Колыбельную напрасно дождь мурлычет за окном. Чашка кофе с коньяком отбивает всё желанье. И вдохновенье не желает в мир Морфея отпускать. Манит толстая тетрадь, трехстопным ямбом завлекая. И тоска моя седая томно в воздухе кружит. А обида её вторит, пробудившись за мгновенье. Горечь, боль и униженья хлынули за нею вслед. Разум вмиг оглох, ослеп, ничего не возражая. Душа в голос зарыдала, всё раны обнажив свои. Голос матери: «Усни. Ночь несчастья притупляет. Рассвет новый предлагает краткий путь из тупика». Да не слышу сам себя, рву на части я страницы. И хохочет, и глумится риторический вопрос: «Почему не судят тех, кто в душу лезет сапогами. И словами, как хлыстами, плиссирует на показ?» То случалось, и не раз, а выше на большой порядок. Да так, что сладок грешный суицид. Душа калека, инвалид о том кричит и умаляет. Шагнуть в окно, вкусить не то, ножом по венам полоснуть. И лишь тогда уснуть, и не проснуться, и обернуться страшным сном. Прослыть в народе слабаком, не в состояние забыть. Великодушно всех простить, и просто жить. Иль выживать в стыде и страхе, жалко коротая дни. И лелеять всё мечты, что скоро уж остынет блюдо. Сейчас же спать, но повторять: «Я проснусь…и не забуду» |