Миа моя Миа

 

Wir fühlten uns so zueinander hingezogen wie Universen im göttlichen Bogen

Wir waren ein Doppelstern und lagen in der Tiefe, andere Demensionen, andere Begriffe

Ich möchte menschliche Modelle untersuchen und schickte auf die Erde meine Schiffe

Ich formte meine Liebe aus Silikon, Perücken und nahm das Ziel für meine Blitzangriffe

Aber sie wurde Ärztin für den jungen Mann und machte auf seiner Haut Schliffe

Ich klopfte wie ein Doppelherz und zog in sich hinein Unglück und Schmerz

So kam ich zum Kollaps und ließ meine Liebe im Asteroidenschauer stehen

Und keine Worte gab’s, sie konnte sich im Himmel strahlend drehen…

Дмитрий Самойлов

Мише казалось, что тепло труб и окоренные кряжи лесной биржи не имели отношения к этому затерянному в тайге

месту, а игрушечные составы увозили по изрезанному заливами берегу людей, хранивших память о его гордом

одиночестве. Искривленные любопытством ели принимали радиацию, тепло и свет как любовь окружающего мира,

бросали фиолетовые шишки в заводи рыбного неба, замыкая циклы своих состояний. Заземленный коньячным дубом

мраморный жук спрыснул пряным страхом черно-белые полосы тлеющей ночи и, ощутив себя полностью разумным,

открыл во всколыхнувшемся пространстве ошеломляющую тайну своей жизни. Симметричные лепестки эфирной

волны обеспечили свободный ход смотрового колеса, напитали органы чувств Миши взбитым белком меренговых

куполов озаренного Аврорами неба.

Мальчишка ощутил, как в нем закипела кровь спящих в пруду лягушек, как в его сердечке вспыхнули латерны

светлячков, отбиваясь от останков сверхновых, как долгоносики, усачи и короеды пробурили плазменными джетами

дыры в его окаменевшей галактике. Бежавший, ползущий со всех сторон невидимый мир делал его живым,

борющимся сказочным героем этого леса. Ключи крещеной с ним одним духом воды подняли его над радужным

ворсинчатым облаком, заставили услышать утробный гул черной дыры, которая подкрадывалась к людям с обратной

стороны солнца.

Вылупившаяся из туманной колыбели межзвездного облака девочка преодолела ослабленное криком гравитационное

поле и воссоединилась с родителями, обсуждавшими имена со служащим родильного дома.

- Mia, das ist ein Engelsname. Kurz von Maria, - прошептал Миша с нужной интонацией в ангельскую пустоту.

Два зазубренных шпиля прорезали в простуженной глотке ночного неба окно в «голубой» понедельник. В кирпичной

башне детского двора проходил галактический обряд конфирмации. Молодые звезды слушали наставления пастора

на мерлонах стены, за которой прорастала звездная туманность сроднившихся Мии и Мишы, и, умирая, он запоминал

лучистую теплоту ее кремниевого тела, и, возвращаясь, учился через движение и танец отличать Мию от затмивших

ее неоновых компаньонов.

- Ave Maria. Gratia plena. Ave, dominus, tecum. Benedicta tu in mulieribus et benedictus fructus ventris tuae, Jesus.

Миша прогнал страх смерти, доверившись покровительственной синеве молодой звезды.

Через подземные волокна света участница экологического проекта ворвалась в накрытое свежим покрывалом

ночи безмолвие Ольхона и, дожив до рассвета, пустила по магнитной трубе в полюса плазменные сгустки жарков из

купальской мистерии, рождая горы в белых прибрежных песках сжатого до бухты океана. Из рваных клочьев тумана

в водной дали поднимались паруса лучших дней ее жизни. Мираж подхватил и понес к материку шагавшие по песку

сосны, оборвавшуюся в воду мраморную скалу и державшихся за руку призраков. Желая наполнить свое сердце

великой энергией любви, восстановить природный баланс женственности, экоактивистка купалась в воде Байкала в

окружении противников размножения спирогиры.

Вернувшийся домой после испытаний «Арктики-М» инженер-космонавт Михаил Зимин встал на почерневший от

контакта с человеческой плотью берег Мая, причесал взъерошенную траву, проросшую на месте пепелища и тишина,

тёршаяся о неотесанные малые тела в парадах бледноватых сфер, открыла шлюзы вечности. Память его земных

начал неслась по кластерам весенней листвы в исход шахматных узоров зари, к ревущим композитным телам

сидевшей на берегу звезды, к которой он долгие годы летел с космической скоростью. Бережно катая Миу в

мотоциклетной коляске по гранатовым дюнам, Михаил втянул в себя такой объем лета, который нельзя было

прочувствовать сразу. Он состоял из бившихся сердец зеленого молодняка, из паучков, качавшихся над лесистыми

кручами на страховочном тросе, из дымного запаха железнодорожных шпал, уводивших из дождливого августовского

дня в большое путешествие.

Зимин послал луч эхолота во вспыхнувшую над островом оболочку звезды. Она была грязным белым карликом, на

поверхности которого плавали обломки жизненных катаклизмов. Ее сознание было мертво, оно не хотело отвечать на

противонаправленные импульсы ближайших спутников, рефлекторно сжимать их в тиски протозвёздной туманности,

неразборчиво поглощать облака их напыщенности.

Метеорологический аппарат «Арктика-М» уловил уголком отражателя оранжевые колонии облаков, зеркальные

вымыслы морей и выстроил островную гряду Байкала. За пределами озера начинался конгломерат нематериального

мира. С кирпичной башенки взлетела ракета, выбрасывая рабочее тело, накрывая маревом буквы на памятной

табличке. «Здесь жил космонавт, исследователь и романтик Зимин Михаил». На каждом сантиметре своего двора

Миша регистрировал триллионы сигналов волновых функций. Духовные сущности его одноклассников посылали

лучистое тепло. Волновой фронт перемещался по центральным проспектам мощных сибирских городов,

километровым мостам и сетям железнодорожных полигонов.

Мишины друзья вели общение с духами сибирской Земли вдалеке от дома. Женька делал обход в прорезавшем мыс

каменном коридоре, его тело ныло под древними глыбами, пропуская через себя реки световой энергии. Лешка вел

состав в двухкилометровом петлевом тоннеле, внутри которого дорога поднималась и разворачивалась на сто

восемьдесят градусов, прежде чем выйти на «Чертов мост». Юрка затесывал бревна будущей часовни, оставляя

полосы нетронутой коры для сокодвижения. Природа заряжала его бледной торжественностью рассветов, мощью

живых планетарных кораблей, застывших на ощетинившихся гребнях изумрудного берега.

Миа поднялась на подъёмнике на скалу «Белый Камень». Баргузинский хребет и скалы Ольхона казались ей

похожими на Ротхааргебирге и Леннегебирге, а в рыбных и сувенирных лавках текла такая же жизнь, как в ее

родной Альтене. Вытянутые среди гор улицы, подпертые избами церкви, сроднившиеся с природой люди вдыхали в

нее знакомые образы. Здесь, на чужой земле Миа поняла смысл наставления пастора: «Еrst Mann und dann Frau». Она

наблюдала, как звезды-изгои оставляли глазами поцелуи на губах ее знакомого, нарушали гравитационный баланс

его орбиты, раскалялись и вспыхивали, пытаясь сделать его ядром своего звездного семейства. Многие намертво

прибитые звезды ее галактики выбрали всепожирающую пустоту и, несмотря на то, что их мир был переполнен

силами, крушившими все на своем пути, им не хватало энергий самой пустоты-живых вихрей, которые, кружась и

вихляя, могли провоцировать возбуждение атомов, непредсказуемость и абсолютную готовность попасть под влияние

могущественных планетоидов, способных создать вокруг звезд особое пространство и ослабить влияние пустоты.

Байкал возвращал Ангаре и Селенге силу и мощь своего «славного моря», становясь молодым океаном. Экологи

прикрепились ризоидами к лапкам шмелей и, утопая в пыльце желтых маков, провалились в зону отчуждения, где

сила пустоты была настолько велика, что материя не облекала в формы свет звезд, не искала смысл в обмене

веществом, информацией, энергией, а была готова вернуться к исходному хаосу. Под облаком разряженной пыли

тлело раскалённое ядро пассивной звезды, баланс ее гравитационных сил был сильно нарушен, и если обычные

звезды жили тем, что поглощали рассеянные скопления звезд среднего возраста, то Миа только разрушала

приближавшиеся к ней планетоиды.

Они согрелись в фейерверке из тысяч спичечных головок горевшей тайги и слились друг с другом на уровне атомов,

притягивая исковерканные энергией взрыва слепые электроны физических тел, образуя полновесные ядра,

кричавшие на всю галактику о своем рождении. Перед вспышкой он дал потоку ее белого луча попасть в корпускулы

своей памяти и воспроизвести ледяные хризантемы в неспящем таежном ручье, в котором таилась энергия силовых

полей его Живы. Его неизрасходованный жизненный потенциал оставался на Земле. Семь его нот объединились в

устойчивом аккорде. Человек не вымер как вид. Бог развивался в нем, пульсируя в мириадах сознаний.