Мудрец

 

После щедрого июльского ливня с градом рыночная площадь этого села выглядела подобно мокрым взъерошенным воробышкам, что прыгали там же. Иначе говоря – жалко. Мутные овалы луж, не претендующие на роль зеркал, прилавки, покосившиеся под бре-менем времени, въедливо-пряный запах навоза, тупое броженье оводов, чмокающий и чавкающий под ногами чернозем, разбросанная там да сям солома, остатки гниющих овощей и прочий мусор – все это являлось частью обыденной, далеко не комфортабельной сельской романтики. Правда, в эту картину, побитую градом, не вписывалось одно: тело мужчины, лежащее ничком в канаве в изодранной, перепачканной кровью и грязью одеж-де, с большим кровоподтеком на затылке. Но человек – дышал.

Не прошло и четверти часа, как тишину рыночной площади разрушил скрип несма-занных колес, и к телу подъехала телега со стариком и юношей. Старик слез, с опаской оглядевшись, присел на корточки возле избитого. Шумно вздохнул, зацокал языком. Юноша, чье око упиралось в небо – как укор Богу, сделавшем его таким, – наклонил по-птичьи голову и, рассмотрев незнакомца одним глазом, издал радостный животный вопль: «Ы-ы-ы-ы-ы!»

– Дудочка, дурень хренов, бери, бери, вот… за ноги и сюда. В телегу.

– Ы-ы-ы-ы… – пропел в ответ Дудочка и худыми узловатыми пальцами ухватился за грязные лодыжки незнакомца.

С трудом они переложили тело в телегу и поспешно уехали.

На утро следующего дня незнакомец очнулся. При виде подрагивающих век Дудочка восторженно замычал, запрыгал, наткнувшись лбом на дверной косяк. На его рев появил-ся старик. Подошел к постели.

– Спа-си-бо, – произнес почти одними губами незнакомец.

Старик ничего не сказал, а стал хмуро его разглядывать. Возраст этого человека (как бывает только у очень молодых и очень старых) не поддавался точному определению: цвета василька живые глаза, приютившие возле себя множество морщинок и два синяка; нервные и пунцовые кривоватые губы; редкая с сединой щетина, светлые мягкие волосы, обоженная на солнце кожа…

Старик вновь вздохнул.

– Я видел, как вас били. Ничего хорошего от этих людей нельзя ожидать. – Сказал он. Потом, немного подумав, добавил: – они били и моего внука.

– Это все из-за…

– Лучше поспите, – оборвал старик, – а вечером, если душа запросит – расскажите. За вами будет приглядывать мой внук. Он – сами видите – даже имени своего толком не знает. Но вместо разума у него много доброты. Так что не бойтесь.

Старик ушел, захватив все звуки этой избы, оставив незнакомцу только заунывную Дудочкину песню, как неприятно-назойливый звон комара.

Вечером, к приходу старика, незнакомец уже встал. С внуком его он непонятным об-разом сумел найти общий язык, потому как Дудочка подарил незнакомцу самое драгоцен-ное: все крылья, оторванные у мух за день.

Ужинать сели втроем.

Старик, не обращая внимания на внука, евшего в блаженстве кашу руками, спросил:

– Как звать вас?

– М-меня? Меня – Мудрец.

– Ишь ты, – усмехнулся старик.

– Это имя дали мне люди.

– Они и ему дали имя, – сказал устало старик и перевел взгляд с Мудреца на Дудоч-ку, измазанного в каше. Потом обратно. Вздохнул.

Минуту молча стучали ложками. Старик не выдержал:

– Так за что тебя били «по-твоему»?

– Наверное, из-за имени.

– И зачем ты его выдал?

– Это не я. Новости всегда приходят быстрее, чем люди и события.

– Ы-ы-ы! – неожиданно вскрикнул Дудочка и начал бегать вокруг стола, размахивая костлявыми руками, словно птица крыльями.

– Мудрено говоришь.

– Хорошо, я расскажу вам все подробно…

Мудрец прикрыл глаза и стал вспоминать тот день.

– Я совсем не собирался заходить сюда. Но грозовая туча буквально шла за мной по пятам. Поэтому я решил свернуть к лесу. А через ваше село получается короче. Какой черт дернул заглянуть на рынок – я не знаю. Но на мою беду кто-то узнал меня и стал орать: «А вот к нам пожаловал Мудрец, да такой – каких Свет божий еще не видывал!» Этому пьянице показалось мало: он стал цепляться, что-то несуразное говорить, привле-кая внимание. А народ наш до скандалов падкий, поэтому собраться зевакам вокруг меня ничего не стоило. И тогда понеслось: кому от скуки потешиться, кому злобу отлить – со всех сторон посыпались вопросы и издевки. Вот самые безобидные из них: «Эй, а все ли оборванцы нынче в мудрецах ходят? – Это у него не мудрость, грязь видна! – Может, по-делишься с народом своим умишком? – Чучело, а ты хоть сам читать-то можешь?..» От своего имени я не собирался отказываться, поэтому сказал, что меня вправду зовут Муд-рецом. Но грамотой я не владею, так как мне это не нужно. Тут все стали хохотать, от чего я вконец растерялся. Поймите, обращался я к собравшимся, меня называют Мудрецом за то, что я помогаю другим познать мудрость в себе, а не то что вы подумали. Кто-то за спиной крикнул: «Ну, ты, одари нас своей мудростью». И все вновь засмеялись. Я сказал, что мудрость снисходит наедине, как откровение, но только не для толпы. «Этот бродяга нас учить еще будет!» – услышал я выкрики. Народ начал роптать. В меня чем-то кинули со словами: «… Проучить его!» Два человека ухватили меня за локти и потащили за са-раи, к дороге. Один из них, рыжий, спросил: «Знаешь, Мудрец, что сейчас будет?» Я не знал. Тогда другой, с бородой, ударил меня по лицу и засмеялся. После нескольких тыч-ков я упал. И если не пошедший вдруг жуткий град, то они верно бы меня убили.

Старик молчал. Дудочка, пуская слюни, заботливо раскладывал по столу мух с ото-рванными крыльями.

– Ладно, пора спать – решил старик и добавил с тяжелым вздохом: – Худо тебе будет – блаженный ты.

– Я не блаженный. Я – как все – кротко ответил гость.

К концу подходила вторая неделя. Мудрец от побоев почти отошел и все свое время проводил с Дудочкой. Под вечер они выходили во двор и, сев на крыльцо, провожали оранжево-малиновый шар, медленно падающий за узкую черную полоску леса. Дудочка начинал трепетать, когда с ним заговаривал Мудрец. Тогда он забывал о ловле мух и под мерное раскачивание слушал завораживающую гармонию звуков – речь. И для Мудреца Дудочка был идеальным собеседником – он только слушал и восторженно мычал.

В этот вечер Дудочка отверг красоту заката и сидел, зажав голову между коленями. Из его оттопыренной губы клейкой нитью свисала слюна, а вечное «ы-ы-ы-ы» как никогда нагоняло тоску.

– Дудочка, не обижайся на старика. Он же не со зла накричал на тебя. Просто твои мухи в постели, в кружке молока, в карманах одежды… везде. Вот он и сорвался.

– Ы… ы… ы… ы… – поднял настороженно голову Дудочка.

– И ты вовсе не безмозглая скотина, ты ведь все чувствуешь сердцем. А имени не знать – не беда: многие люди носят лишь его пустую оболочку. Это, поверь, куда хуже…

– Ы-ы… – улыбка озарила лицо Дудочки.

– Все, успокоился? Ну, тогда посмотри, какого я тебе жука поймал.

Дудочка, положив жука на ладонь, долго любовался его изумрудным блеском. Но крыльев отрывать не стал. Его мерное качание неожиданно остановилось, оборвалась нить слюны и он, посмотрев на Мудреца выразительно-глубоким взглядом, показал на себя пальцем.

– Ду-ды-чка-а! – материализовал его рот звуки. – Ду-ды-чка-а! – эхом повторил внук.

Мудрец заплакал. Радость, растерянность, боль – трудно сказать, чего больше было в его слезах. Не так часто к людям приходило то, что человечество накапливало веками по крупицам. Не кому-нибудь из селян, а именно к Дудочке пришла мудрость. Но Дудочка, к прискорбию Мудреца, останется для всех дурачком, ибо его открытие мира смешно и на-ивно для обывателя. Поэтому Дудочкина мудрость в лучшем случае останется незамечен-ной никем, а в худшем – осмеянной и униженной.

Мудрец в напряжении молча смотрел, как краюха солнечного диска поедается гори-зонтом, а Дудочка в это время что-то самозабвенно лепетал. Когда солнце исчезло, то Мудрец пришел к решению. Он подошел к Дудочке, положил ему ладони на голову и ска-зал: «Прости меня».

– Ы-ы-ы-ы… – грустно замычал Дудочка, то ли по улетевшему красивому жуку, то ли по тому, что улетело вместе с жуком, и чего он так толком не понял.

На рассвете кто-то из селян видел незнакомого мужчину с глазами цвета василька. Он шел в сторону черной полоски леса, вслед рваному фиолетовому шлейфу грозовых об-лаков.