Командировка в южный город больше напоминает короткий отпуск, когда повседневные заботы нехотя отпускают туда, где слышен шум прибоя, где давно наступила весна, а свежий бриз с солоноватым привкусом приносит в ночной тишине низкие протяжные голоса теплоходов, разговаривающих друг с другом на рейде, тревожные гудки маяка, обозначающего мель у входа в бухту, да короткие настораживающие сигналы буксиров и портовых кранов, не прекращающие трудиться и ночью. Родившимся и живущим здесь эти звуки кажутся такими же родными, как перезвон трамваев горожанину или птичьи голоса на селе. Нас всегда тянет в детство, воспоминания о котором с годами приносят только радость, поэтому возможность вновь окунуться в его атмосферу так трогает душу. И южная ночь только усиливает впечатление о встрече. Она заставляет вглядываться в темноту, угадывая очертания знакомых домов и улиц, бережно хранимых в памяти с ранних лет. Воспоминания подтверждаются реальностью, как бы соединяя прошлое и настоящее. Это делает встречу с детством таким реальным, что я начинаю пристально вглядываться в лица прохожих, пытаясь увидеть своих сверстником, с кем бегал по этим дворам и улицам несколько десятков лет назад.

Южная ночь быстро укутывает город полумраком, а майская листва уже скрывает его от уличных огней. Пахнет весной и морем – это запах детства. Запах юношеских грез и надежд. Конечно, время внесло свои поправки в виде множества ресторанчиков и кафешек, но они лишь оттеняют то, что неистребимо в этом родном портовом городке. Курортный сезон еще не начался, но по набережной и центральной улице уже гуляют неспешной походкой отдыхающие. Я знаю, что среди них не может быть старых знакомых – они либо укладывают спать внуков, либо с тревогой ждут дома давно выросших детей, ведь всем завтра на работу. И все же я приглядываюсь к фигурам и походке встречных. Как было бы здорово повстречать кого-то из далекого детства.

Звонок сотового телефона застает врасплох. Меня давно ждут к ужину. Ах, это южное гостеприимство – брат с женой накрыли такой стол, что живым из-за него будет трудно выбраться. Они всякий раз спрашивают меня, неужели не тянет вернуться, ведь в столицу хорошо приехать к кому-нибудь погостить или по делам, а жить нужно здесь, у моря. Впрочем, как и многие москвичи не бывают на Красной площади, так и многие местные купаются раз в пятилетку. Это в далеком детстве все лето мы проводили на море, возвращаясь, домой только ночевать. Умудрялись там и поесть – жарили на костре мидии, крабов, пойманную рыбу. А какие помидоры росли на огородах вдоль берега. Огромные, раскаленные на солнце, они пахли именно помидорами, чего сейчас их соплеменники в супермаркетах лишены напрочь. Да, в то время все было слаще.

- Слушай-ка, а баркас в Сухой бухте еще остался?

Мы курили на балконе, вглядываясь в ночные огни разросшегося города, длинными бусинками, спускавшимися со всех холмов вниз, где они сливались в яркое озеро с разноцветными всплесками рекламы.

- Да кому он нужен. Хотя дорогу вдоль берега заасфальтировали, и там уже много строят. Скоро и к нему доберутся –

В словах брата я уловил грустную интонацию. Да, настоящее неумолимо надвигается на все, что нам так дорого. Оно безжалостно меняет его, оставляя незыблемым лишь память. И теперь уже для кого-то другого оно станет детством, и он, счастливый, будет жить в нем сейчас, и лишь много лет спустя, как и мы, будет иногда возвращаться в своё прошлое. Так устроен мир.

- А давай завтра съездим в Сухую бухту. Прямо с утра –

- Давай –

Эта фраза как-то повисла в воздухе, напоминая один давний случай. Мне было лет пять. Это был день рождения тетки, и по семейным традициям того времени в её небольшой квартире собралось человек двадцать родственников. Было жарко, и мы стояли с отцом вот так же на балконе и смотрели на огни в порту. Помниться, я насмешил его вопросом – если сильно подуть, кто-то на другой стороне бухты это почувствует. Он улыбнулся и ответил – а ты подуй и спроси кого-нибудь. Прошло столько лет, но я так и не встретил того, кто знал ответ.

Утро было солнечным и ясным. Машин на извилистой дороге почти не было, что было очень непривычно после московских пробок. Окраины города теперь не узнать – ветхие дома и бесконечные огороды сменились добротными дачами. Да и побережье стало другим. Единственный пионерский лагерь, когда-то одиноко стоящий вдали от города, теперь потерялся среди аккуратных современных коттеджей и шашлычных. Раньше приходилось топать несколько часов по каменистому берегу, чтобы добраться до одинокой бухты, где была удивительно чистая вода и огромные валуны на дне, обрамленные полянами крупного серого песка. Мне тогда казалось, что японский сад камней должен быть именно таким – замысловатая геометрическая фигура с почти одинаковыми округлыми камнями в человеческий рост в узловых точках её на ровной серой поляне. Правда, я всегда смотрел на эту картину десятиметровой высоты, плавая с маской в маленькой бухте. На одном из её окончаний был мыс, далеко выдающийся в море. Тонкой острой пикой отмель врезалась в воду. Там и лежал остов старого баркаса, наполовину утонувшего в гальке. Кстати, почти весь берег небольшой бухты был усыпан крупными, в два кулака, белесыми окатышами, отчего она казалась всегда сухой. Так её и называли.

Морская соль и ветер с годами сделали деревянные останки баркаса белыми. Словно ребра скелета доисторического морского животного они торчали из камней. Очевидно, прошло немало лет, с тех пор как баркас разбился на мелководье, но дерево все ещё было прочным, как кость. Море не отпускает то, что по праву принадлежит ему. Да и баркас, наверное, смирился со своей последней швартовкой. Скорее всего, он был рад тому, что его тело не пустили на топливо для просмолки днища новых суденышек или, подобно другим погибшим собратьям, разбросал свои части по волнам. Существуют настоящие кладбища кораблей. Они есть в каждом порту. Туда отправляют умирать отслужившие свой срок суда. Это грустное зрелище. И если спросить любое, даже самое маленькое суденышко, то оно не согласилось бы на такой бесславный конец. Конечно, славно погибнуть в бою, а не быть забытым своими создателями на помойке или растерзанными на куски как топливо или лом. Такова судьба многих кораблей – быть поглощенным ненасытными языками пламени. Кому-то повезет целиком уйти на дно, но коротать остаток своих дней в одиночестве и безмолвии тоже печально. Лишь некоторые погибают в порыве. Как воин в кровавой схватке, пронзенный острием, они так же замирают и остаются навсегда в том месте, где настигла их смерть. Всем своим видом предостерегая собратьев от беды. И в этом продолжается их жизнь. Грустно и красиво.

В мае морская вода еще прохладна для купания, но удивительно прозрачна. Это в августе тысячи купальщиков будут лениво плескаться на берегу, сейчас же лишь немногие рискуют нырять в глубину. Но, поверьте, это того стоит. Знакомые мне с детства подводные поляны и огромные валуны все так же были на своих местах. У них другой отчет времени. Ныряю на несколько метров и замираю в невесомости над ними. Мой японский сад камней все также красив и безмятежен. Он манит своей молчаливой загадкой. Сложил ли кто-то эту воображаемую фигуру много лет назад на поляне серого морского песка или случайно легли камни на свои места - кто знает. Но как величественно это зрелище. Мне раньше казалось, что и бедный баркас, проплывая над моим японским садом камней, загляделся, да и угодил на отмель. Волны разметали мягкую обшивку, и только остов, крепкий как костяной скелет, остался немым предупреждением живым. Наверное, в обыденной жизни баркас был неприметным работягой, с завистью поглядывавший на белоснежных красавцев возивших разодетых пассажиров. Но был в нем крепкий стержень, основа, сработанная кем-то с великой любовью. Быть может, именно поэтому судьба даровала ему возможность мгновенно умереть и остаться навсегда на поле боя.

Замерзнув окончательно в прохладной воде, я выскочил на берег и по старой привычке растянулся на белых камнях. Солнце их уже успело прогреть, и они щедро делились со мной своим теплом. Я положил голову на согнутые локти и закрыл глаза. Спину пригревало солнце, живот – камни, через несколько минут из носа побежала вода. Так всегда бывает, когда ныряешь на глубину без маски.

- Как поживает наш фрегат «Пронзительный». Отреставрировали, наконец? –

- Да я тебе не говорил -

- А что с ним?

- Боцман Михалыч, нашел в Голландии фирму, которая согласилась по чертежам сделать недостающие детали. Уговорил спонсоров дать денег на это. Заказал, привез, поставил. Восьмого марта спустили на воду. Под всеми парусами ходил в Геленджик. Красавец…

- Ну и что?

- Понравился всем. Братва на него глаз положила, и за долги его забрали. В апреле он уже стоял на приколе как кафешка. Потом делить опять начали. Первого мая сгорел. На глазах у всех. Михалыч как узнал, слег в больницу.

Мы молчали, вспоминая радостные надежды на возрождение флота российского. Надежды на то, что живы еще морские традиции, пока есть такие люди, как Михалыч. Он мог не только судомодельный кружок поддерживать на собственные средства, и возиться там целыми днями с пацанами, но и найти остатки знаменитого фрегата в Севастополе, привезти его и отреставрировать. Многие знали это и помогали, чем могли.

- Ты был у него?

- Никого видеть не хочет. Плачет. Мужик две войны прошел, а тут на тебе…

 

Да, мы порой не ведаем, что творим, и кто простит нам это. Нам, изголодавшимся по великому и светлому, жаждущим и ищущим чистоты, в которую хотели бы свято верить и защищать. Нам, которые смогли одолеть лютого врага извне, но не способных защитить себя от своих. От беспомощности сжимаются кулаки. Я знаю сотню своих сверстников, которые встали бы сейчас рядом с Михалычем. Плечом к плечу. Насмерть. Но с кем воевать? Извечный вопрос в России.

Смотрю на останки, напоминающие белый скелет доисторического морского животного. Огромного и сильного, застывшего в последнем броске на острие уходящей далеко в воду отмели. Может быть, это и вправду было живое существо, выбросившееся не берег от неразрешимой проблемы. Оно хотело предупредить нас о чем-то, а мы до сих пор воспринимаем его как старый баркас.