Ты не успел увернуться от хищных дверей вагона. Ты молчалив и слаб, как последний озябший лист. Зона охвата, конечно, лучше, чем просто зона, Но твой телефон играет лучше, чем твой флейтист. Этот ноябрь - не место для питерской рефлексии. В сосудах - кристаллы гриппа и плавленая Москва. Сорок и два, и скоро тебя воспоет Россия, И будет четвертый сон и пятнадцатая глава. И ты попадешь в анналы и вылечишь мир от свинки, Вышибешь дверь в постскриптум и просто сойдешь с ума, Но а пока - ангина, испанские не-ботинки И соло на телефоне. И скоро придет зима. Изящно и непринужденно, как женщины кроют матом Своих никудышных мачо и свой неуспешный век, Питерскую "Афишу", питерский терпкий матэ, Поребрик перед парадным укроет московский снег. Булку черного хлеба ты догрызаешь молча, А в двери стучится Швондер и с ним Москва-экзорцист. Питер выходит из тела как грусть, как болезнь, как порча. И корчится под ногами последний озябший лист. |