Я гнал машину по пустому шоссе, не обращая никакого внимания на тревожные сигналы датчика топлива. Колтрейн вытягивал жилы из моей души, заставляя её бедную то сжиматься до размера смородиновой косточки, то разливаться пенными валами всемирного потопа.

Усталый Ной ожесточённо чистил зубы, слушая одним ухом выпуск новостей по ВВС, а другим, прислушиваясь к нарастающему за окном гулу. Сегодня у него не было вызовов, и он рассчитывал посвятить вечер тихому пьянству и размышлениям о природе совпадений. А в то же самое время двое небритых матросов спали прямо на палубе, завернувшись в дубовый от соли брезент. Старшего звали Марсель. Его дочь в прошлом году вышла замуж за владельца ресторана из Леона и укатила навсегда, стащив у отца отложенные на баркас деньги. Младший, так и не назвавший своего имени, видел во сне заснеженные улицы родного города. У него были длинные русые волосы и рассеянная улыбка отпетого мерзавца. Он глухо постанывал. На его чёрном от загара бицепсе хищно сверкал огненным глазом разъяренный дракон – память о сырой дублинской осени, навсегда лишившей его покоя и любви. Ноя он упрямо называл папашей, несмотря на категорические запреты, а по вечерам пел тихие заунывные песни на непонятном языке, подыгрывая себе на растрескавшейся от времени гитаре.

Ковчег слегка покачивало на волнах. Скрипела незакрытая дверь салона.

Ной прополоскал рот, вытерся и пошёл в комнату собирать вещи. В окно заглядывали встревоженные твари. - Почему я? – спросил он ни к кому не обращаясь. – Чуть что так Ной.

Двигатель заглох не сразу. Он отчаянно пытался что-то кому-то доказать, но неумолимый датчик ещё днём предрёк его судьбу. Зашуршал гравий и горячая средиземноморская ночь, не дав мне опомниться, ворвалась через открытое окно, сразу же схватив меня горячей потной рукой за горло. Колтрейн, кажется, почувствовал перемену и предусмотрительно затих, полоснув по нервам последним отчаянным звуком. Я увидел звёзды за лобовым стеклом. Справа в темноте мерцали огоньки какого-то городка, в котором наверняка найдётся хоть одна постель и для меня.

Потопа не произошло. Душа уютно улеглась на своё место.

Ной ещё немного посидел у телефона, разминая в пальцах сигарету и бездумно глядя на экран телевизора, а затем, так и не прикурив, вытащил из шкафа бутылку Мартеля, подарок Хозяина на день рожденья и стащив, не расшнуровывая кроссовки, плюхнулся в старое косолапое кресло. Твари давно разбежались, и только бледный свет звёзд всё ещё не знал, куда ему деваться. Ной выключил телевизор и, засунув в плеер Вэйтса, откинулся, блаженно закрыв глаза. – Ваше здоровье, - обратился он к кому-то на потолке.

Ковчег всё так же качался на волнах, пришвартованный в бухте рядом с яхтами толстосумов из Неаполя, Ниццы и Марселя. Была там даже одна яхта с Майорки. Её владелец маленький и лысый, только недавно получивший испанское гражданство теперь из кожи вон лез, чтобы показать всем окружающим, что и он птица высокого полёта.

Я вылез из машины и зашагал по шоссе, громко обсуждая с самим собой события истёкшего дня. Горячий ветерок то ли из сочувствия, то ли просто так обдувал мне лицо. Пройдя уже метров сто, я вдруг вспомнил, что забыл в машине сумку с вещами и документами. Это открытие невероятно разозлило меня, но, делать нечего, пришлось возвращаться. Глупо забывать документы, пусть даже липовые, в угнанных машинах.

А как хорошо начинался этот день. Я проснулся в половине девятого с осознанным ощущением подлинного внутреннего счастья. Катька, завёрнутая в простыню, сидела у окна с журналом в одной руке и чашкой кофе в другой. Её губы едва заметно шевелились. На столе лежал распотрошённый телефон. Ещё вечером она уронила его на тротуар, когда мы вылезали из такси. Эта маленькая неприятность мгновенно затерялась где-то на краю моей памяти. Когда двери лифта открылись, мы были уже на коленях. Катька пыталась достать ключи, но они как назло не доставались, а только издевательски звенели где-то в недрах её сумки. Заползая в квартиру, она стонала как раненая львица.

- Доброе утро, - сказала Катька, заметив, что я проснулся. – Вот, посмотри, телефон не работает. Постоянно роняю: хоть ты в задницу его засовывай.

- Свежее решение...

- Как спалось?

- Паршиво. Вчера ты прокусила мне плечо. Глянь, вся подушка в крови. Всю ночь ныло.

Я скосил глаза, чтобы рассмотреть рану. Кровь запеклась двумя дугами неограненного рубина.

Катька слегка привстала.

- Шрам останется, - с видом знатока заключила она и снова вернулась к журналу.

- Представляешь, мне приснился Ной. Он был в кроссовках и с сигаретой, седенький такой. Между прочим, пил Мартель.

- Это который? – Катька снова оторвалась от журнала.

- XP тот что мы стащили на прошлой неделе в супермаркете. Ты ещё чуть не обоссалась со страха.

- Ной?! Он же вроде в Ветхом завете зверюшек там всяких на плоту спасал как дед Мазай...

- Скажешь тоже...

- Мне всё же придётся вернуться в клинику. Отец прибьёт, если узнает. Это мой последний шанс.

- Это я твой последний шанс. Во сколько выдвигаемся?

Катька задумалась. По её лицу пробежала тень.

- Эй, парень, - толкнул Марсель своего соседа. - Пошли-ка вниз. Нечего валяться на палубе. И собери брезент, - добавил он тяжело поднимаясь на ноги. – Ной не свет ни заря заявится. Вечно из-за тебя проблемы.

Он перегнулся через борт и сплюнул в глянцевую черноту. Где-то на берегу завыла сирена. Ветерок принёс запах свежего хлеба, в котором едва угадывались бледные тона подгоревшего сыра. Он вспомнил, как в детстве бегал в арабский квартал за лепёшками. "Мне позажаристей", - напутствовал его отец. "Да смотри, чтоб не обманули! На франк – пара".

- Пожрать бы сейчас, - произнёс он ни к кому не обращаясь.

- Самое время, – оживился длинноволосый, сматывая брезент. Из заднего кармана его джинсов торчал сложенный пополам порножурнал с адресами местных шлюх. Марсель невольно улыбнулся.

Я долго выбирал машину. Как назло, на стоянке было слишком оживлённо. Постоянно кто-то проходил, выезжали и въезжали машины. Катька ждала меня в кафе в конце улицы за углом. Когда я уходил, она заметно нервничала. – Может не надо? – крикнула она мне вслед, испуганно оглядываясь по сторонам. Официант, убиравший чашки с соседнего столика жеманно улыбнулся. Крашеный, в своём белом фартучке он был похож на Боя Джорджа. – Надо, - твёрдо сказал я и, повернувшись на каблуках, отправился на поиски средства передвижения. Проходя мимо витрины магазина свадебных принадлежностей, я увидел своего двойника. Мы обменялись оценивающими взглядами, и каждый отправился по своим делам. Не знаю, какие у него там были в зазеркалье дела, но выглядел он великолепно: плотно обтягивающие голубые джинсы, пиджак от Армани цвета южных сумерек, пусть подержанный, но ведь это имя, туфли – шестьсот тысяч лир за пару, сорочка – четыреста.

Я выбрал красный BMV 325. Катька была довольна. Через десять минут мы мчались по шоссе на юго-запад.

- Представляешь, - начала она, - когда ты ушёл, этот крашеный мальчонка стал ко мне клеиться.

- Что ты ему сказала?

- Ничего, ведь я не говорю по-итальянски.

- А с чего ты тогда решила, что он к тебе клеился?

Катька сдвинула брови. – Ну, знаешь, там и без слов всё было ясно. Ты что, мне не веришь?

Я ничего не ответил, провожая взглядом дорожный указатель. Мелькнули черепичные крыши придорожного ресторанчика, аккуратно расставленные на затенённой зеленью веранде белые столики, одинокая фигурка девочки с корзиной цветов, и дорога резко свернула вправо под сень старых тисов.

- А музыка у нас есть? – спросила Катька, наклоняясь к панели. – Смотри, даже диски какие-то! – тут же воскликнула она, доставая из стакана для дисков штук шесть сидишек. – Хукер, Дилан, Бадаламенти, Маилз, Саския Лару, Колтрейн, - перечислила она трофеи. – Сразу видно, хозяин наш человек. Что ж спасибо ему.

- Колтрейн?

Они спустились по сходням и неспеша направились в сторону ближайшего бара. Старый настил пристани отчаянно трещал на все лады, заглушая тихий плеск воды доносившийся снизу. У самого берега удушливо пахло гниющими водорослями.

- Слушай, Марсель, ты всё знаешь. Скажи, почему звёзды не отражаются в воде? – спросил длинноволосый, когда они сошли на горячие камни набережной.

- Отражаются, только не каждому дано это видеть, - ответил тот.

В последнее время он всё реже думал о дочери. Злость ушла, уступив место изнуряющей тоске. Видимо то же самое чувствует собака перед смертью. Жюльет, Жюльет... Как она могла с ним так поступить. Ведь он любил её. Да, пусть он никогда не говорил ей об этом, да, он не баловал её, но только потому, что не хотел, что бы она выросла такой же, как все эти соседские девки, у которых продажность в крови. Он в сердцах сплюнул себе под ноги и прибавил шагу.

Войдя в бар, они сразу же окунулись в плотную липкую духоту. Единственный вентилятор лениво перемешивал коктейль из сигаретного дыма, запахов пота и спиртного. Бармен, тучный детина, заросший до самых глаз густой чёрной щетиной, тупо таращился в телевизор, то и дело, вытирая мокрое лицо полотенцем, которым обычно протирал стаканы. Он скользнул равнодушным взглядом по лицам посетителей и слез со своего табурета. Эти двое были ему хорошо знакомы. Иногда с ними приходил ещё один постарше, кажется, отец длинноволосого.

- Вот что, парень, – сказал Марсель, усаживаясь за столик, - хватит играть в прятки. Пора бы тебе назвать своё имя. А то я сам тебя окрещу, - добавил он, показывая бармену четыре коротких толстых пальца. – Ной хочет тебя уволить. Это его право, однако я могу замолвить за тебя словечко. Сам понимаешь, одному мне не справиться. К тебе я уже привык...

Несколько минут мы молчали завороженные музыкой. Катька, не мигая, смотрела на дорогу, и по лицу её было видно, что она вот-вот заплачет.

- Знаешь, - наконец сказала она, промокнув рукавом глаза, - мне страшно. У меня такое ощущение, что жизнь заканчивается и уже ничего не будет. Какая же я дура, ты даже себе не представляешь.

Я продолжал молчать, давая ей возможность выговориться до конца.

Катька всхлипнула и уткнулась лицом в колени. – Только не бросай меня! – прорвалось сквозь плачь. - Без тебя я погибну. Я боюсь самой себя.

Она неожиданно выпрямилась и схватила меня за руку, так что я едва не выпустил руль. Машина шарахнулась к обочине.

- Я решила вернуться туда только ради тебя, ради будущего. Понимаешь? Ты ведь не обманешь меня? Скажи, не обманешь?!

Не доезжая нескольких километров до клиники, мы свернули с шоссе на просёлок и, проехав сотню другую метров, остановились в тени акаций на краю глубокого оврага, за которым дальше по склону начинались виноградники. Нам так и не удалось найти ни клочка нетронутой солнцем травы.

- Пустяки, - сказала Катька, доставая из сумки полотенце и куртку с нашивками разных яхт-клубов.

Внизу вдалеке дети запускали воздушного змея. Яркий прямоугольник то взмывал вверх, нервно натягивая нить, то падал вниз, виляя огненно-рыжим хвостом и грозя сорваться в смертельное пике.

Катька долго смотрела на него, прикрыв глаза ладонью, пока я занимался её джинсами.

Солнце, уже прочно занявшее своё место в зените, нещадно жгло наши сплетённые тела. Мокрые от пота и невероятно довольные друг другом мы лежали в сухой и колючей траве. Дети, запускавшие змея, разбежались, так что в небе теперь не за что было зацепиться взглядом. Кровь тяжело бухала в висках. Осмелевшие бабочки, возможно, привлечённые искусственным блеском автомобиля плясали у наших ног, никак не решаясь сесть.

- Почему жизнь всё время заставляет нас выбирать? – спросила Катька, разжёвывая сухую травинку. – Ты не думал об этом?

- Не знаю... Может быть потому, что есть какая-то высшая справедливость, согласно которой мы должны иметь своё право на ошибку. Выбор – это тест на совместимость.

- Вечно ты всё усложняешь: тест на совместимость, право на ошибку... А если ошибку нельзя исправить, если это последняя в твоей жизни ошибка, что тогда? Молчишь?

- Возможно, ты права, человеку вообще присуще стремление всё наполнять смыслом.

- Демагогия... Человек всё время жаждет чего-то нового, так уж мы устроены. Начало, новая жизнь – вечная жизнь, вот наш бог. Ради этого мы готовы даже умереть. Ради этого мы и заталкиваем в себя всякую дрянь, чтобы почувствовать ту другую жизнь ещё при этой.

Мы снова выехали на шоссе и через каких-нибудь пятнадцать - двадцать минут уже подъезжали к белым корпусам клиники, спрятавшимся в густой зелени у подножия холма, за которым скрывался маленький городок с длинным звучным названием. Катька выглядела умиротворённой. Она даже улыбалась, подпевая Дилану. Я остановил машину, не доезжая ворот. Нам навстречу вышел служащий. В его густых чёрных усах сверкали капельки пота. Пока он кому-то звонил, я целовал Катьку, чувствуя, как подкатывает острая как бритва тоска. Катька ревела в голос, и соль её слёз обжигала мне язык.

- Вам лучше уйти, - сказал мне служащий, извлекая из кармана брюк телефон. – Здесь отец синьоры и он может вызвать полицию.

Бармен принёс четыре пива и чистую пепельницу. Марсель проводил его недоверчивым взглядом. Затем он достал сигареты и бросил их на стол.

- Так что насчёт имени? – вернулся он к прерванному разговору. – Скажешь, наконец?

- Нет у меня никакого имени.

Парень залпом выпил почти две трети бокала и, неспеша вытерев губы тыльной стороной ладони, поднял глаза на Марселя.

- У каждого человека есть имя. Раньше же тебя как-то звали?

- Это было в другой жизни, а теперь у меня имени нет.

- В другой жизни? Это как понимать? Ты что же веришь в переселение душ?

- Выходит что так.

- Ну, хорошо, - не сдавался Марсель, - а что у тебя написано в документах? Ведь там же что-то написано, не так ли?

- Нет у меня никаких документов. Я человек без паспорта – фантом, и давай оставим этот разговор. Ной у меня документы не спрашивает...

- Вот что, - Марсель закурил, - когда-то я думал, что если у меня родится сын, назову его Рене. Так звали моего старшего брата. Он погиб в Индокитае. Судьба посмеялась надо мной, и жена родила девочку. Девочка выросла и предала меня.

- Девочки всегда предают, - усмехнулся парень.

- Ты не против, если я буду называть тебя Рене? Всё же какое-то человеческое имя.

- Ладно, Рене так Рене – за это и выпьем. Какое у нас сегодня число?

- Кажется шестнадцатое, - неуверенно произнёс Марсель, приглаживая растопыренной пятернёй свою седую шевелюру. – А что?

- Значит, шестнадцатого августа у меня теперь день рожденья.

В баре появился новый посетитель. Он заказал пиво и, оглядевшись, взгромоздился на табурет. Его дорогие туфли покрывала густая пыль, а в глазах сквозила тоска.

- Видишь этого парня? – спросил Марсель, наклоняясь к имениннику. – Могу поспорить, что у него на душе завелись голодные кошки.

Рене с сомнением оглядел фигуру незнакомца. – А с чего ты взял? – обратился он к своему собеседнику, прикрывая рот рукой с сигаретой, чтобы скрыть насмешливую гримасу.

Лицо Марселя расплылось в широкой улыбке. – Жизнь, сынок. Когда-нибудь она научит тебя всему.

К ним подошёл бармен, чтобы поменять пепельницу. – Слыхали, завтра сильный ветер и дождь. Только что по TV передали. Говорят это надолго... Шторма будут...

Где же этот чёртов поворот, думал я, напряженно вглядываясь в темноту. Неужели придётся идти через виноградники? Нет, это абсолютно исключено. Я поднял голову и посмотрел на звёзды. Одна из них вдруг сорвалась со своего места и понеслась к земле. Ветерок принёс запах моря. Отвлечённый мыслями о море, я забыл загадать желание. Глупое суеверие. Если бы все наши желания сбывались, то человечество давно бы исчезло с лица земли. Впереди мелькнули красные огоньки, и в тот же самый миг я увидел указатель. До городка оказалось не больше двух километров. С каждым шагом влажное дыхание моря становилось всё ощутимее. Справа серебрились виноградники, а слева тянулась бесконечная каменистая осыпь. Горизонт на западе то и дело освещался синими электрическими всполохами, в свете которых можно было видеть склоны прибрежных холмов, ленту шоссе разрезавшую их пополам и далёкие силуэты линии электропередач.

Миновав несколько пыльных и безлюдных улочек, я вышел на берег. На лаковой глади залива покачивалось два десятка яхт и несколько рыбацких баркасов, менее изящных в своей грубоватой красоте. У самой пристани виднелась пара моторных катеров и целая стая лодчонок попроще. Я присел на горячий парапет. Моя тень скользнула к воде, коснулась её пенного края и тут же отступила назад. Из темноты вышел человек в шортах и белой рубашке. Некоторое время он молча смотрел на меня, потом что-то спросил и, не получив ответа, шаркая удалился. По набережной с треском пронёсся мотоциклист. Я поставил сумку на песок и стал неспеша раздеваться. Катькино зарёванное лицо всё ещё стояло перед моим мысленным взором. Подавив подступивший к горлу ком, я осторожно вошёл в тёплую ласковую воду. Море равнодушно приняло меня в свои объятья, и звёзды слегка качнулись надо мной, словно проверяя устойчивость небесного свода.

Ной открыл глаза и посмотрел на часы. Без трёх минут двенадцать. Он поставил бутылку на пол, затем снял наушники и нехотя поднялся. Наверху было тихо. За окном в густом и душном сумраке ночи вспыхивали далёкие зарницы, обнажая перед острым взглядом Ноя сверкающий край грозового фронта. В саду захлопала крыльями испуганная птица, мелькнула чья-то тень. Когда он повернулся, обе стрелки слились воедино, указуя желанный для всякого смертного путь. – Семнадцатое, - прошептал Ной.

 

2003