НАД ЛЕСОМ.

Удивительные бывают бабушки. Моя бабушка, в свои шестьдесят пять, понимала, как мне, в мои шесть, хочется забраться на эту высоченную сосну! Мы стояли возле нее жарким летним днем, и с тоской смотрела я на нижнюю ветку: даже бабушка, подняв руку вверх, не могла бы дотянуться до нее. А таких как я, вообще нужно было трое. Эх! Мне бы только ухватиться за нижнюю ветку! Дальше, по густо растущим ветвям, как по лестнице, можно добраться до самого неба!

Бабушка ставит на траву корзинку с грибами, и, прислонившись спиной к теплому шершавому сосновому стволу, опускает руки вниз, сложив ладони ступенечкой. И я по бабушке лезу наверх: на плечи, на голову, и, приподнятая бабушкиными руками, дотягиваюсь до вожделенной ветки! Дальше все оказывается не так просто, как казалось снизу. То с трудом протискиваюсь сквозь густо разросшиеся ветки, обдирая бока-руки-ноги, то едва дотягиваюсь до следующих веток - голова кружится и чуть подташнивает от страха высоты, хоть я и не смотрю вниз...

Но вот уже скоро буду я выше елок, а там и вершина недалеко, поздно отступать! Ветки стали тоньше, и приходится проверять их на прочность, чтобы не сломились подо мной - лететь вниз далеко...

Наверху -- ветер! Он мерно раскачивает вершину сосны. А я, обняв ее руками, всем телом прижимаюсь к теплому шершавому стволу, который поскрипывает под ветром. И мы качаемся вместе. Внизу живота -- холодок страха, а в душе восторг: подо мной зеленым морем волнуются громадные ели, и только несколько сосен, как мачты кораблей, возвышаются вровень с нами -- со мной и моей сосной.

В ушах - ветер,

в животе - страх,

в душе - восторг,

перед глазами - до горизонта -- море леса с мачтами сосен!

Роскошный подарок от бабушки на всю оставшуюся жизнь!

 

Путь вниз - долгий, трудный и страшный, ноги-руки дрожат от усталости; все замирает от ужаса когда, едва удерживаясь за ветку руками, ты не можешь нащупать ногой опору и повисаешь в пустоте. Бабушка терпеливо ждет внизу, изредка, спокойным голосом, давая толковые советы. С высокой нижней ветки я падаю прямо в ее теплые объятия.

 

НЕЗРИМЫЙ ОБЕРЕГ

Колышется огонек лампадки, отбрасывая по углам комнаты шевелящиеся тени. Под одеялом душно, а высунуться страшно: я знаю, что по углам притаились темные силы ночи -- мохнатые, когтистые, с бельмами вместо глаз ( как у того дядьки, который повстречался мне недавно в переулке), они только и ждут, когда я зазеваюсь и высуну ногу или руку из-под одеяла... Мне кажется, я умру, ощутив прикосновение мохнатой когтистой лапы! Чувствую, как они незаметно подползают ко мне, один уже притаился под кроватью...

Но тут входит бабушка. Она что-то говорит спокойным ласковым голосом, поправляет одеяло и начинает обходить по кругу кровать, крестя меня и читая молитву. В шелесте ее голоса я различаю только: "...ангел-хранитель..." да "...обереги...". Тишина и покой нисходят на душу: невидимый полог из бабушкиных крестов и молитв окружает теперь мою кровать, темные силы ночи, сердито корчась, отползают в дальние углы -- им не добраться до меня, даже в мои сны им теперь не пролезть.

Глаза начинают слипаться... Сгущается темнота... Только яркий огонек лампадки золотит оклад на иконе вокруг темных ликов и рук -- там, я знаю, сейчас тоже засыпает странная тетенька с грустными глазами, держащая на руках маленького дяденьку-боженьку...

...Косые лучи утреннего солнца золотят резьбу на старом гардеробе, превращают граненые стеклышки на узкой дверце в драгоценные каменья, ярко розовеют цветы на ситцевой занавеске, отделяющей бабушкину кровать... Чуть виден бледный огонек лампадки, а темные лики на иконе посветлели, и видно, что странная тетенька с грустными глазами уже проснулась.

 

ЛЕЧЕБНЫЕ ТРАВКИ

"А это -- пастушья сумка. Когда почки болят, ее пьют. Очень помогает... Это подорожник --- когда коленку обдерешь, и ранка грязная, или нарыв какой, приложить надо: он все очистит... Зверобой вот... От девяноста девяти болезней! Все лечит: и желудок, и простуду... Как чай можно пить. А это ... "

Дальше я уже ничего не слышу -- в траве кто-то невидимый удирает от меня, всколыхивая неподвижную, еще росистую траву. Это птенчик-слетыш, едва оперившийся, смешной, с глупыми детскими глазами. Я уже догнала его и почти схватила -- пушистого, теплого, живого, но бабушка не велит:"Не трожь, глазами только смотри. А то его мамка бросит." Наклоняюсь над притихшим птенцом -- он косит своим наивным глазом, присев в траве, надеясь, что его не видно, а я тихо протягиваю руку, стараясь одним пальчиком, незаметно, коснуться его перышек. Совсем чуть-чуть, чтобы его мамка и не узнала. -- "Не трожь, кому я сказала. А то мамка его бросит, и помрет он без мамки-то." -- " Я чуть-чуть. Она не узнает!" --" Узнает. Она спряталась, а сама все видит. Не трожь."

Мы идем дальше. Все мои попытки незаметно отстать, чтобы вернуться к птенчику и погладить его, бабушкой пресекаются, хотя она и не смотрит на меня, а ищет свои лечебные травки. Наверное все они, мамки-бабушки, такие -- все видят.

"А это вот, гляди, тыщелистник. Очень нужная трава -- кровь останавливает. Запомни: надо листиков нарвать, вот так их намять, чтоб сок выступил, и к ране приложить -- кровь быстро остановится..."

 

ПРО РАЙ

Она смотрела, как падает снег за окном. Первый снег новой зимы... Вчера тоска сжимала сердце, настроение было беспросветное - смутно, холодно, все черно кругом: мокрые стволы деревьев, земля, асфальт, и даже люди... А сегодня - тихий свет за окном: первый снег мягким белым укрывает всю черноту. Небо, снег, земля - все в один белый цвет. Только стволы деревьев чернеют, как прорисованные на белом листе. Черные, будто неживые... Но на ветках спят почки - обещание весны и цвета... В такт тихо падающему снегу внутри складываются слова:

Тихий мягкий нежный свет...

Смутно-пасмурный рассвет...

На снегу неясный след...

Белый, белый, белый снег

Белит белым белый свет,

Забеляет черноту -

Черной грязи маету...

Чертит графику зимы -

Ветви черные, стволы...

Замораживает в сны -

Ожидание весны...

 

Белые крупные хлопья напоминают лепестки яблоневых цветов: так осыпались яблони в бабушкином саду... Четыре бабушкины яблони в ее крошечном садике возле дома... Райское местечко ее детства...

Это были уже солидные деревья, выращенные бабушкой из маленьких саженцев. Она их выхаживала, как детей, и каждая имела свое имя и место в ее сердце.

Любимая - самая большая, вкусная, урожайная -- "коричневка"; ее и холила бабушка больше всех: полить, вскопать землю вокруг, спилить мертвые ветки и закрасить спилы... Чуть ли не с июня и до сентября все кормились ее яблоками.

Вторая - "замухрышка" - много болела, но выправилась, плодоносила, хотя крону имела корявую, на один бок, и все норовила улечся ветвями на крышу сарайчика, из-за чего яблоки приходилось регулярно сметать оттуда, чтобы не гнили на крыше.

Третья -- "славянка" -- жутко кислая летом, зимой вдруг оказывалась медовой - до старого Нового года все они ели эти желтые, липкие, с дынным привкусом плоды!

А четвертая росла в углу, у забора -- "крайняя" -- она была с характером своенравным: яблоки давала редко, но имела крепкие ветви, красивую крону, и у бабушки с ней были сложные отношения -- грозилась спилить, но не спиливала.

Вдруг вспомнилось Катерине, как когда-то, когда ей было лет семь, на "крайней" вдруг уродилось много яблок. Они росли, зрели и не падали. К августу яблоки стали громадными, красивыми и продолжали висеть. Бабушка ворчала, что вот и урожай не соберешь: видать, да не достать! А она лазила, как обезьяна, по веткам, выбирала самое красивое яблоко и, усевшись поудобнее в развилке, начинала его неспешно есть. Это было упоительное занятие:

паришь над землей в окружении корявых ветвей, зеленых листьев и крупных красно-желтых плодов, пронизанных солнцем, разрисованных тенями, и хрустит, и дробится во рту непередаваемо и невозвратимо вкусная сочная яблочная плоть!...

Из другого мира слышится бабушкин зов: она потеряла внучку, ищет, идет к соседке... Отозваться - нарушить очарование: и неспешно она доедала свое яблоко... Маленькая Ева в райском яблоневом саду...

 

Все. Пора спускаться на землю.

Начинается новый день...