волновался при этом, потому что голос у него постоянно срывался.

 

Весна – и вот природы возрожденье,

Опять надежду возрождает в нас:

Что будет снова чувств горенье,

И снова прилетит к нам лирики Пегас.

 

Но как обидно будет ошибиться,

Поняв внезапно, что ты за дурак.

Когда успеешь в образ той влюбиться,

Что так бездушна, как американский флаг.

 

Весна – ты лучшее лекарство,

Но нездоровый от тебя эффект,

И лучше быть зимою у мороза в рабстве,

Чем быть весной рабом твоих пушистых век.

 

Глядеть в них робко, как вчерашний школьник,

И нежные слова шептать упрямым языком,

И замирать, всем телом холодея, как покойник -

Уж лучше быть зимой свободным мужиком.

 

Закончив декламировать, он немного помолчал, и губы его дрожали, выдавая внутреннее напряжение.

- Она конечно не бездушная, да и это… про свободного мужика я, конечно, наврал. Но, в общем, всё остальное правдиво.

Сергей смотрел на него и думал: «Какой же ты ещё всё-таки мальчик. Стихи, любовь, светлые чувства, благородные идеи… И вовсе не сердишься на меня из-за того, что я увёл твою девушку. Всё сваливаешь на себя, на свой дурной характер...Самокритика, работа над собой… Побольше бы таких людей, и Россия бы снова воспряла…. Блин, вот и я перешёл на этот его пафос!». Вслух он сказал:

- Очень хорошие стихи…Ты прав…ты прав. Она не бездушна, наоборот – это мы бездушны, раз мы так думаем про НЕЁ. Хорошо, что ты это понимаешь…. Но ты смотри – не будь таким эмоциональным, а то плохо кончишь… Мировая революция – это хорошо, но простая жизнь всё-таки лучше. Пойми это, пожалуйста.

«Какой менторский тон…Словно я священник или воспитатель какой-нибудь», - тут же сконфузился он и стал смотреть на реку. Иван перехватил его взгляд и стал рассказывать о местной природе.

- А здесь самое хорошее время – сейчас. Это ты правильно сделал, что приехал в июне. Тут рядом в лесу сплюшка живёт – так иногда идёшь по дороге и слышно, как она кричит из дупла: «сплю…сплю…», совсем как человек. Стоишь и заслушаешься, как она кричит – так красиво. А иногда, если повезёт, то сову увидишь – так это вообще умора. Если, что ей интересным покажется, то она, как начнёт извиваться, крутиться, рожи всякие смешные корчить – так ей интересно становится. Не налюбуешься на неё. Мне животные намного больше людей нравятся, они все умные, их не обманешь…Или вот – кувшинка, например. Она ещё цветок русалки называется. Ты приди сюда как-нибудь в семь утра и посмотри – из воды начнут всплывать бутоны, а потом развернутся в цветы – и какая сразу красотища наступит! Только не срывай цветок, а то ведь сразу завянет… В природе всё так: смотреть - смотри, но не разрушай, не убивай никого. Тебе же потом хуже будет. А у нас сейчас – всё загадят, всё своруют капиталисты, какая там может быть природа.

Глядя на его воодушевление, Сергей не переставал удивляться – как всё-таки много бывает скрыто в человеке. Ты подходишь к нему с одной стороны, и вот, казалось бы, изучил его полностью, до самых глубоких глубин, а тут он повернётся к тебе другим своим боком – и сразу, словно другого человека увидел, ну ничего общего. Так и сейчас – ну никак он не ожидал, что в Иване, этом революционере и горожанине до мозга костей, окажется такая любовь к природе. И притом неподдельная любовь, настоящая. А он продолжал, словно находя в этом рассказе о природе какой-то уход от своих мыслей:

«Знаешь, как Пушкин говорил про июнь:

 

И, не пуская тьму ночную

На золотые небеса,

Одна заря сменить другую

Спешит, дав ночи полчаса.

 

Он, конечно, был прав, сукин сын. Но не в этом прелесть июня! Сейчас зацвели цветы, ты, наверное, заметил, вот это действительно красотища! Глаз не оторвать. Везде краснеют гвоздики, шиповник, василёк луговой, кукушкины слёзы, белеют ландыши. А белая любка с таким тонким, вкусным запахом!… Недалеко тут цветет истода горькая, голубая вероника, а где пониже и посырее – незабудка. В природе всё красиво, я только тут по названиям всё изучил, а раньше – когда в городе жил – ничего не знал. Столько потерял впечатлений, до сих пор жалею!».

Он продолжал рассказывать про цветы, про травы, про – природу. Сергей слушал его, и сам проникался этой красотой, которую он уже давно понял сердцем, а теперь понимал и умом.

Но между тем вечерело, времени оставалось всё меньше, а отпуск заканчивался завтра. Сергей поспешил на встречу с Машей. Когда он прощался с Иваном, сердце его как-то сжалось, и Сергей подумал – не к добру.

С Машей они, как обычно, гуляли по дороге, и как обычно Сергей прочитал ей новый стих Цветаевой, но всё никак не мог собраться с духом, чтобы сказать ей об отъезде. Наконец он загадал: «Вот дойдём до этой разбитой церкви – и я всё ей расскажу». Уже подходя к этой церкви, Сергей успел десять раз облиться холодным потом, и затем сгореть от жара, но вдруг понял, что ничего Маше не скажет – просто потому, что ему не хватит духу. Просто возьмёт и уедет, а ей передаст через кого-нибудь, что скоро вернётся. Он уже решил сделать так, и даже обрадовался этому лёгкому решению, но тут Маша, обеспокоенная молчанием и подавленным состоянием Сергея, спросила, что его так заботит. Сергей всё ей рассказал.

Услышав об отъезде, Маша как окаменела. Сергей стал убеждать её, что он скоро вернётся – вот только уладит все свои дела в Москве, подготовит всё для переезда Маши. А они – они затем обязательно поженятся. При этом он не переставал целовать лицо Куприной, её сухие и напряжённые, вечно безмолвные губы, её такие прекрасные в своём горе глаза. Мало-помалу она расслабилась, начала плакать, потом рыдать навзрыд, но Сергей был этому только рад. Он утешал её: гладил по волосам, шептал всякие нежные слова, обещания, клятвы в любви, потом просто всякие глупости. Они сели на землю и смотрели на небо. Высоко, прямо над головой горела какая-то очень яркая звезда – наверное, какая-нибудь планета взошла, и Сергею показалось, что он обязательно должен узнать потом – как называется эта звезда. Зачем ему это нужно он не мог понять, но крепко запомнил это желание.

Завтра утром он уехал. Маша не провожала его, да он и сам этого не хотел – знал, что скоро приедет назад. По приезду домой дела закружили его, весь ближайший месяц не выпускали из Москвы, потом редактор послал его на неделю в Германию - освещать выставку компьютерных технологий. Когда он вернулся, воспоминания о Маше уже немного притупились, и он стал колебаться, потом, наконец, уже собрался поехать, но в последний момент ему опять что-то помешало. Он встретил новую девушку, и она помогла ему забыть всё, что ещё оставалось в его памяти связанным с Машей. Через год во время отпуска он улетел с друзьями в Турцию.

 

 

 

 

9.

 

И вот теперь перед Сергеем стояла эта женщина, в которую он так безрассудно влюбился три года назад, но сейчас её фигура вызывала только жалость, перемешанную с щемящим чувством горечи по прошедшему, которое бывает у всех людей в таких случаях.

Сергей подошёл к ней. Девушка подняла голову, и он отметил про себя, что она практически не изменилась. Всё та же очаровательная фигура, то же лицо, немного потрёпанное от кочевой жизни; то же выражение глаз – зовущее, загадочное и детско-наивное одновременно.

«Маша?!», - и через минуту судорожных объятий Сергей посадил её в машину, сказав, что скоро вернётся. По лестнице он поднимался, пошатываясь от волнения. Босс, Владимир Дмитриевич, видимо заметив состояние Сергея, не стал ничего говорить, лишь иронично хмыкнув при его появлении.

На совещании Сергей сидел, как на иголках, постоянно рефлекторно сжимая и разжимая кулаки из-за нахлынувших на него чувств. В голове вертелось: «Зачем я это сделал? Что теперь ей говорить? Интересно, а как она меня нашла? Случайность? Не может быть. Что же делать-то? А думал, что всё забыл... Нет, так не бывает, это просто чудо!…Это неправда, я перепутал Машу с какой-то другой девицей. С какой-то бомжихой. Но как же она похожа на неё... Блин, она же у меня в машине сидит, сейчас украдёт что-нибудь!…Нет, это она, я не мог перепутать, точно она».

Сергей так ёрзал, что привлёк внимание коллег, и на него стали коситься. Заметив это, он виновато оглянулся, состроил важную мину и сделал вид, что записывает пояснения шефа, но в голове вертелось: « Что же теперь будет? Как мне поступить с ней?». В конце совещания начальник подозвал Сергея и спросил:

-У вас, какой-то странный вид, Сергей, и вы опоздали на полчаса… Что с вами происходит?… Я думал, что вы надёжный и ценный сотрудник, но вы меня разочаровываете в последнее время.

Сергей молчал как последний идиот, и смотрел себе на ботинки – в мыслях он был далеко от этого дурацкого совещания. Наконец, он пробормотал:

- Василий Дмитриевич, я сегодня себя плохо чувствую, - всю ночь готовил базу клиентов и не выспался.

Потом поднял голову и добавил:

- По-видимому, я приболел. Можно мне съездить в поликлинику?… Что-то мне нездоровится.

Шеф строго посмотрел и ответил:

- Конечно, Сергей, съездите – проверьтесь. Только, помните – мы ждём от сотрудников результата, а не прогулов… И примите это себе к сведению.

Сергей мотнул головой в знак согласия, пробормотал: «Конечно, вы правы. Результат – это самое важное» и выбежал на улицу.

Маша испуганно обернулась, когда увидела, как стремительно он ворвался в машину. Сергей успокоил её, завёл машину и поехал домой. Странное дело – теперь пробки преодолевались значительно лучше. Сергей молчал, уставясь на дорогу, и боялся оглядываться на Машу, как будто бы рядом с ним сидело какое-нибудь привидение.

Приехали к Сергею. Дом, в котором жил Мещеряков, был обычной пятиэтажной «хрущёвкой», стоящей в спальном районе. Из окна квартиры был вид на свалку и супермаркет.

Ремонта временный хозяин не делал, так как рассчитывал в ближайшее время переехать в более просторное жилище.

- Проходи, раздевайся, - суетился Сергей. – Как же ты меня нашла?… Как же давно это было-то! Страшно вспомнить просто. А, Маш?!

Первоначальный ступор сменился чрезмерной суетливостью, так что даже самому стало противно. Сергей потёр руки и вышел на кухню – поставил чайник, приготовил поесть. Пока жарилась яичница, он стоял, прижавшись лбом к оконному стеклу, и думал, думал, думал: «Что же теперь делать? Она нисколько не изменилась…ни капельки. Только я изменился. А может, я тоже не изменился? Да, нет, у нас ничего общего…кроме прошлого. Но мало ли что было в прошлом!… Нет, мне надо самому решить, всё решить самому. Надо узнать, как она меня нашла… Интересно, что у неё случилось за это время?»

Через полчаса, когда они поели, и Сергей немного успокоился, она «рассказала» ему про себя. Те немногие жесты языка немых, которые он выучил в Оплетье, сейчас конечно уже были забыты, но Сергей нашёл выход. Он спрашивал Машу о чём-нибудь, а она набирала ответ на ноутбуке, который был у Сергея.

Так он узнал, что после его отъезда, Маша пыталась забыть его, даже устроилась дояркой на ферму – но ничто не забывалось. И она решила найти его: решение в её положении безрассудное, если не сказать – глупое. Тем не менее, она всё-таки ушла с фермы и поехала в Ярославль; там она была недолго, но достаточно, чтобы кончились все деньги.

Денег у неё было мало, и на что она надеялась? Разве только на чудо. Когда Сергей спросил её об этом, она, медленно и неуверенно тыкая по клавиатуре, написала:

«Я надеялась на Бога: он должен был мне помочь. И он помог».

Сергей глядел на эти строчки: они жгли ему глаза. Такие чёрные буквы на ослепительно белом фоне…ЧЕРНОЕ на БЕЛОМ…В голове что-то помутилось, стены стали кружиться и Сергей сел на пол.

«Он мне помог. Он помог мне. Бог помог мне найти тебя. Я надеялась на Бога», - бормотал Сергей про себя, и ему казалось, что он только что открыл какой-то новый мировой закон. Закон любви и доброты.

«Что за чушь? Какой ещё Бог? Обычные фантазии… самые обычные. Она же наполовину сумасшедшая!»,- наконец-то ему удалось взять себя в руки. Сергей посмотрел по сторонам: Маша испуганно смотрела на него, всё остальное было вполне реальным. Он криво улыбнулся и вытер пот со лба дрожащей рукой:

- Всё нормально, Маш. Всё хорошо, я просто немного устал. Ты пока у меня поживи, а дальше видно будет – может быть, работу тебе найдём.

О браке он, конечно, не заговаривал, в этот момент даже простое слово «люблю» казалось каким-то кощунством. Сергей уставился в окно, пытаясь представить себе совместное будущее с Машей – постоял несколько минут, но ничего не представлялось, только лоб опять вспотел и намок. За стенкой крикнул ребенок, и Сергей вздрогнул от неожиданности. Где-то во дворе прогудел клаксон, в квартире снизу снова начали ругаться. Жизнь постепенно возвращалась, всё снова вставало на свои места. Но та, что сидела за его спиной, та, что смотрела в его спину с надеждой и любовью, со своей дурацкой любовью – она была не из этой жизни! Сергей снова почувствовал упадок сил, и в голове, как когда-то давно, загнусавил дьячок: «Воистину говорю тебе: кто соблазнит малых сил….то уж лучше ему будет повесить жернов на шею и прыгнуть в самую глубокую пучину». Мерзкий голос выводил из себя так сильно, что Сергей чуть не вскрикнул и прижал ладони к вискам. Слава Богу, голос пропал.

Чтобы отвлечься от морока, он снова стал расспрашивать Машу. Она сообщила, что после того, как закончились деньги, она не стала возвращаться домой, а добралась до Москвы автостопом. Сергей представил себе эту дорогу и подумал с ужасом: «Для немой девушки – это должно быть целый подвиг»; потом, уже добравшись до Москвы, она поняла, что это всё-таки очень большой город, а адреса Сергея у неё не было. Маша пыталась найти его через адресное бюро, но, так как не знала и фамилии Сергея, ничего у неё не получилось. После этого она стала ходить по улицам Москвы, надеясь его встретить, постепенно стала «бомжевать» и жить в подворотнях. Но она не пила водки, как всё её новые знакомые, и всегда помнила о нём. Прочитав эту строчку, Сергей вздрогнул и украдкой посмотрел на Машу – она пристальным, немигающим взглядом смотрела на него исподлобья (так ребёнок смотрит, когда его обидят). Чтобы прервать этот тяжёлый момент, он быстро спросил:

- А как там Иван?

Маша написала, что он недолго горевал после её отказа, вскоре уехал в областной центр «на заработки», через полгода вернулся в деревню. Потом он снова работал на ферме и совсем спился в последний год, по пьяни зарезал какого-то мужика и теперь сидит в колонии.

«Да уж, незавидная судьба, - подумал Сергей. - А ведь я тогда был прав».

Он не знал, о чём ещё спросить; Маша тоже тихо сидела, устало повесив руки по бокам стула. Он поглядел на её фигуру – на её детские плечи, на дрожащие от каких-то невысказанных слов губы, на карие глаза, упорно, словно с какой-то ненавистью, смотрящие в пустоту перед собой, и какая-то волна нежности поднялась в нём, накрыла его с головой и понесла. Понесла с огромной скоростью куда-то далеко, туда, где вечно тепло, дует свежий океанский бриз и никогда ничего не болит. Туда, где для счастья ему нужна всего лишь одна вещь, а именно – только одна девушка в мире, и зовут её - как бы вы думали? Конечно же, Маша.

Сергей встал, подошёл к ней и обнял её худое тельце, прижав к себе её провонявший плащ, и стал плакать – всё сильнее и сильнее, под конец просто рыдая навзрыд. Лишь Маша сидела по-прежнему, упрямо смотря перед собой немигающим взглядом, и иногда вздрагивала всем телом, судорожно сглатывая комок в горле.

 

 

 

10.

 

Прошло три месяца. Маша жила у Сергея, а он по-прежнему ездил на работу, пытался делать карьеру, и его даже повысили до начальника отдела продаж; на работе о Маше естественно никто не знал. Когда он приезжал домой, она уже готовила ему ужин, а по ночам они занимались любовью. Сначала всё было прекрасно, но постепенно Маша всё больше и больше становилась обузой для Сергея.

Через полгода он уже старался подольше задержаться на работе, где, после окончания трудового дня, часами играл в «Сапёра» и думал о том, что ему следует сделать. Особой любви у него к Маше, как ему теперь казалось, не было с самого начала, когда он снова её встретил, но тогда он почувствовал какую-то жалость к ней и обязанность помочь. Сейчас же, после того, как они пожили бок о бок несколько месяцев, эти благородные чувства испарились без следа, заменившись лишь злобой и чувством ограниченной свободы.

Маша же по-прежнему относилась к Сергею с обожанием и была целиком в его власти. Это приятно щекотало самолюбие Мещерякова, но не более, и конечно не могло заставить его полюбить Машу снова. Здесь в Москве, после трёх лет разлуки, когда Сергей успел сойтись и разойтись почти с десятком девушек, и каждый день мог знакомиться с новой – здесь всё было по-другому, чем тогда в Оплетье, и жизнь с калекой, с немым существом представлялась нелепой и абсурдной. Но и бросить её без причины, когда она так верна ему, так сильно страдала из-за него – бросить её было совершенно невозможно. И всё-таки надо было что-то менять.

Сергей с каждым днём всё больше и больше мрачнел. Нормальную работу Маше он найти не мог – приезжие немые девушки за хорошие деньги обычно могут работать только в одной сфере, а в других и нормальные-то не могут найти работу. Были какие-то организации немых, какие-то общества инвалидов, но они предлагали только простую физическую работу, и Сергей отказывался от этих вариантов. Всё сильнее раздражаясь от этой обузы, от успевшего уже надоесть однообразия, он стал часто выпивать и срывать злость на Маше, хотя она не давала ему для этого никаких поводов. Приятели, всё-таки узнавшие со временем о его «подруге», стали подшучивать над Сергеем, а он только вяло огрызался на них. Перед глазами постоянно стояла эта фигура с худыми плечами, которая так нравилась ему когда-то, и чей подвиг верности он оценил слишком поздно. Сергей знал, что поступает плохо, напиваясь и ругая, а иногда и избивая Машу, но словно какой-то маленький бес постоянно шептал ему: «Это она, она во всём виновата…. До того, как ты её встретил, всё было хорошо, а теперь она стала обузой для тебя…. Она калека, она тебе не нужна!».

Один раз, хорошо напившись в каком-то баре, Сергей приехал домой с двумя друзьями. Они продолжили пить в квартире, и кто-то, Мещеряков не запомнил - кто именно, подал идею устроить групповушку с его подругой. И…Сергей согласился. Лишь под конец, когда он стал немного трезветь, что-то холодное стало окутывать его тело – до него понемногу доходил ужас происходящего.

«Как же я мог разрешить…захотеть…позволить им сделать ЭТО? Как же мог это сделать Я? Ведь Маша такое чистое создание, с душой, как цветок. И она…она согласилась! Значит она такая же, как и все! Как все…одинаковая... А я – я просто мерзок, я противный и пакостный извращенец!», - в ужасе думал Сергей.

Утром он постарался одеться быстрее, и, не глядя на комнату Маши, уехал на работу вместе с друзьями. Друзья говорили, что им понравилось, что неплохо бы было повторить, но Сергей не слушал их. В голове вертелись вчерашние мысли, а потом – потом наступило расслабление. Почему-то вспомнились стихи Цветаевой:

 

Если душа родилась крылатой –

Что ей хоромы и что ей хаты!

Что Чингисхан и что – Орда!

Два на миру у меня врага,

Два близнеца – неразрывно - слитых:

Голод голодных – и сытость сытых!

 

Сергей внезапно успокоился, подумал: «Всё случилось, как и должно было случиться» и со смехом включился в разговор - что да мол, не мешало бы повторить ещё разок, но теперь за ними остался должок. Работать в этот день впервые за последние недели было покойно и весело: все дела спорились, клиенты легко находились, контракты заключались без всяких проволочек.

Когда он вернулся домой, он долго не решался заглянуть в комнату Маши. За последние полгода, что он был с ней, Сергей уже научился неплохо «говорить» на языке немых. Поэтому, когда он всё-таки заглянул в комнату, он долго извинялся перед Машей жестами, оправдываясь тем, что был пьян и вообще плохо, что помнит, а потом спросил – как она себя чувствует?

Почему он общался с ней жестами? Наверное, чтобы не слышать своего голоса, которым он предал её вчера. Маша смотрела в окно и ничего не отвечала. Только губы её вздрагивали, как когда-то давно. Сергей подошёл к ней, встал на колени и стал просить прощения, плача и всхлипывая при этом. Даже, когда Маша знаками показала ему, что она его прощает и любит по-прежнему, что он для неё – всё, что есть на этом свете, Сергей ещё долго стоял на коленях, обняв Машу за талию и хныкая ей в юбку. Потом встал и тихо вышел в коридор, лёг в зале ничком на диван и неподвижно пролежал так весь вечер. Дальше все продолжалось по-прежнему.

 

Через полмесяца Сергей проиграл Машу в карты одному своему знакомому. Всё началось с обычной бравады, по пьяни, и весь этот вечер Сергея не покидало ощущение какой-то нереальности происходящего. Впрочем, знакомый воспринял всё вполне серьёзно, а когда дело дошло до выполнения обещания, Сергей почему-то не стал возражать и дал ключи от квартиры. Пока её отвозили к новому «хозяину», он был у своего друга, где нарезался дорогущим «Мартини» и смотрел МTV, пока не заснул.

Ему снилось Оплетье, где так жарко летом и так приятно купаться в маленькой речке. Церковь по-прежнему была разбита, но теперь от неё веяло какой-то радостью и чистотой. Наверное, это называется благолепием. Сергею было легко и весело, словно с души его свалился огромный камень. Он читал Ивану стихи Марины Цветаевой, а тот смеялся и хлопал в ладоши.

 

В мире, где всяк

Сгорблен и взмылен,

Знаю – один

Мне равносилен.

 

В мире, где столь

Много хощем,

Знаю – один

Мне равномощен.

 

В мире, где всё –

Плесень и плющ,

Знаю: один

Ты – равносущ

Мне.

 

Проснувшись через три часа, Сергей вспомнил о том, что совершил. Он немного всплакнул, высморкался в простыню и затем уснул снова. Теперь уже ему ничего не приснилось, и лишь с утра немного болела голова.

 

 

 

Написано – до 17.03.2003.

Последняя отделка – 08.08.2003