4. Польский друг

 

Акоп Геворкян эмигрировал за кордон лет пять назад, т.е. на два года позже Артура. Тем не менее ступал по земле посполитой своими короткими, выгнутыми как у прирождённого наездника ногами, уже вполне твёрдо...

-А-а, Артурчик-джан! –всплеснув руками, он сбежал с крыльца неброского, но весьма добротно сработанного коттеджа. -Сколько лет, а-а?.. Выходит, если Акоп не идёт к Арарату, то сам Арарат приходит к Акопу? Молодец, очень мудрое решение!

Они коротко и крепко обнялись. В глубине души Шмидт опасался, что его друг примет Надежду за жену, и поэтому держался немного скованно, прикидывая, как бы ему лучше её представить, избежав нечаянного конфуза. Однако, по всей вероятности, для армянина являлось само собой разумеющимся, что спутница его приятеля отнюдь не должна приходиться ему женой, и он лишь деликатно поклонился ей. Ситуацию разрядила сама Надя, открыто и приветливо протянув Геворкяну руку:

-Надежда... несчастливая знакомая вашего друга.

-Несчастливая? –вежливое внимание к женщине в глазах Акопа сменилось заинтересованностью. –Не поверю, чтобы такая красивая девушка, да ещё с таким замечательным именем могла быть несчастливой, -Шмидт вновь припомнил свего былого сокурсника—словесного виртуоза и лавеласа.

-Да, вам нравится это имя? –сквозь печаль надиных глаз на мгновение блеснул её врождённый темперамент—однако, на этот раз устало, без огонька. Видимо, постепенно давало о себе знать нервное непряжение лихого полуднЯ.

-Конечно, прекрасное имя! И главное—ред-д-кое!! –произнёс Геворкян по слогам с лукавой многозначительностью.

Улыбка коснулась её побледневших губ:

-Вот как?.. Вы любите этот фильм?

-Спрашиваете... «Ирония судьбы»—моя самая любимая из последних советских кинолент! Раньше я смотрел её, как и задумано, на новый год—здесь же, в эмиграции, ставлю и на первое мая, и седьмого ноября, и даже на наши с женой дни рождения... –внезапно он вновь всплеснул руками. –Слушайте, а что это мы всё у калитки стоим?! Сейчас я ворота отворю, загоняйте машину и айда в дом!

-Хорошо ещё, что позвонил мне—я хоть что-то приготовить успел... –бросил он через плечо.

-Погоди, у тебя ведь вроде жена-полячка была?.. –удивился Шмидт, припоминая былой консерватизм своего друга касательно семейных обязанностей. -Или ты ей готовку не доверяешь?

-Вах-х! –воскликнул Геворкян, оборачиваясь к Наде. –Вот полюбуйтесь, дорогая, что из себя представляют эти «европейские» мужчины! Равноправие с женщиной—для них это только на словах!.. –он выдержал паузу, заговорщически прищурившись. –А если серьёзно, то у моей Огнежки пока санаторный режим—она мне три месяца назад сына подарила—теперь вот, выкармливает да няньчится!

Артур с Надеждой тепло поздравили молодого отца, изнутри светившегося едва сдерживаемой радостью.

Вскоре приблизились к оставленной на улице поодаль шмидтовской Мазде.

Зайдя к машине справа, Геворкян присвистнул:

-Вот те на!.. Так кто это несчастный—девушка или автомобиль?.. Или хозяин, что доверяет женщине руль? –он лукаво прищурился, истолковав, видимо, по своему недавнюю реплику Надежды.

С видом знатока Акоп присел возле изуродованного передка, по-пиратски зияющего выбитым глазом.

-Видишь ли, здесь дело несколько иначе—ни хозяин, ни женщина тут в принципе ни при чём, -пояснил Артур. –Просто слишком много на земле польской наших земляков-беспредельщиков развелось—особенно которых с Кавказа... –он слегка осёкся, боясь обидеть приятеля. Но тот, видимо, пребывал на столь высокой ноте своей душевной гаммы, что задеть его сейчас было попросту невозможно.

-Ну, да лучше нам с тобой об этом в доме поговорить...

Однако к самОй теме вернулись не так уж скоро. Мазду подогнали под козырёк гаража, в котором отливал вороновым крылом Геворкянский джип. Затем гордый хозяин провёл их обзорной экскурсией по дому—шестикомнатному, недавно отремонтированному изнутри, который отсюда казался значительно объёмнее, нежели снаружи. В спальне вспугнули кормящую мать—полногрудую дородную польку в стиле эпохи возрождения—с простоватым лицом, но по-собачьи преданными глазами. Карапуз, который смуглым цветом кожи и тёмными волосиками резко контрастировал с материной белизной, тут же поднял несусветный вопль, оскорблённый временным прекращением подачи живительного экстракта.

-Голосом—это он в меня!.. –засмеялся Акоп как ребёнок, словно это являлось единственной схожестью его с сыном. –Ладно, пошли в зал, Огнежка с Леоном к нам скоро подойдут.

-Леон? Красивое имя, -воскликнула Надя в умилении. –Прям настоящий маленький львёнок!

-А он и по гороскопу у нас лев, -гордо отвечал отец. –Вообще, характером он, я чувствую, ещё почище моего будет. Куда уж нам с женой против него, царя зверей. Мы –то с Огнежкой всего лишь рогатый скот, я—козерог, она—овечка...

-Ничего, если правильно воспитывать будете, замечательный ребёнок получится—будь он хоть лев, хоть дракон по гороскопу, -заметила Надежда с чувством.

-Вот-вот, -подхватил Геворкян, -и я о том же! С моей стороны бабушки да тётушки далеко, так что за чрезмерное балование можно не опасаться. Другая—местная бабушка—правда, поближе, но они меня с дедом слушаются с полуслова... или побаиваются, я уж не знаю точно, -он засмеялся.

Так за разговорами дошли до кухни. Совместными усилиями стали накрывать на стол. Оказывается, Акоп приготовил суп-харчо—настоящий, как его принято варить на Кавказе, а не тот суррогат, что подают в общепитовских столовых,—который пронизал весь дом насквозь пряным запахом баранины.

Вскоре подошла Огнежка—прихорошившаяся, в вельветовой юбке с помочами поверх стильной пёстренькой блузки—неся на руках лениво жмурившегося после сытной трапезы пухленького львёнка. Едва им успели налюбоваться и решить извечную проблему гостей—на кого же из родителей он больше похож (которая, впрочем, в данном случае формулировалась несколько иначе—что всё-таки досталось ребёнку от матери)—едва были получены первые неуверенные ответы на эту задачку, как «Леончик» заснул. Возлежа на бережных руках отца, он отчалил в царство невинно-розовых младенческих грёз под лазурный полог своей резной люльки. Взрослые же предались наконец долгожданному чревоугодию—неторопливому, как это принято у армян, с лавашом, зеленью, обмакиваемой в соль, и домашним вином. И, конечно же, нескончаемыми тостами и беседами—где первые плавно переходили во вторые, взаимно дополняя и подпитывая друг друга.

-Пей, Артурчик дорогой, когда ещё свидимся! И ничего не бойся—до границы я тебя сам довезу, -говорил Акоп. –А там уж у вас в Германии, как я слышал, если не нарушаешь, в лапы к полиции попасть почти невозможно... –кажется, тут только он припомнил причину посещения своего приятеля.

-Ладно, давай за встречу ещё раз поднимем, как положено, а потом о делах поговорим!

-Ну, нет, -воспротивился Артур, который уже поглядывал на свои проблемы сквозь расслабляющий дурман терпкого вина и очаровывающего гостеприимства. –Мы ещё ни за юного продолжателя славного рода Геворкянов, ни за счастливых молодых родителей не выпили!..

По мере продолжения застолья круглолицая супруга Акопа являлась Шмидту всё более миловидным обличьем, особенно когда она, умилительно шепелявя и коверкая русские слова, пыталась поддерживать их беседу. Несколько глотков спиртного, злоупотреблять которым она не могла по причине кормления грудью, придали её лицу цвет и живость, а также выражение некой смешливой сообразительности, аппетитно сочетающейся с её округлыми формами. Чем-то она даже напомнила Артуру его собственную жену—правда, лет пять назад, когда они с Анжелой, ещё едва знакомые, носились по ночному Киеву на стареньком Мерседесе. «Много воды с той поры... -тупо отдалось у него в боку, словно в наркотическом тумане, почти не причиняя боли и не омрачая общей приподнятости настроения. –Теперь вот даже вкусы поменяться успели...»

-А этот бокал будет за неувядающие цветы нашей жизни—за женщин! –неожиданно воскликнул Шмидт, припоминая некогда излюбленный тост своего друга, благодаря которому тот неизменно пожинал благодарно-восхищённые взгляды студенток из общежития.

Внезапно он осёкся, взглянув на сидящую рядом Надежду. В глазах молодой женщины стояли слёзы. Не так, чтобы явно,—едва угадываясь при беглом взгляде—и вместе с тем поблёскивая лучами бездонной и безграничной, какой-то первобытной в своей неопределённости, тоски.

«Вот же я остолоп! –мысленно хлопнул он себя по затылку. –Запил-загулял—и про всё забыл!.. Уже вечер, а ей ведь завтра кровь из носа на работу...»

-Что такое, дорогая? –заботливо подключился Акоп. –Почему так грустишь?.. Проблему твою мы сейчас решим, только улыбнись, прошу тебя—смотреть не могу, когда девушки плачут...

Как это часто бывает, женской тоске была приписана мужчинами совершенно иная, чем на самом деле, конкретно-приземлённая первопричина. Тем не менее проявление мужской заботы—особенно в сочетании с замысловатым кавказским акцентом—заставили-таки Надю улыбнуться. Сначала вымученно, застенчиво, а с третьей попытки уже вполне светло и откровенно...

-Так, давай по порядку, -начал Акоп деловито. –Расскажи мне вкратце, как и где это произошло.

Шмидт небрежно пересказал историю их утреннего преследования, стараясь при этом избежать всяческого намёка на испытанное им малодушие, воспоминание о котором до сих пор неприятно саднило его самолюбие. Однако, казалось, Геворкяна в данный момент ничуть не интересовала «лирика» чьего-то состояния души, а Надежда при упоминании об их героическом бегстве одарила Артура одним из тех взглядом, ради которых мужчины способны поставить на карту свою жизнь...

-Так, значит, чёрная «беэмвуха-семёрка» с кавакзцами, говоришь? -прищурился Геворкян.

-Не знаю, в первой машине я никого не разглядел. Но вот в «восьмёрке» были они наверняка...

-Интересно, неужели Мага Джанаев всё ещё промышляет... -задумчиво, словно сам с собой, протянул Акоп. –Видишь ли, здесь года 4-5 назад сплошной беспредел был. После того, как я к тебе в гости приезжал, я в Польшу поддался, хотел здесь обосноваться. Ты помнишь наш разговор—ты меня всё в Германию заманивал, а я говорил, что у вас там все сильно правильные, уж очень закон уважают. А мне для бизнеса хотя бы небольшой бардачок нужен... Так вот, здешнего бардака тогда можно было просто испугаться! Не знаешь, кому платить, кто главный. Кроме местной, польской мафии, вокруг куча других банд промышляет—русские, бульбаши, кавказцы. Причём, каждые две недели власть меняется... Однако, ты в курсе, в Киев я возвращаться по-любому не мог, -Акоп тяжело вздохнул. –Короче, свели меня с одним бывшим прапором из Еревана. Он вместе с другими армянами контролировал тогда дороги с польской строны возле Франкфурта—как раз где вы сегодня проезжали. У него в Вюнсдорфском штабе земляки служили—они ему и сообщали, когда отбывающие офицеры на машинах, да со всем своим нажитым барахлом, в путь трогали. Словом, до 94-го он на одном только сборе дани очень круто подняться успел. Меня тоже к себе приглашал—да только мне криминал не нужен, для меня лично бизнес—это такая же профессия, как все прочие, где головой, а не тесаком промышлять надо...

-В-общем, крышу он мне обеспечил—ты знаешь, мы армяне помогаем друг-другу—даже если разные взгляды на жизнь и род занятий. Так вот, только благодаря ему я смог здесь чего-то достичь, хоть первое время и самому порядком попотеть пришлось, -подытожил Геворкян. –К чему я это всё?.. Так, о себе немного делюсь—чтобы ты представление получил и не дулся, что на свадьбу твою приехать не получилось. А потом я тебе звонил, да только впустую—ты квартиру поменял, телефон тоже, родители твои переехали—попробуй найди...

-А теперь ближе к делу, -Акоп жадно опорожнил свой хрустальный фужер тонкой Богемской работы. –К северу от армян в те времена границу банда ингушей держала. Главарь её, Мага Джахаев, тогда себе новую «семёрку» БМВ чёрного цвета взял. Может, он сегодня вам дорогу и перебежал?.. Хотя не знаю, что он там ещё ловит—частей-то наших в Германии уже два года как нет. А на них как раз весь этот бизнес и держался. Сидеть-то весь день да парочку-другую наших эмигрантов караулить—на этом сейчас деньги не сделаешь. Все остальные братки уже давным-давно на восток перебрались иль другую специализацию освоили...

Геворкян налил гостям и себе вина и принялся в раздумье жевать лаваш, предварительно обмакнув его в аджику пожарно-алого цвета. Артур поглядывал на своего былого сокурсника и исподволь примерял к себе мысль, что где-то на донышке души испытывает зависть к этому по-кавказски красноречивому, шустрому и неказистому на вид армянину...

Почему-то вспомнилось, как в Киевском Политехе однокурсники дразнили его «окопом-траншеей», иной раз даже «минным полем», а студентки украдкой пересмеивались по поводу его длиннющего, изогнутого у самого кончика, носа. «Как у орла с горы Арарат», -гордо заявлял Акоп, поясняя, что такая форма «шнобеля» свидетельствует о благородстве кровей и мужских достоинствах. Вторую деталь—вместе с пространными рассуждениями на сию пикантную тематику—он добавлял чаще всего в пивбаре, куда нередко приглашал на кружечку-другую всю мужскую часть группы.

Нет, он был не обидчив. И у него всегда водилось в изобилии то, что являлось вопиющим дефицитом в студенческой среде. Никто не знал в точности, чем занимался отец Геворкяна. Порой видели, как сына подвозили на чёрной «волжане» с затемнёнными стёклами к центральному корпусу института. Акоп выныривал оттуда поспешно и со смущением и всегда стороной обходил разговоры о роде деятельности своего родителя...

А потом Шмидта забрали в армию—вместе с большинством других второкурсников, достигших совершеннолетия—предоставив им лишь месячную отсрочку для сдачи сессии. Их поток поредел, больше напоминая собой институт благородных девиц, нежели славный политех,—но уже со следующего семестра принял в себя витально-крепкую струю нового, возвратившегося после двух лет срочной службы, мужского пополнения.

В свою альма матер Артуру вернуться уже не довелось. Дембель, несколько месяцев истошного восторга, выказымаего гражданке сквозь густую хмельную пелену, ожидание визы на постоянку в Германию, где к тому времени уже находились родители—всё это шумно и несуразно смешалось в мозгах парня, отдалённо напоминая ему воскресную суматоху родного Бесарабского рынка. На Геворкяна, пришедшего в числе прочих былых одногруппников провожать его на вокзал, смотрел отчуждённо—как на птицу иной породы, которую почему-то не касаются распространяющиеся на остальных пернатых законы природы. Тому удалось каким-то образом миновать призыв—и первый, два года назад, и три последующих—и вот теперь он вместе с заметно поженственевшими за время Шмидтовского отсутствия девчонками плавно подчаливал к финишной студенческой черте. К той самой, которую Артуру—он чувствовал это своей слегка поднывающей печёнкой—не одолеть никогда. Что когда-то знал—выветрилось почти без остатка, а вновь долбить формулы да корпеть над ненавистными чертежами не имелось отнюдь ни силы, ни желания. Казалось, армия выдула из головы что-то очень важное, какую-то моральную установку, которую так настойчиво прививали ему с детства. И вина за это—завсегдашний солдатский штамп—косвенно ложилась на ушлого армянина и ему подобных, бессовестно вкушающих всё это время сдобного гражданского кулича да девичьих прелестей...

Однако родительский телефончик Акоп от Шмидта всё же заполучил. И когда он полтора года спустя позвонил Артуру в Берлин и сообщил упавшим голосом, что де отца застрелили в Голосеевском лесу, а ему самому необходимо срочно исчезнуть—обиды наш герой уже не испытывал. От юношески-армейского максимализма не осталось и следа, а по-европейски благоустроенная жизнь в Германии успела впрыснуть в него такую дозу толерантности, которой он прежде в себе и представить не мог. Гостевое приглашение Геворкяну было готово и отправлено с проводником в тот же день, через неделю он приехал и сам, по блату оформив документы в наикратчайшие сроки. Артур был рад помочь в беде другу, где-то даже теша себя фантазией, что теперь тот свяжет судьбу с Берлином, разбавив своим живым темпераментом наскучившее однообразие эмигрантских будней. Однако предложение поступить в Гумбольдтовский Университет на учёбу—с получением студенческой визы—прагматичный и независимый в суждениях армянин отклонил: «Нет, Артурчик дорогой, мне учиться уже достаточно—одна «вышка» у меня есть—теперь пора и жить начинать, т.е. деньги зарабатывать...» И спустя три недели—нетипично тихие по случаю сыновнего траура—Акоп отбыл в Польшу. «На разведку, -улыбался он.-Там у меня дальние родственники водятся, посмотрим, чем они дышат...» За всё время их тесного общения Шмидт так и не смог получить чёткого представления о том, чем же занимался Геворкян-старший, и что могло обусловить его убийство...

-Друг, я никогда не забуду, как ты мне помог тогда, -молвил Акоп после минутного молчания, -и считаю себя твоим вечным должником. Но давай посмотрим, какая именно помощь для тебя подходит лучше всего... Видишь ли, я мог бы тебе просто денег на ремонт предложить. Или же даром, за свой счёт, тачку здесь отремонтировать. Слава богу, у меня не только злОтые водятся... Скажи, тебя такой вариант устроит?

Шмидт слегка поморщился, как от зубной боли.

-Ну, вот, -протянул Акоп хмуро, но с оттенком сдержанного восхищения во взгляде, -так я и думал—уж я-то тебя за два года нашего совместного студенчества прекрасно изучил. Наденька, прошу заметить, перед вами не просто хохол-эмигрант с до дыр затёртой немецкой фамилией—перед вами типичный представитель дореволюционной российской интеллигенции, возможно, даже потомок дворянства, неизвестно как сохранивший свои идеалистические моральные принципы—кстати сказать, русскую интеллигенцию и погубившие... –утомлённый своим пафосным высказыванием, Геворкян перевёл дух.

-Ну, да мы сейчас не о том. Итак, такую помощь ты не примешь. А если и возьмёшь, то потом всё мучаться будешь, как должок вернуть, беспокоиться—так что моя бескорыстная помощь на деле тебе боком выйдет... Что ж, смотрим другие варианты. Кое-что я в автомобильных делах тоже понимаю. Сколько ремонт твоей тачки в Германии стоить будет? Тысячи четыре-пять марок, верно? –Акоп стрельнул подвижными чёрными зрачками в сторону едва кивнувшего ему в ответ приятеля. –Ну, хорошо, здесь у нас где-то в две-три встанет. Видишь ли, японцы дорогие по запчастям, особенно Мазда, так что даже с у чётом моих знакомств я не думаю, что дешевле двух штучек обойдётся... Как вам такая сумма, дамы и господа—лишняя и ненужная в наличии имеется? –Шмидта резанула по уху наигранная издёвка в голосе друга, неприятная и никак не сочетающаяся с его общей деловой и доброжелательной манерой. Однако уже в следующую минуту Артур уловил смысл этого.

-Есть и другой вариант. У тебя же страховка от угона имеется? –поинтересовался Геворкян. –Замечательно! Так вот—извини мою иронию—если ты ещё не совсем конченный аристократ-идеалист, то на это ты должен согласится...

Артур доходчиво изложил идею, пользующуюся в те времена довольно широкой популярностью средь нашего брата эмигранта, падкого до всякого рода лёгкой добычи, обитавшей на узеньких и скользких тропках промеж законности и криминала. Суть её сводилась к следующему: в польской полиции делается заявление о краже автомобиля, после чего немецкая страховая компания, с пару месяцев поморив перепиской незадачливого владельца, выплачивает ему кругленькую суммишку денег. Сама же машина тем временем расходится в Польше по запчастям—либо же откочёвывает дальше не восток, где найти её самому Интерполу не под силу. Риск в этом деле, конечно, присутствовал, однако, при чистой работе «автотолкателей» практически равнялся нулю—за что Геворкян, в свою очередь, ручался «честью покойного отца».

Перспектива была заманчивой—с одной стороны полная нехватка денег, губившая на корню все рыцарские порывы, с другой—возможность подзаработать и всё-таки в конечном итоге поступить благородно—хоть и со специфическим душком сего деяния...

Долго раздумывать не было времени—о чём деликатно намекнул Акоп—ежели завтра Надежде выходить на работу, в полицию обращаться необходимо сегодня. Всё ещё колебаясь, Артур взглянул на свою спутницу—и прочитал в её сметённом взгляде поддержку—словно поповское благословение, мановением руки отделяющее грех от благого деяния.

Вопрос был решён. Спрятав машину в глубине гаража, парни отправились на Геворкянском джипе в ближайшее полицейское управление, со всей необходимой подробностью дали показания о пропаже, получили свидетельство и часа через полтора вернулись домой, где женщины к тому времени прекрасно успели найти общий язык на теме материнства.

-Ну что, миссис и мистеры Фиксы, какие планы? –балагурил Акоп. –Вот видите, теперь и кошки сыты, и мыши целы—такой вариант всегда самый лучший!.. Хотя, тьфу-тьфу, лучше пока об этом не говорить—я человек суеверный. Поэтому предлагаю нам всем просто выпить за удачу!..

-Мужчины, простите за несвоевременное замечание, -прервала Надежда, заметно приободрившись. –Я бы с огромным удовольствием ещё очень долго пила вместе с вами за удачу и прочие прелести жизни, но к сожалению у меня завтра вновь трудовые будни—причём, за несколько сот километров от этих благодатных мест...

-Наденька, ради бога не волнуйся, -промурлыкал Акоп с горловым армянским акцентом, который у него временами усиливался почти до уровня Фрунзика Мкртчана в фильме «Мимино»—в зависимости от его эмоционального участия. –Мы с Артурчиком уже всё обговорили: завтра будешь у себя на работе, как положено, в одиннадцать утра, может, даже раньше. Сам вас в Берлин отвезу—тем более, я давно этот город навестить хотел,только вот вставать всем не позже пяти придётся. Поэтому засиживаться долго не будем, ещё пару бокалов—и отбой...

-Вот как? -уголки Надиных губ лукаво скользнули кверху. –Значит, вы всё обговорили и за меня порешили?.. Ну-ну, а я-то думала, южные мужчины относятся к женщине уважительнее европейских, -легонько кольнула она Геворкяна.

-Ну, что ты, дорогая! -пробовал защищаться тот. –Посуди сама: сейчас восемь вечера, мы до смерти замучаны занудливым польским полицаем, к тому же мы ещё и пьяны. Какая сейчас дорога через границу?! В лесах полно голодных волков и медведей, некоторые из них даже разъезжают на чёрных БМВ и бросаются в особенности на симпатичных русских девушек... –при этом шармантно закрученном комплименте Надя не выдержала и расплылась в своей очаровательной, по-детски открытой улыбке.

-Ну, вот, раз девушка улыбается—значит она всё простила и согласна, -подмигнул «южный мужчина» Артуру. –Так и внесём в протокол... А теперь, друзья, просьба наполнить бокалы!

Спать разошлись за полночь—вопреки благим намерениям лечь пораньше. Мягкое домашнее вино, привезённое Акопу тётушкой из Еревана, обладало тем подленьким свойством, что истинное действие его проявлялось лишь по завершению пиршества, когда собираешься встать из-за стола и внезапно ощущаешь собственные ноги внизу не из обычной человеческой плоти, а вылитыми из чугуна, двумя гипертрофированными одутловатыми придатками упирающимися в далеко-далеко отодвинувшуюся землю. Покачиваясь на полусогнутых конечностях, словно химеры с диковинных изображений античных оргий, наши друзья перекурили на широкой веранде на лоне созерцающего седьмые сны польского посёлка, после чего Геворкян показал гостям место ночлега.

-Надеюсь, вы не сильно обидетесь, если Огнежка вам обоим в одной комнате постелит? –спросил он невинно. –Просто иначе нужно мебель переставлять, топчан на вторй этаж тащить—а у меня сейчас на это ни сил, ни желания.

Надя, отведя глаза в сторону от вопросительного взгляда Шмидта, утомлённо пожала плечами:

-Если Артур меня не стесняется, лично я не имею ничего против...

-Она к тебе явно неравнодушна, –шепнул Акоп, когда девушка прикрыла за собой двери гостевой. –Так что, имей ввиду... –лукаво улыбнулся он, подчеркнув слова свои однозначным мужским жестом, получившимся у него не пошло, а как-то даже чувственно, сочно.

-Да ну тебя! –отмахнулся молодой человек, враскачку удаляясь вслед за Надеждой...