Виталя Логинов рано понял, что внешностью природа его не побаловала. Глаза бесцветные, выпуклые, как у рыбы все равно. Волосы реденькие, белесые, и словно к голове приклеены. Сам Виталя худой, длинный, ноги-спички, руки длинные, нескладные, шея зимой и летом из ворота торчит. Мать, бывало, покрикивала: «Да ешь-ка ты как следует, заморышем растешь, срам глядеть!» Но Виталя-то ел нормально, просто сложением он такой получился, в отцову родню пошел. В девятом классе все друзья повлюблялись, на пустыре за школой целовались с девчонками. А с Виталей никто даже в кино идти не хотел. Зинка Королева, соседка, с первого класса вместе в школу ходили, он еще ее от собак защищал, трусиху, и то отказалась. Каждый вечер, засыпая, Виталя перебирал в памяти все обиды: и внешность, и робость свою, и насмешки одноклассников, и жаловался на судьбу. Так безрадостно и прошел последний класс. Для выпускного вальса их расставили по росту, и Витале выпало танцевать с Верой Тираспольской, первой в школе красавицей. Все мальчишки на Веру заглядывались. Виталя понимал, что она на него и внимания не обратит, а все равно наглядеться не мог, уж очень красивая! И глаза, и волосы, и грудь выдающаяся, и талия тоненька-тоненькая, и ножки загляденье, а ладошки у нее оказались узенькие и прохладные. Во время вальса выпускного впервые Виталя себя мужчиной почувствовал: куда кружит, туда Вера за ним и скользит по паркету.

- Вот так всю жизнь будет! - пообещал сам себе Виталя. – Выберу себе жену, чтобы с полнамека слушалась, чтобы куда я, туда и она, как в танце – я веду, она за мной! Мне красавица не нужна, главное, чтоб меня любила. Сдохну, а своего добьюсь!

В институт он поступил легко, институт не самый престижный, но Виталя его давно присмотрел, - на архитектурный факультет был самый низкий конкурс в Москве. Москвичей в институте было меньше половины, и основные любители замутить жили в институтской общаге. Виталя в институте стал называть себя Витей, решил отбросить несолидное школьное имя. Ребята называли его Витек, охотно приглашали в общагу, а Виталя-Витек всегда приносил выпивку, потому что понимал, что за так его, заморыша, никто не позовет. И девчонки в общаге были добрые и без комплексов, и парочки во время гулянок потихоньку уходили в соседние комнаты, и возвращались довольные. И при этой раскованности и всеобщем веселье ни одна из девчонок не заинтересовалась Виталей, то есть Витьком, ни одна не подсела к нему за столом, не предложила выпить «на поцелуй».

На картошке, куда их послали через месяц после начала учебы, и того хуже получилось. Виталя стер ноги до крови, ранки загноились, работать он не мог, валялся в кровати и, выпив со всеми, жаловался на свое невезение, за что получил от девчат прозвище «Витик-нытик». Зато на картошке Виталя сдружился с Петькой Лукиным и Геной Мальцевым – самыми заводными на курсе, и его почти перестало огорчать хихиканье девчат. Через год никто кроме Витали уже не помнил глупого прозвища. Еще через год Виталю выбрали в институтское самоуправление. Он теперь пожимал руку преподавателям, проходил практику в самых престижных местах, и с девушками здоровался вежливо. В кино их он теперь и сам приглашать опасался: провинциальные девчонки, разглядев столицу, да разобравшись во всех столичных возможностях, нарасхват разбирали москвичей в мужья, получали московскую прописку, а потом пускались в свободный поиск мужчин побогаче и поудачливее. А Виталя, мало того что москвич, еще и с квартирой! Мать с отцом давно хотели переехать к бабке в деревню, там целый дом пустовал, да огород, да лес рядом – красота. Ждали только, чтобы Виталя женился, одного мать оставлять его пока не хотела, - сварить-постирать некому, прибираться Виталя не будет, грязью зарастет, ну, и прочее, как там матери всегда причитают.

Институт Виталя окончил успешно, работу нашел очень даже перспективную, в хорошей фирме. И скоро стал там отделом снабжения руководить. После очередного кризиса фирму выкупил по дешевке какой-то чиновник. Потом она еще несколько раз переходила из рук в руки, пока, наконец, у нее появился настоящий хозяин, который, правду сказать, не очень разбирался в строительном деле. Новому хозяину понадобился знающий человек, и Виталя оказался под рукой. Хозяин справлялся со всеми сложностями ведения бизнеса, а первый зам занимался производством. Фирма и строительством занималась, и евроремонтом, и дизайном. Виталя сам подбирал архитекторов, строителей, и через несколько лет собрал надежную команду. Сам он работал он много, но и деньги получал очень достойные.

Тридцатилетие свое Виталя встретил скромно: зашел в автосалон и со скучающим видом, как будто каждый день покупал машины, купил новенький сверкающий «Пассат». Прямо из салона поехал он на своем подарке к родителям, так и не дождавшимся его женитьбы и давно переселившимся в деревню. Бабкин дом Виталя для них основательно подновил.

- Когда ж ты женишься, сыночек, когда нагуляешься, - причитала мать, подкладывая Витале котлет, - когда внуками-то порадуешь?

Но Виталя отмалчивался. Не мог же он рассказать матери, что еще никогда с девушкой не гулял. Нет, девушки, конечно, временами в квартире появлялись, и все они, кто лучше, кто хуже изображали любовь, а получив деньги, с ухмылкой глядели на Виталю. «Че, забесплатно никто не дает?» - читал Виталя в этих взглядах. «Зато всегда при деньгах!» – злился Виталя, но вслух этого не высказывал.

Каждый день, ложась в постель, перебирал Виталя в памяти прожитый день. И каждый день жаловался на судьбу. Ну, зачем родился он таким уродом? Ну, почему ни одна девушка не хочет узнать его поближе, разглядеть в нем что-то хорошее? Мать все время утешает его, говорит, что глаза у него хороши. Что с того, что глаза хороши, если сам он не хорош! И вот так жаловался Виталя сам себе каждый день, - и вправду – Витик-нытик!

К тридцати годам Виталя стал интенсивно лысеть, и теперь слипшиеся волосы прикрывали только половину головы, а на макушке светилась «плешивенка», как называла это мать. Отдыхать в любезных российскому люду Турции и Египте, Витале не хотелось. Раздеться на пляже он, стесняясь своей худобы, заставить себя не мог, а сидеть на балконе и вожделенно наблюдать за отдыхающими в полную силу соседями, Витале было обидно. Такие деньги выложил, а удовольствия на копейку! Посматривать с завистью на округлявшихся женушек Гены Лукина и Пети Мальцева, ожидавших уже второго ребеночка, Витале давно надоело. И все разговоры их в последнее время все вертелись вокруг детей, наследников, стало быть. И Гена и Петр трудились в строительном бизнесе, и с Виталей часто пересекались по работе, и дружили они как в студенческую пору. Дружбой этой все трое дорожили, считая ее настоящей, потому как началась она еще во времена, когда лишнюю бутылку дешевой водки купить было не на что. Женились Гена с Петром еще в университете, и жены друзьям попались хорошие, заботливые, любящие, и хотя и не красавицы. Но для семейной жизни это большого значения не имело. Гена и Петя могли иногда оторваться вместе с Виталей, выпив крепко у него в квартире и пригласив под настроение девочек, но к семье относились трепетно и с заботой. И Витале хотелось чего-то такого, настоящего, с доверием и пониманием, только в жизни своей такого встретить ему пока не пришлось. А кроме того, Виталя хорошо помнил, как все начиналось в институтской общаге, и как радовались ему, приходившему в гости с полным полиэтиленовым пакетом еды и выпивки. А любовь в его жизни вообще только за деньги и происходила, вернее, не любовь, а секс, по-западному: товар-деньги. Но тридцать-то стукнуло, надо о семье подумать, о наследниках побеспокоиться.

И Виталя уже совсем было решился пойти в брачное агентство, но жизнь решила по-своему.

Он был в Санкт-Петербурге на ИнтерСтройЭкспо, и как раз вернулся в гостиницу, чтобы переодеться. С потенциальными партнерами уговорились встретиться в ресторане, и юристы уже приготовили проект контракта. Виталя, неторопливо завязывая галстук, бумаги эти просматривал. Запиликал телефон и в окошечке показалась надпись «Вызывает Первый».

- Привет Виталий Васильевич! – весело приветствовал Виталю шеф. Он недавно женился, и сейчас звонил с каких-то океанских островов, куда увез молодую супругу в медовое путешествие. Уезжая, он оставил Витале неограниченные полномочия в управлении компанией, даже туманно пообещал сделать партнером, «если все пойдет, как пойдет». Уже две недели от шефа не было вестей, и Виталя понял, что случилось что-то экстраординарное.

- Ты где? – коротко поинтересовался шеф. И услыхав, что зам в Санкт-Петербурге, обрадовался: - Ну, прямо в точку! Я и забыл про Экспо, но ты мне именно в Питере и нужен. Ты, Виталий Васильевич, знаешь, почему ремонт у Кирсанова застрял? Знаешь, конечно! Так вот он мне сам сегодня звонил, и недовольство свое высказал. Так что, ты уж будь любезен, выясни, что там за блокада с грузом. В общем, сделай так, чтобы я об этом ремонте больше не слышал! Кто такой Кирсанов, ты, надеюсь, помнишь?

Виталя заверил шефа, что помнит, обещал, что медовый месяц ничем более омрачен не будет, и быстро с распрощался.

Кирсанов был чиновник самого высокого ранга, даже не крыша для их фирмы, а, так сказать, шпиль, крышу венчающий. Огорчать его у Витали и в мыслях не было, но обстоятельства были таковы, что контейнер с несуразно дорогими тканевыми обоями, сделанными на заказ в Финляндии, затерялся в просторах Ленинградской области. Виталя поручил своему помощнику выяснить, что удалось узнать о пропавшем контейнере, и поспешил в ресторан.

Наутро, изучив информацию, и выведя на планшет карту Октябрьской железной дороги, Виталя решил лично подъехать на станцию Мурманские Ворота, где и затерялся ценный груз.

Разглядывая из окна машины унылые развалины вокруг станции, не просыхающие под осенними дождями подгнившие заборы, баб и мужиков в оранжевых безрукавках, надетых поверх необъятных ватников, копошащихся на станции, Виталя решил не покидать приятного тепла салона, и послал на переговоры со станционным начальством своего помощника. Деревянный, крашеный зеленым маленький вокзал напоминал правление колхоза из фильмов прошлого века. Рядом заросли бурьяном какие-то желто-белые развалины непонятного назначения. Сидеть в машине, взирая на это запустение, Витале не хотелось. Оставив с помощника и шофера разыскивать груз, и пересев за руль, он решил проехаться по станционному поселку. Картина открылась ничем не примечательная: несколько домов выглядели совсем заброшенными, какие потихоньку разваливались, и лишь немного обновленных крепких строений радовали глаз. Почти у каждого дома красовались теплицы, и трепетало на веревках непросохшее бельишко. Улицы, покрытые давно растрескавшимся асфальтом, почему-то назывались громкими именами Гоголя, Крылова, Станиславского. Имелась, правда, и традиционная улица Вокзальная, проезжая часть которой была почти разбита. Объехав весь поселок, и не найдя ничего интересного, Виталя решил ехать назад к станции и повернул на улицу Островского, где обнаружились несколько трехэтажных домов и местный магазинчик. Виталя притормозил, рассматривая огромную бутылку кока колы, закрывавшую узкую дверь белого строения.

Дверь магазинчика открылась, выпуская девушку с большой сумкой в руках, и медленно и со скрипом притворилась. Девушка стала осторожно спускаться по лестнице. На ногах у нее были городские серые сапожки с каблучками, а перчатки и шарфик в тон сапожкам, поблескивали под осенним солнцем. Волосы, собранные заколкой, падали на спину, пояс плаща подчеркивал тонкую талию. Ветер прижимал к ее ногам юбку, и Виталик залюбовался стройной фигуркой. А когда он глянул девушке в лицо, то понял, что пропал. Вот прямо здесь на станции Мурманские Ворота, он потерял голову, сердце, и что там еще положено терять, когда встречаешь свою судьбу. Девушка оказалась красавицей! Светлые волосы, огромные глаза, розовые губы и белоснежная кожа, - просто русская березка! Высокие скулы, точеный овал лица, переходивший в нежную шейку, маленькие аккуратные ушки, - да она, может, еще и покрасивее Верки Тираспольской, которую Виталя никак не мог забыть! И совершенно потеряв голову, и забыв про свою внешность и про то, что он всегда боялся красивых женщин, Виталик вышел из машины и, удивляясь собственной смелости, предложил довезти девушку до дома. Домик ее оказался на соседней улице, маленький, бревенчатый, с давно не крашеной верандой. На веревках перед домом полоскались на ветру простыни, и надувался пузырем белый пододеяльник. Девушку звали Надеждой, и Виталя сразу стал называть ее Наденькой. Ехал назад к станции и повторял «Наденька, Надя, Наденька моя!»

Контейнер уже отыскали, даже перегрузили на отправлявшийся через два часа состав, и помощники ждали Виталю с нетерпением. Они ехали назад в гостиницу, и Виталя, закрыв глаза, все повторял про себя «Надя-Наденька», и неожиданно для себя самого, откуда только такое: «Надежда Логинова!»

- А что, - подумал Виталя, - жениться все равно надо, давно хотел. А тут девушка бедная, неиспорченная, такая две шубы сразу не потребует!

Про шубы, это Виталя своего шефа вспомнил. Молодая жена шефа отправилась с ним накануне свадьбы за покупками, а накупила все для свадьбы, все для медового месяца, неисчислимое количество обуви и плюс ко всему две шубы, и это в начале июня!

К шести вечера Виталя закончил все дела, отпустил помощника, а сам купил в киоске при гостинице шикарный букет и погнал по трассе «Россия» в сторону Волхова. За Кисельней съехал на разбитую местную дорогу, и объехав Волхов, попал в Мурманские Ворота с севера. Уже поднимаясь под дождем по истертым ступенькам веранды, Виталя сконфузился и остановился перевести дух. Тут дверь открылась, и Надя выглянула во двор.

- Ну что же вы не заходите? - спросила она, улыбаясь. – Оробели или передумали?

- Оробел, - признался Виталя, и с этой минуты все стало легко и понятно. Надя его ждала, она даже не скрывала этого. И Витале вдруг захотелось поверить, что все у него сложится вот именно с этой девушкой-березкой. Не может быть, не может быть никогда, а вот взяло и случилось!

Идти в ресторан Надя отказалась. Она познакомила Виталю с матерью и отцом и усадила пить чай; угощала его пирогами и дорогими конфетами, припасенными, конечно же, для особого случая. Конфеты были немецкие, и хорошей в них была только упаковка, но Виталя ел конфеты, запивал их душистым чаем с мятой, и смотрел на Наденьку во все глаза. Родители девушки переглядывались, расспрашивали Виталю о Москве, о работе, о родных, удивленно качали головами узнав, что гость до сих пор семьи не завел, и все переводили взгляд с Витали на дочку, словно прикидывая, до пары ли они будут. Уходил Виталя за полночь, и долго еще стояли они с Наденькой на крылечке.

Наденька раньше работала секретаршей у заместителя начальника дороги, но неделю назад ей пришлось работу оставить. Начальник хотел большего, чем просто секретарский труд, а Наденька трезво представляла, что из этого будет одни неприятности, потому как начальник был крепко женат, и третий ребеночек у него родился чуть более года назад. Она уволилась и вернулась ненадолго к родителям, передохнуть, успокоиться и подыскать новую работу. Наденька оказалась всего на три года моложе Витали, хотя и выглядела двадцатилетней девочкой из-за хрупкого телосложения. О своих серьезных намерениях Виталя объявил Наденьке на второй же день знакомства, удивив и ее и родителей. Через месяц Виталя приехал к Наденьке свататься, а еще через две недели сыграли свадьбу - сначала в Мурманских Воротах, а потом в Москве.

В родном поселке невесты свадьба получилась настолько пьяной и буйной, что пришлось до рассвета разнимать возникающие то тут, то там выяснения отношений. На рассвете молодые уехали на аэродром, и в тот же день закрутила их московская свадебная программа. Свадьбу вел громогласный распорядитель, было не скучно, музыка не оглушала, выпивали умеренно, и на душе у Витали было хорошо. Родители его радовались и невестой любовались, впрочем, Наденькой любовались все гости, некоторые даже завидовали, и было чему позавидовать, потому что Наденька в простом белом платье выглядела необыкновенной красавицей. И танцевал Виталя с ней совсем как давным-давно с Веркой Тираспольской: куда он ведет, туда и невеста за ним, как нитка за иголочкой. Виталя чуть рукой поведет, а она уже уловила его движение.

- Снежная королева, нет, Белоснежка, или Спящая красавица! Принцесса из арабской сказки! – не мог наглядеться на нее Виталя.

- Повезло тебе, сынуля, - обнимала его на прощанье мама. – Дождался своей судьбы! Живите счастливо, детки!

Виталя подсаживал жену в машину, поправлял платье, чтоб дверью не прищемило, накрывал Наденьке плечи белой шалью, - ночи холодные, - не простыла бы, а в мыслях неотвязное: «Вот сейчас! Вот еще полчаса и…» Ведь еще ничего не было, до свадьбы всего несколько раз поцеловались. За месяц жениховства Виталя только два раза и приезжал из Москвы. В ресторан в Волхове, а потом по замыслу Витали, в гостиницу, Наденька идти отказывалась. Дома, рядом с ее родителями, Виталя ничего себе позволить не мог, а на крылечке при провожании дальше поцелуев дело, конечно, не зашло.

В ту ночь Виталя чуть не задохнулся от счастья. И почти поверил он, что теперь у него все будет как у людей, и семья, и счастье, и, кто его знает, может даже дети. И при мыслях этих у него туманилось в глазах. Может, и правда, он уже достаточно настрадался, заслужил свое счастье нормальное человеческое, ну, чтоб как у всех. И следующие полгода прожил Виталя в полном блаженстве: его ничего не раздражало, не огорчало, не злило, он был абсолютно счастлив, и ничто не могло изменить это состояние. И даже безмолвные жалобы перед сном сократились до минимума. Устраивался Виталя возле молодой жены, и только успевал сказать «эх, если бы…», и тут же засыпал.

А дома его теперь ждала Наденька. И ужин был готов, и постель теперь пахла чем-то приятным, а в ванной на полочке стояли всякие женские флакончики, и висел розовый халатик с кружевными рукавчиками. И Виталя с удовольствием разглядывал стопки женского белья в гардеробе, и сапожки под вешалкой, и сумочку на полке под зеркалом в прихожей. И Наденька была неизменно приветлива, и заботлива, и внимательно слушала его рассказы о прожитом дне. К родителям его жена ездила с удовольствием, и всегда везла гостинцы – пироги или другие сладости, ею испеченные, и мама не могла нахвалиться невесткой. И с женами друзей Наденька сошлась без проблем, они теперь раз в неделю перезваниваются, новостями делятся. И с шубами обошлось недорого, даже удивительно. Они поехали покупать зимнюю одежду и потратили меньше половины того, на что готов был раскошелиться Виталя. Но и в недорогой шубке выглядела Наденька на миллион долларов. Кстати, и шеф был Виталей доволен, уверил себя, что это его счастливый пример подтолкнул зама к женитьбе, всячески хвалил его, повторяя, что человек семейный – это человек надежный, и вообще, - основа общества. И после окончания пресловутого ремонта Кирсановского особняка, шеф в присутствии самого Витали дал указание юристам готовить документы делавшие того совладельцем фирмы.

- Ты теперь человек женатый, положительный, - повторял шеф. – А станешь партнером – землю рыть будешь, - на себя работаешь, не на дядю.

- Ну, как ваша медовая жизнь? - спросил как-то Гена на балконе, куда они вышли покурить, оставив женщин сплетничать.

- Да, Витек, колись, - подхватил Петя, - чего жена не полнеет, когда о детях думать будете? Гляди, она у тебя без работы скучать начнет!

- А от скуки одни неприятности! – поддержал Гена. – Оглядится вокруг и…

Шутили друзья, конечно, и по-доброму шутили, но Виталя после того разговора не на шутку задумался. Отрезвел, можно сказать. Наденька не беременела, и к врачам пока не обращалась, повторяя, что еще и года не прошло и волноваться не о чем. И к тому же хотели они съездить отдохнуть к теплому морю, ждали только удобного случая, передышки в делах, чтобы Виталя мог без опаски оставить работу недели на две. Наденька по его просьбе разыскала тур в совершенно безлюдное место, где маленькие домики стояли далеко друг от друга и у самой воды. В таком месте Виталя не постеснялся бы раздеться и понырять. Тем более, что Наденьку его худосочный вид не смутил и в первый раз, а потом и сам Виталя привык во всем жене доверяться. Но после того вечера с друзьями, задумался Виталя крепко: ну чем он мог так Наденьке понравиться, что она и замуж за него сразу согласилась, и родителям его угождает, и к нему только с улыбкой, да с лаской. Нет, о том, чтобы с Наденькой расстаться, и речи быть не могло! Но захотелось Витале узнать, чем же он такую красавицу заслужил, чем завоевал, как добился, и в чем же причина Наденькиного хорошего к нему отношения. Виталя и надеяться не мог, что жена искренне к нему привязана, такой красавице просто невозможно в него, урода, влюбиться. Что же тогда?

- А я сразу поняла, что ты – добрый, - отзывалась на его расспросы Наденька. – Пожалел меня, когда я тебе про начальника рассказывала, по лицу видно было, что жалеешь. Мне деваться было некуда, работу я оставила, жить с родителями не сахар, а снова секретаршей устраиваться и квартиру в Питере снимать – тоже не больно весело. Зарплаты на все хватает, если жить скромно, но в отпуск уже не съездить, и на свою квартиру не накопить.

- А если бы мы не встретились? – допрашивал ее Виталя, - если б я тогда к тебе в гости не напросился, чтоб ты делать стала?

- Работу бы нашла, - вздыхала Наденька, - да так и жила бы безрадостно. Ну, может начальник симпатичный попался, роман бы завела!

И она звонко смеялась, глядя на его расстроенное лицо.

Они съездили на отдых, провели две недели у теплого моря, купались на безлюдном пляже, спали под шум воды. Вечерами они гуляли по единственной в туземной деревеньке асфальтированной улице, ужинали в местном ресторанчике, пробовали блюда, которым даже не знали названия, и Виталя дарил эти незамысловатые чудеса Наденьке вместе со своей любовью. Вернувшись в Москву, он с удвоенным энтузиазмом ушел в работу, а Наденька отпросилась ненадолго навестить родителей. С ее отъездом Виталя остро почувствовал, как пуста его жизнь без Наденьки, скучна его квартира, которой он так гордился, и серы утренние рассветы, когда просыпается он в одиночестве на широкой кровати. Он звонил жене по пяти раз на дню, звал домой, жаловался на одиночество, и когда она, наконец, приехала, то счастлив Виталя был как никогда в жизни. Через месяц Наденька, сияя от счастья, сказала ему, что беременна.

- Беременна, - повторял про себя Виталя, ворочаясь на самом краю кровати, чтобы не разбудить давно спящую Наденьку. – Беременна! А чей же ребеночек? Если мой, тогда, конечно… тогда – да. А если не мой, а кто его знает чей? В Мурманских воротах две недели была, и сразу – беременна! И потом, она ведь все дни одна, я на работе, и… и все что угодно успеть можно! А… - и сон никак не шел, и мысли Виталю одолевали, не давая успокоиться. Радовались родители, летала как на крыльях пополневшая и похорошевшая Наденька, ликовал шеф, недавно ставший отцом. Виталя рассматривал призрачные черные фотографии будущего ребенка, пытаясь угадать в расплывчатых чертах младенца чужой облик.

- Носик мой, а форма головы – твоя, пальчики длинные – мои, а ушки точно как у тебя, и размер ноги, похоже, огромный будет, папин, - не уставала разглядывать темные пленки ультразвука Наденька. Но Виталя, как ни старался, а полюбить эти темные силуэты не мог. Он стал отстраняться от Наденьки, когда она прижималась к нему, оправдываясь, что может повредить ребенку.

Время шло, роды приближались.

- Я твою красавицу возле метро Павелецкая сегодня видел, - обронил как-то Генка.

Он позвонил по делу, вопрос они быстро решили и теперь просто болтали. – Идет по тротуару, уточкой переваливается, животик несет. Я бы на твоем месте не разрешал ей в такую холодину по улицам шастать. Моя Светка, когда беременна была, сама за порог ни ногой. Я ее вечером в парке выгуливал, когда народ уже по домам сидел. А то еще толкнут, либо сама поскользнется. Ты, Витик, с ней построже, скажи ей.

- Скажу, скажу, - пообещал Виталя, а у самого сердце замерло. Точно, скрывает что-то, не такая простая у него женушка как хочет казаться! Вот что ей на Павелецкой понадобилось? Вокзал или «Азбука вкуса»? А может… может она встречалась с кем-то.

Виталя всю ночь ворочался, слушал Наденькино дыхание, и снова жаловался на свою судьбу. Наденька во сне перевернулась на левый бок и теперь лежала лицом к нему, живот прижался к его руке и Виталя чувствовал, как ребеночек возится, устраиваясь поудобнее, толкаясь ему в руку пяточкой или локтем.

- Маленький мой, - умиляясь думал Виталя, - бельчонок мой! А так ли важно мне знать наверняка, что ты – мой? Разве недостаточно, что ты – Наденькин, что я тебя буду любить, воспитывать. Мне ты будешь улыбаться, мне первому протянешь ручки, мне скажешь «папа».

Виталя смотрел в темноту, сон все не шел, а мысли все крутились и крутились вокруг одного и того же вопроса: - Может она меня любить, или не может?

Он заснул под утро, проспал, позвонил своей секретарше и предупредил, что будет только к обеду. С Наденькой простился как всегда, поцеловал ее в теплый пробор, прислонился ухом к животу, и уже закрывая за собой дверь помахал рукой. Отъехал от дома до супермаркета на углу, поставил машину вдали от дороги, а сам поднялся в кафе на втором этаже и занял столик у окна. Наденька появилась минут через сорок. Шла она медленно, как заметил Гена, слегка переваливаясь «уточкой». Яркий синий платок был туго повязан под капюшоном серенькой шубки. Виталя заспешил вниз, и не теряя Наденьку из виду, дошел за ней до станции метро. Он выскакивал на каждой станции, боясь потерять ее, боясь и того, что жена может заметить его, понять, что он следит за ней, обидиться и рассердиться. На Павелецкой Наденька вышла из вагона и, не оглядываясь, уверенно пошла к выходу. Чувствовалось, что дорога ей знакома, что ходила она здесь не раз. Сердце у Витали громко стучало. Неужели она с кем-то встречается? Наденька повернула направо и пошла вдоль Новокузнецкой, мимо каких-то офисов, мимо билетных касс, мимо красного храма. Она повернула в узкий и весь занятый машинами, 1-й Новокузнецкий переулок. Виталя следил за ней с улицы, пока она не скрылась в глубине переулка, и побежал следом. Переулок перешел в другой, такой узкий, что тротуар был только с одной стороны улицы. Наденькиной шубки нигде не было видно, словно она растворилась в снегу, укрывавшем дворы за заборами, протянувшимися по обеим сторонам улочки. Виталя дошел до кирпичной церкви и подошел к калитке. Розовое с белым строение выглядывало из-за черных голых деревьев. «Храм Спаса Преображения на Болвановке» прочитал Виталя на доске объявлений у ворот. Не зная что делать, Виталя зашел во двор и подошел к церковному крыльцу.

Дверь в храм была прикрыта, но изнутри пробивался свет, и Витале захотелось зайти и взглянуть на церковь. За дверью открылось небольшое помещение, и оглядевшись вокруг Виталя понял, что церковь расписана в очень русском стиле, сверкала яркими красками, позолотой, красным стеклом лампад. Строго глядела на входящих Богородица в красном покрывале. Внутри было пусто, только возле Троицы стояли женщина и двое детей, да не старый еще мужчина молился в углу у маленькой иконы. Виталий еще раз обвел взглядом церковь, и неожиданно увидел серую Наденькину шубку. Капюшон она сбросила на плечи, и неотрывно смотрела на небольшой образ в простой коричневой деревянной раме. Виталя вдруг испугался, что она может обернуться и увидеть его, и поспешно вышел на крыльцо. Пожилой священник с добрым лицом шел к храму по расчищенной от снега дорожке.

- Извините меня, - обратился к нему Виталя.

- Здравствуйте, - улыбнулся священник, глядя Витале прямо в глаза. – Вы службу заказать хотите? Или ищете кого? – внимательно глянул на него священник.

- Я … да, это… – растерялся Виталя и оглянулся на дверь. – Там женщина в шубке, беременная…

- Жена ваша?

- Жена…

- Пойдемьте со мной! – твердо сказал батюшка, и прошел мимо церковных дверей к деревянному строению возле храма. Он открыл дверь и жестом пригласил Виталю войти.

- Слава Б-гу, что вы сами пришли, - сказал он, тяжело опускаясь на скамью и показывая Витале на единственный стул. – Я уж думал, что придется мне вас разыскивать!

- Да что случилась? - испугался Виталя. – С Наденькой? Или с ребенком что-то не в порядке?

- В душе непорядок, сын мой, - душа твоя мается, - тихо сказал батюшка. – Жена твоя здесь не в первый раз. В храме нашем есть очень редкая икона Богородицы – помощницы в родах. Так и называется «Помощница в родах». И жена твоя к ней приходит, долго стоит, милости просит. Матушка ее заметила, разговорилась с ней, специальную молитву ей записала. А когда жена твоя молитву ту прочитала, расплакалась она, мы уж думали скорую ей вызывать да в больницу везти.

- Да почему? – вскинулся Виталя. – Что такое с ней случилось? Да я ее сюда больше не пущу! Хочет молится – пусть дома молится сколько душе угодно! Я ей десять таких икон куплю... - тут он посмотрел в лицо батюшке и отчего-то смешался, замолчал.

- А потому, плакала она, что слова молитвы такие: - Храни нас под сению милости Твоей, Помощнице в родах, Пречистая, молящимся о родах помози, наветов злых свободи, тяжких бед, напастей и смертей отврати. Даждь благодатное прозрение, дух сокрушения о гресех, даждь зрети всю высоту и чистоту дарованнаго нам…

Виталя потрясенно молчал,

- Думает жена ваша, что не любите вы ее, что не с радостью ждете этого ребеночка. И страдает она, и плод оттого страдает. – Батюшка пытливо глядел на Виталю. – Вы крещенный?

Виталя кивнул.

- Человек ты, по всему видать, не бедный, молодой еще, и болезни тебя не гнетут. Верно? – перешел на «ты» батюшка.

Виталя снова кивнул, верно.

- А зовут тебя как?

- Виталий!

- Ишь ты! Вот надобно тебе знать, что преподобный Виталий Александрийский в завещании своем наказывал никогда не осуждать никого, прежде Божиего суда, каким бы порочным человек им не казался. – Батюшка положил руку на нагрудный крест. – А у тебя жена - красавица молодая, да с любовью к тебе, да с добром, а чувствует, что не люба она тебе. Ребеночек у вас вот-вот народится.– Батюшка снова посмотрел Витале в лицо. – Что ж не хватает? Откройся мне, может я помочь смогу, а не смогу – молиться буду за вас, Б-г поможет.

- Да всего хватает! - с досадой проговорил Виталя. – Вот вы «любит» говорите! Да вы посмотрите на меня: как такая красавица меня, урода, полюбить может? Вранье это все, притворство! И ребенок, наверное, не мой, потому что… - он смешался и махнул рукой.

- А ты любишь ее? – тихо спросил батюшка.

- Люблю? – переспросил Виталя. – Да я все отдать готов за одно мгновение ее любви, за один взгляд ее… - тут он смутился.

До этого Виталя никогда не говорил вслух о своей любви. Даже Наденьке в любви не признавался, а просто предложил выйти за него замуж. И на красивые слова был он невеликий мастер, и кроме ласкового «Наденька» и «красавица моя», - редко удавалось Витале что-нибудь вслух жене сказать.

- Так ведь и жена тебя любит! Надышаться на тебя не может, страдает, что охладел ты к ней. Думает еще, что тебе она с животом не люба. Так ведь там твое дитя, плод любви вашей, как же можно не любить! – батюшка вздохнул. – А ты жене своей говорил, что любишь, что жить без нее не можешь, что она тебе Б-гом дана?

- Не говорил, - тихо ответил Виталя. – Нет, не говорил… Как вы сказали там написано: не осуждай прежде Божьего суда?

- Так и сказано, - подтвердил батюшка. – А жена твоя матушке признавалась, что полюбила тебя за доброту, за робость твою, за скромность и ласку. По всему видать, любит тебя жена за красоту душевную, а не телесную, - а такая любовь самая крепкая и самая верная. А что не веришь ты ей, так ведь вере тоже надо учиться, как и любви. Б-г даст, научишься! Так и в молитве Богородице сказано: «даждь зрети всю высоту и чистоту дарованнаго нам…»

Виталя кивнул, он, кажется, понял.

Они поднялись, и Виталя посторонился, пропуская батюшку вперед.

- С Б-гом, сын мой, - сказал тот. – Ребеночка крестить приносите, скоро уж тепло станет, расцветет все. Здесь летом красота божья – все подворье в зелени!

Хоть и волновался Виталя, как Наденька доберется сама домой, а ждать ее возле церкви не решился. На Новокузнецкой он поймал такси, и поехал в супермаркет за своей машиной.

С работы Виталя в тот день ушел рано, и не отдавая себе отчета зачем, поехал в направлении Новокузнецкой улицы. У Павелецкого вокзала он попал в пробку, и с полчаса почти совсем не двигался, но потом поехали резво, и Виталя и не заметил, как выехал на Новокузнецкую, а оттуда в переулок. С трудом втиснув машину между заваленным снегом забором и насторожено чернеющем в свете фар стволом дерева, Виталя прошел по скользкой тропинке и несмело потянул на себя притворенную дверь церкви. Он подошел к иконе, у которой молилась Наденька. Богоматерь в красных одеждах с волосами, распущенными по плечам, держала, оберегая, обе руки над плодным пузырем из которого глядел на мир еще не родившийся сын. В глазах ее светилась боль и решимость боль эту принять с радостью, ибо цена за счастье материнства несравнима ни с какими страданиями. Особенно умилили Виталю распущенные волосы. Вдруг вспомнилось, слышанное в детстве от матери, что во время родов женщине нужно и косы расплести, и все узлы на одежде развязать. Он еще тогда смеялся над материными предрассудками, дурачок! И слезы навернулись на глаза от воспоминаний, и устыдившись слез, Виталя быстро вышел на улицу.

Наденька как всегда ждала его с ужином. Тихонько бормотал телевизор, углы комнаты тонули в сумерках, люстра освещала стол, и было так спокойно и хорошо, что Виталя опять чуть не заплакал. Назавтра они собирались навестить родителей, и Наденька после ужина затеяла печь пирожки. Она хлопотала на кухне, а Виталя не спускал с нее глаз и мысленно все повторял про себя про «красоту и чистоту дарованного нам».

И ложась в тот день спать возле уже уснувшей, уставшей от возни с пирогами жены, Виталя не стал, перебирая в памяти день, жаловаться на свою судьбу. Вместо этого он мысленно благодарил за щедрый и незаслуженный пока дар, и все думал, как сделать так, чтобы Наденька перестала сомневаться в его любви.

А ребеночек ворочался у него под боком, укладываясь поудобнее…