1.Духи.

Поиск. Глаза, руки, ноги, голова все ищет человека, предмет, слова, направление. Я прошел по взлетке, перебегая от одного лица к другому. В голове сквозило: "У этого нет, у этого тем более, это не даст, даже если будет…" Постоянный поиск. Я пошел в туалет с курилкой, по пути стреляя сигареты с фильтром и без - себе.

 

"Времени осталось два часа с куем, - думал, закуривая безфильтровую "Астру". - В принципе, еще можно, что-либо найти, но у кого? У кого занять, если всем должен?" Смотрел строго на выложенную плиткой стенку туалета.

 

- Ну, что, нашел? - старческий голос был насмешлив и раздражал. Колесо подошел на своих выгнутых наружу коленях. Толи заикаясь, толи растягивая слова, заговорил:

 

- Ты должен найти эти деньги, занимай, где хочешь. Иди на первый этаж, на третий. Ты знадоел уже, ни чего не ищешь, живешь на всем готовом. Вместо тебя все находят, а ты стоишь, блядь, здесь и куришь. Окуел! - далее последовал удар в грудь.

 

- сейчас, покурю, - просительно протянул я, и опять затянулся.

 

- Смотри, деньги с тебя обязательно, слышишь?

 

- Слышу, слышу… - затягиваясь, ответил я. Он ушел. "Охуел… охуел… сам сейчас пойдет в досуга или в располаге, где-нибудь спрячется, что бы Кежик не видел и ни куя не ищет… а меня шпыняет, что бы искал. Не найдем, Кежик опять бить будет. … ерунда найдем.

 

Поиск, вечный, нескончаемый, каждодневный, не нужный себе, всякую мелочь, без которой не только можно, но и нужно обойтись, обязательный денежный поиск. Вечно куда-то бежать, искать, просить, унижаться, оправдываться, делать вид, что нужно больше жизни и постоянно деньги".

 

Окурок жег губы, кинув его в мусорницу, и полный решимости, двинулся к выходу. Из умывальника вышел Саня, принял стойку из какого-то фильма про кунг-фу и стал на мне отрабатывать удары. Откинутый к стенке первым в грудь, получил удар в плечо и несколько пощечин. Саня, довольный собой пошел в туалет, несколько человек у умывальников старательно делали вид, что ничего не произошло. Я выпрямился, грудь болела. На спину прыгнул страх. Слепил мысли, забрал решимость, отобрал волю; поневоле, ждешь удара со стороны из-за угла, со спины. Ждешь…

 

Дневальный закричал: "Рота, для следования на ужин становись". Когда я вбежал в строй, в голове вертелось: "Черт - не нашли, не нашли - Черт"

 

- Становись! Ровняйсь! Смирно! В походную колонну, с места, с песней, шагом марш! - потопали в столовую. Рота одна из шести, одна из миллиарда в стране - рота. - Выше ногу! Раз! Раз-Два-Три! Раз! Раз! - вбивают в асфальт последний призыв, предпоследний идет в вразвалочку. - Раз! Раз! - подковки: цок, цок - да не в ногу, да все равно. - Выше ногу! Я не слышу роту! Раз! Раз! …

 

2. Черпаки

 

 

Вспыхнул свет в располаге. Крик дневального: "Смена подъем!" вывел из оцепенения. Проявилось движение. Духи спешили навести порядок. Смена сонно одевалась. Саня поднялся и пошел в досуга. Происходящее настолько обыденно, что навязало на зубах и раздражало.

 

Досуга было тихо. Ряды парт в полутемной комнате, по стенам плакаты. Саня прошел мимо шахматного стола к темным окнам. Холодное стекло разграничивало влажность осеннего вечера и душность казармы. Саня остановился, тихо протянул руку к стеклу.

 

Где-то там, далеко, в родных, милых сердцу местах родители смотрят телевизор, друзья собираются на пьянку, любимая спит с … хотелось туда, бросить весь этот бред с доказыванием самому себе и другим собственной независимости, самодурство командиров, глупость армии. Душа стремилась вырваться отсюда. Забыть навсегда надоедливых духов, со слезливыми просьбами одолжить денег, глупость их дедов, просто хотелось домой…

 

Самому решать, когда вставать и что делать, а не следовать дурацкому распорядку дня и разводам. Не есть еду, приготовленную с отвращением к тем, кто будет её есть. Носить нормальную одежду, а не форму. Не выслушивать глупых нотаций по поводу и без.

 

Хотелось любви, тепла, близости. Обнять не Клецкую шлюху, а ту, которая любит тебя. И знать, что завтра она опять будет с тобой.

 

По душе разливалась горечь, отталкивания внешнего, навязываемого порядка, свободы кричала душа, а на неё непонимающе уставились лишь маски. Куда, куда деться, как рассказать, вернее кому доверить, ведь у каждого это душе, но он боится показать слабость, изнутри рвалось: "Надоело!", руки хотели бить об стены, голова тоже от безвыходности и стены непонимания.

 

Саня тряхнул головой и оторвал взгляд от затягивающей темноты окна. Все это будет, будет, но через год, а пока: "Раз - раз - раз - два - три, - смотря на догорающий закат, - выше ногу! - тоскуя по дому, - раз, раз, - сотни раз во сне и в воображении проигрывая сцену возвращения, - раз - два - три, - с трудом засыпая из-за мыслей о доме, - я не слышу роты! - обнимая мыслями, целуясь с ней, - раз, раз, раз - два - три, - с болью в душе, с отчаяньем в сердце, - раз, раз…

 

21.10.2004года

 

3. Деды

 

 

Свежесть. Вечер был уже теплым, но по-весеннему сырым. Рота протопала с ужина, расходясь около дневального в разные стороны; дневальный безразлично выглядывал офицеров, посматривая на часы. Кежик огляделся вокруг – духов не было, сигарету нести явно никто не собирался. Он разочарованно посмотрел на дневального: «Вызови, Колесо!» - бросил. Дневальный помялся, подбирая слова, и разразился криком: «Рядовой Колесов, на выход!»

 

Колесо неторопливо вышел из туалета, но, увидев Кежика, сделал вид, что напряженно ищет.

 

- Ну, что…

 

- Кежик, денег не нашли…

 

- Сигарету?!

 

- Нету…

 

- Так ищи…

 

Колесо исчез в располаге, изредка спрашивая сигарету. Кежик сунул руки в карманы и рассеянно прошелся по взлетке, не видя, рассматривая стенды, не понимающе посмотрел на дневального: «Вызови, Колесо!» - бросил.

 

Колесо затараторил, заикаясь:

 

- Нету никого… у всех спрашивал, сейчас на другой этаж сбегаю…

 

- Заказ?

 

- не нашли…

 

- Всех в туалет.

 

В туалете слева шли кабинки, справа за поворотом курилка, сзади умывальник с входом.

 

Они стояли в ряд. Деревенский парень, меланхоличный очкарик, толстенький с телячьими глазами, весь белесый Торгун.

 

- Вы что окуели? , где заказ, где сигареты? . Заряжай! – колесо смотрел прямо, остальные изучали пол и потолок. – Рассосало совсем. Чтоб завтра вдвое все что заказывал. Куй на меня положить решили. Заряжай!

 

Колесо поднял сложенные руки ко лбу. Кежик ударил по ним кулаком, потом ещё, и ещё, удар в солнечное сплетение, по согнувшийся спине и ещё и ещё…

 

Вокруг кто курил, кто испражнялся, кто умывался, шутили, смеялись, анекдоты рассказывали. Происходящее было настолько обыденно, что на него не обращали внимания.

 

Кежик добивал последнего – Торгуна, остальные тяжело дыша и держась за отбитые части тела, ждали продолжения.

 

Неожиданно,- «Здравия желаю, товарищ капитан»- раздалось на входе в туалет. Кежик быстренько юркнул в курилку. А все остальные выпрямились.

 

Капитан Елистратов, вышедший в туалет, маленький, потянутый, в очках - хамелеонах, с пронзительным взглядом, зашел в кабинку, но увидел Торгуна, остановился и вернулся:

 

- Торгунаков. Да на тебе лица нет. Что с тобой? Ты весь белесый какой-то. Может, случилось чего?

 

- Да нет, товарищ капитан. Простудился немного…

 

- Да, а то подходи, обсудим, как и где простудился, и чем тебе можно помочь.

 

Когда он вышел, Кежик вынырнул из курилки:

 

- Торгун, стучать соберешься, смотри жить тебе не ним, а с нами; в одной казарме, и рано или поздно они уйдут. И тогда, сука, я найду как тебя заебать, понял? И никуда тебе от этого не деться, понял? Думай!

 

Кежик стоял на разводе неизвестной и странной страны, вслушиваясь в её гимн. Вспоминая далекий дом, тайгу рядом с ним, семью, где нет ничего этого. Он русский-то узнал только в армии…

 

В казарме у окна сушилки возникла тень. Торгун подошел к окну. «И никуда мне от этого не денься», а за окном - смена шагала перед КДС’ом - раз, раз, раз – два- три – «никуда».

 

19/01/05

 

4. Офицеры

 

 

 

Безмятежность. Ласковое, весеннее солнышко грело спины, и играло на поблекших документах. Капитан Гусаров, средний человек с задумчивыми глазами, обращенными скорее внутрь, чем наружу, чувствовал тепло, разливающееся по спине и толи ему, толи собственным мыслям, толи вообще просто так улыбался, перекладывая бумаги на столе, что-то записывая и перечеркивая.

 

Напротив его корпел над план - конспектом капитан Попов, округлый, с широким лицом, по которому ползла черная щетка щетины.

 

Рядом с Гусаровым сидел капитан Кузменко и изучал стену напротив, внимательно, долго и имел помятый, несвежий вид.

 

Вдруг, занося в канцелярию шум и гам казармы, зашел капитан Елистратов; остановился у входа, внимательно всех осмотрел и тихо сказал:

 

- Похоже на узле связи кого-то бьют.

 

Кузьменко вскинулся:

 

- Кого?

 

Попов остановился. Гусаров поднял бровь и взгляд в его сторону.

 

- Сейчас в туалете явно оприходовали троих «духов» перед моим приходом.

 

Попов продолжил писать:

 

- Ну и что? Пусть сержанты разбираются.

 

Кузменко оторвался от стены:

 

- А я думал, хоть что-то стоящее…

 

Елистратов прошел немного вперед, остановился и бросил:

 

- Как вы не понимаете, сержанты и поддерживают и устанавливают все эти устои, правила и традиции. И вы ждете, что они начнут это прекращать? Зачем им это?

 

- Мне все равно. Все через это прошли и эти пройдут. А если я не напишу план - конспекты, то начальство меня по головке не погладит, я то и премии лишит или очередного звания…

 

- Пойдемте ко мне лучше, подал голос Кузменко. – Я кассету новую взял, посмотрим, пивка попьем.

 

- Кто-нибудь знает, как правильно, - оглядел всех Гусаров. – Слева – отправитель, справа – получатель или наоборот?

 

- То есть вам все равно? – бросил Елистратов и прошел к окну.

 

- Мне работать надо! – почти шепотом, как бы оправдываясь, ответил капитан Гусаров.

 

За окном смена маршировала перед КДС’ом. «А ведь сейчас ломаются три судьбы», - думал Елистратов, смотря на марширующие ноги, - раз – раз – раз, два, три! – «не три – больше, гораздо больше»

 

29/01/05

 

 

 

5. Сам

 

 

 

«Невнятность. Неистовство, пробуждающее странные страхи. Боль, рождающая ответы. К чему ответы на не заданные вопросы. Зачес боль без причины? Почему страх без знаний? – он сидел в трусах в пустынном, тихом, ночном туалете, смотрел на пустоту курилки. Рядом стоял таз с теплой, только что набранной водой; в нем поблескивало бритва. Мысли бешеным составом летели в разгоряченной голове. –

 

Непонятность. Неразборчивость вздохов, стонов рождаемых в душе. Непонимание. С одной стороны офицеры, замполит, старшина со словами о долге, устав с догмами, направленными против неутавника, суровость наказания за него. Все благородно-гротескные слова в преувеличенном масштабе. С другой они – деды…

 

Несоответствие. В словах и на деле. Когда говорят о справедливости и ставят дедов в легкие наряды или они сами выбирают самую легкую работу. А офицеры им потакают, как же они же старослужащие, их знают по именам, и почти поголовно сержанты, а мы, духи, выполняющие всю грязную работу и убирающие за всеми. Где найти объяснение? Где правда?

 

Замполит прекращает неуставняк. От кого и кому он помогает? Мы же сами стремимся тянуть, ублажнять и прятаться. Зачем? Чтоб занять их место, чтоб все отъебались от нас, чтоб жить так, как хотим. Мы врем, изворачиваемся, представляем все не так, берем все на себя. Только, чтоб не подумали, не заподозрили… а их не посадили… это ненависть, за загубленные души и проклятие до дембеля и после него. Это все равно, что идти по трупам.

 

Вы говорите, поможете, но чем вы можете помочь, если вы уходите домой, где у вас свои заботы, дети, жена, деньги и просто отдых. Мы вам безразличны!!! Вы прячетесь за сухими словами устава, чтоб не видеть в нас людей, а только солдат – некое подобие овцы и робота, которое будет способно выучить любые действие и выполнять их при любых условиях без единой мысли в мозгах. Идти на смерть без раздумий. Выполнять любой приказ, мыть за вами сортиры и кабинеты, а после этого, не помыв руки, жрать дрянную пищу, приготовленную с отвращением к нам, слушать и верить вашим речам о великой Родине и долге Отчизне. Забывая собственную профессию и попытки чему-либо научиться, хотя вы ничему и не учите, вам бы в своих делах разобраться, потом, после нас… Главное, что вас не трогало начальство, главное, чтоб все делалось, каким образом неважно…

 

Как вы думаете, кто управляет нами, когда вы уходите, наслаждаться собственным покоем и вечерним чаем, и телевизором? Сержанты. Не всегда. Деды или те, кто в силах или при деньгах в них выбиться. По призову или по деньгам. И здесь деньги решают все. Знаете почем покой в этом мире? Нет. А я знаю… и мы работаем на них и за них, и вместо них. Таскаем им сигареты, деньги, еду.

 

Ваши запреты ничего не решают. Обе стороны заинтересованы в том, чтобы это продолжалось. Мы? Чтоб пусть даже ценой больших затрат получить покой, от насмешек, от произвола сержантов, от издевательств, от постоянных тыканьей в то, что ты – никто; возможность выбирать себе самому работу или не работать вообще, саботируя и заставляя работать других; а они… понятно, деньги, власть, толпа безропотных слуг, страх, почти раболепие… Вы уходите и все меняется; так как вам все равно, у вас свои заботы.

 

Казарма это вечное движение, где каждый на виду у всех и подвержен оговору и пересуду. Каждое действие видимо, и каждый замысел виден. Как вы думаете, здесь можно спрятаться? Нигде? Да, вы правы… Вы не представляете себе, что это такое постоянно быть на виду и не иметь секретов; вы забыли это даже, если знали. У вас же теплый диван и жена, и дети…

 

А где, где взять мне деньги на заказ. Занимать? В долг уже не дают… здесь нет выхода, - он протянул руки, поставил таз между ног, взял бритву. – Простите меня. Прощайте, кто ждал и не дождался». Он с силой провел по выступающей вене левой руки. Кожа медленно, словно нехотя, расползлась, кровь рубиновой струйкой пошла в таз, он проводил и проводил по вене, увеличивая разрез. Потом опустил руки в таз. Сердце стучало: раз – раз – раз, два, три…

 

20/03/05