Каких только историй не встретишь в жизни! Особенно поражают истории, рассказанные репатриантами из стран бывшего Советского Союза. Как только удается людям, прошедшим через голод, войну, гетто, репрессии, да Б-г еще знает какие несчастья, оставаться людьми и хранить тепло сердца и красоту души!

 

Георгий был поздним ребенком в семье двух фронтовиков Бориса и Манечки Грановских. Он родился в год робкой надежды, сразу после смерти отца народов Сталина. Мать его, маленькая незаметная Манечка Рихтер, познакомилась с отцом своего сына на фронте. Она прибилась к полевому армейскому госпиталю еще под Курском, и прошла с ним до самой Польши. В сорок пятом ей исполнилась пятнадцать, тогда же встретила она капитана Бориса Грановского, и была просто ошарашена его обаянием. А когда он еще и заговорил с ней на родном языке, Маня сразу же влюбилась наповал. Капитан выписался из госпиталя вполне здоровым, и пообещав жениться на Манечке, как только кончится война, отбыл в часть. Адрес московский он, правда, Мане оставил, присовокупив «если что…». Отношения их последствий не имели, и верная Маня стала ждать конца войны, чтобы ехать в Москву выходить замуж за своего капитана. В сорок пятом Маня, набавив себе три годочка, стала военнообязанной, и перед демобилизацией получила все причитающиеся справки и новое обмундирование.

В Москву Маня прибыла в начале июня победного сорок пятого года с немецким чемоданом и солдатским сидором в половину своего роста. По московскому адресу, оставленному Борисом, нашла Маня барак на Соколе, битком набитый народом. В комнате Грановского проживали его родители, успевшие в начале войны эвакуироваться из Гомеля чуть ли не с последним эшелоном. Сам же капитан был в очередной раз ранен при штурме Берлина, и ныне пребывал в госпитале где-то в Мытищах. Маня представилась невестой, была с радостью принята и обласкана стариками. Назавтра сержант Рихтер выяснила местоположение госпиталя, и сразу же поехала навестить жениха. Грановский удивился, увидев Маню, но вспомнил молоденькую санитарку и от обещания своего не отказался. Через месяц Маня забрала жениха в Москву, и они с Борисом записались в ЗАГСе. На коммунальной кухне отпраздновали это событие за общим столом с водкой, винегретом и вареной картошкой. Соседи охотно пили за счастье молодых, и на фоне всеобщего веселья и победной эйфории, Мане и Мише казалось, что жизнь у них будет счастливая и безоблачная.

Старики с нетерпением стали ждать внуков, но восемь лет детей у молодых не было. В конце концов, родители, да и сам Борис, уже потеряли всякую надежду на ребенка. Борис как-то махнул на это рукой и перестал ждать. Он окончил институт, получил место на кафедре, занимался наукой. Только неунывающая Маня не теряла надежды, но когда поняла, что беременна, то и она целых четыре месяца не верила своему счастью. Так вот и получилось, что Борис не узнал о ребенке, его арестовали в начале октября пятьдесят второго года прямо в институте. Не помогли ни награды, ни фронтовой путь. Капитан Грановский, фронтовик и многих медалей и двух орденов кавалер, сгинул в адской машине сталинских репрессий. Мане предопределена была судьба жены врага народа, но в начале весны преставился сам отец народов. После этого список арестованных заметно поубавился. Холодным мартовским вечером свекровь отвела Маню в знаменитый роддом Грауэрмана. Мальчик родился около полуночи, но идти домой по пустынным улицам бабушка побоялась, и осталась сидеть в вестибюле до утра. Несмотря на радость рождения долгожданного внука, на сердце у нее было неспокойно, как потом оказалось не зря. Мальчика назвали Георгием, то есть, победителем, и ждали возвращения отца, чтобы как следует отпраздновать такое событие. Но отец не вернулся, а после многочасовых очередей у кабинетов власть державших, Мане выдали справку, что Грановский Борис Ефимович умер в Бутырках от почечной недостаточности. Умер он в ночь рождения сына, не зря болело материнское сердце.

- Почки отбили, - поняла Маня, но с родителями, чуть живыми от горя, этой догадкой не поделилась.

Через год, едва оправившись от свалившегося на них несчастья, старики Грановские решили вернуться в родной Гомель, где у них оставалась родня и чудом сохранился домик с садом. Они предложили Мане, которая тогда училась в медицинском училище, временно взять к себе внука. Малыша в бараке прозвали Жориком, выкроив свойское имя из пышного Георгия. Он был моложе всех детей, и с ним охотно нянчились подросшие послевоенные, рожденные в сорок шестом и сорок седьмом, девчонки-«последыши-победыши». Но оставлять его на целый день все-таки было не с кем. Бабушек у них в бараке не водилось. В начале тридцатых годов заселялись туда рабочие нового завода, куда привезли молодежь по набору, так что в пятидесятые годы проживали там бабы от сорока до пятидесяти, да редкие после войны мужики.

У Мани с Жоркой был один путь – в ясли на пятидневку, и то, что предлагали старики, был, конечно, наилучший выход. В Гомель они приехали все вместе. Мане помогла родителям обжиться, побелила старый дом, посадила огород, она и это умела, и, оставив старикам Жорку и все наличные деньги, глотая слезы, отбыла общим вагоном в Москву. Предполагалось, что внук пробудет в Гомеле два года, а потом Маня устроит его в детсад. Но жизнь повернула по-своему.

Война и послевоенная голодная жизнь, а потом потеря любимого Бореньки, вконец разрушили Манечкино здоровье. У нее открылся туберкулез, убивавший ее долгие семь лет. Привозить ребенка в сырую комнату в коммуналке с вечно кашляющей матерью, значило заранее определить его в туберкулезники, и Маня, понимая это, смирилась с тем, что с сыном она виделась только летом, когда приезжала в отпуск к старикам Грановским. Когда Мане стало совсем плохо, свекровь отправила в Москву свою племянницуЛибу, старую деву, ухаживать за невесткой. Манечку похоронили весной шестьдесят второго года, а Жорка остался со стариками уже насовсем.

Двоюродная тетка, неожиданно для всех сойдясь с соседом по бараку, берегла его московскую комнату, и было решено, что Жорка после школы поедет в Москву и выучиться на инженера или врача. Но то ли гомельский климат не располагал к учебе, то ли времени Жорке не хватало, а он всегда помогал бабке и деду и с огородом, и по дому, то ли гены отцовские не нашли себе применения, но Жорка учился кое-как и в ученые явно не стремился. А вот деду помогал с особенным удовольствием. Старый Грановский был портным, и не смотря на годы, работал много и с удовольствием. Вот в него и пошел Жорик, и, хотя Грановские хотели видеть единственного внука образованным человеком, быстро смирились, потому что видели, что из Жорика вырос не просто умелец, а мастер. Старики Грановские еще успели порадоваться на внукову невесту Мирочку, и ушли в лучший мир один за другим вскорости после того, как внука призвали на военную службу. Призываться Жорика отправили в Москву чтобы не пропала московская прописка. На похороны стариков Георгия, конечно, не отпустили, чай не мать с отцом, а что бабка с дедом родителей заменили, так кому это интересно! Мира, переселившаяся в домик Грановских после похорон старика чтобы ухаживать за бабушкой, осталась дожидаться своего Жорика и беречь дом и сад.

У Миры была своя история. Отца ее посадили по обвинению в участии в сионистском заговоре. Отец, бессарабский еврей, почти не говоривший по-русски, так и не понял до конца, что же такое сионизм и чего от него добивается следователь. А мама, пережившая оккупацию в Одессе и прожившая почти год в катакомбах, сделала попытку организовать мужу побег. Оба были при этом застрелены, а ребенок их, Мира, отправлена в детприемник. Оттуда ее забрала отцова сестра-двойняшка Сима, у которой было четверо своих хлопцев. Миру никто не хотел, но сестринский долг был исполнен, и дальше все покатилось своим чередом. После семилетки, одетая в старые братовы ботинки и школьное платьице, купленное ей из средств Всеобуча, Мира поступила в ученицы на швейную фабрику. Через год ей дали место в общежитии, и она к общей радости, наконец, ушла из шумного теткиного дома на «свои хлеба». Там на фабрике и встретила она своего Жорку, единственный свет в окошке, единственную любовь.

Георгия призвали во флот. Привыкнув еще с детства к тяжелой работе, служил он легко, брался за любое дело и был на хорошем счету у мичманов, то есть пользовался доверием и уважением. Выражалось это в том, что если нужно было сделать что-то не по уставу, либо сверх положенного, то задание предназначалось Грановскому. Георгий справлялся без особых усилий и без нареканий, за что и ценили. После года службы ему предоставили двухнедельный отпуск. А через два месяца после окончания отпуска Мира известила письмом, что ждет малыша. Дослужить Георгию не пришлось. Мира родила двойню, и новоявленного папашу комиссовали по телеграмме, заверенной главврачом родильного дома, для воспитания своих младенцев. Практичный Жорик за время пересадки в Минске успел сгонять в универмаг за двойной коляской, чтобы было в чем забирать деток из роддома. В том же универмаге продавщица, расщедрившись, вынесла ему из подсобки десять метров фланели на пеленки. За фланель Жорик расплачивался уже мелочью, и пятнадцать копеек все же не хватило, но жалостливая продавщица сказала: - Ладно, матросик, я добавлю!

В день выписки из роддома Георгия Грановского и Мириам Берковски расписали в ЗАГСе по военному билету жениха без положенного всем молодоженам ожидания. Дети смирно спали в новой коляске, укрытые для тепла флотским бушлатом. Этим бушлатом их укрывали еще два месяца пока у родителей набралось денег на два нарядных одеяльца. Дома Жорик повытаскивал из шкафа бабулины халаты и дедовы рубашки, и за два дня сострочил детям полное приданое – и рубашонки, и чепчики, и пеленки.

- А что не материал не новый, так детям он прослужит не долго, и уж за год на нитки не разойдется, - приговаривала Мира, радуясь каждой новой вещице. Она вообще имела уникальную способность находить хорошее в каждом событии. Счастлива семья с такой матерью!

Девочку назвали Маней, а мальчика Борей. Так хотела Мира, и Жорик с ней не спорил, сказал только, что им придется родить еще двоих, а лучше четверых, чтобы всем родителям оказать уважение. Мира на это только хмыкнула.

Через неделю после возвращения Жорика, из Москвы неожиданно приехала двоюродная тетя Либа. Полюбовавшись на спящих малышей, тетка завела серьезный разговор о переезде в столицу. Там, по ее словам, были хорошие детсады и школы, а также медицина и культура. Там их ждала мамина комната и уже совсем по секрету, шепотом, тетка сообщила, что их барак идет под снос, и что им могут дать «шИкарную квартиру» в Черемушках или еще где. И еще уверила Миру, что Жорик, такой хороший портной, что его в любом московском ателье «оторвут с руками» и заработки будут не в пример выше провинциального Гомеля. Жорик и Мира прошептались полночи, взвешивая все за и против, и утром известили тетку о своем согласии на переезд. В доме поселили Мирину подругу, чтобы следила за хозяйством, потому как Мира планировала приезжать с детками каждое лето. Вещичек набралось три чемодана и узел с подушками, да плюс коляска, да дети, в общем, решено было брать четыре билета и занимать купе. Дети всю дорогу вели себя пристойно. Пеленки, конечно, пачкали, но не ревели и не куксились, засыпали сразу после кормления. На них через открытую дверь купе с завистью смотрела молодая мамаша с ребенком примерно их близняшек возраста. Ребенок орал не переставая, извивался ужом, высвобождаясь из пеленок. Мамашу с орущим младенцем выставили в коридор, где она полдороги проплакала вместе с малюткой. А после Вязьмы, когда поезд уже набирал ход, Мира вдруг осознала, что в коляске-то спят не двое, а трое младенчиков. Она выскочила из купе, и побежала к проводникам. Обыскали весь поезд, но мамаша как в воду канула, и даже чемодан ее пропал вместе с нею. В купе осталась только сумка с детскими вещами и пеленками. Мира посмотрела Жорику в глаза, потом твердой походкой прошла в пустое купе и забрала сумку. Дети даже не проснулись, когда трое мужчин, стараясь их не потревожить, выгрузили коляску на перрон Белорусского вокзала. Носильщик погрузил вещи, Мира взялась за ручку коляски, и покатила своего нового ребенка в новую жизнь.

Жорика действительно взяли на работу в хорошее ателье. И дома он наладил старый мамин Зингер, и после ужина снова садился за машинку. Семья большая, надо зарабатывать. Вскоре у него появились постоянные клиенты, потом их жены, потом подруги жен. С пропиской особых проблем не возникло, прописали в мамину комнату и его, и Миру, и детей. Паспортистка только удивилась, когда солдатик успел троих детей завести. В ЗАГСе тоже подивились справке из роддома, где было записано не три, а два младенчика, но приняв на веру Мирыны «Они там такие заполошные, что сами не знают, чего пишут!», выдали метрические свидетельства и Борису Георгиевичу, и Марие Георгиевне, и до кучи Семену Георгиевичу.

Мира на глазок определила, что Семка месяца на два старше Борьки и Мани, но недокормленый, а значит, извиняйте, все будут одного возраста. Молока у нее хватило деткам до трех месяцев, потом перешла она на молочную кухню. А любви у Миры хватила бы на всю огромную Москву. Дети в этой любви росли спокойными, неплаксивыми, к тому же согревали друг друга по ночам и развлекали днем. А Мира иной день умудрялась и Жорику помочь – петли наметать, либо подол на дорогом платье подшить. Деткам сравнялось два годика, когда объявили, что барак будут осенью сносить. Мира была уже опять беременна, и чиновные лица хватались за голову, пытаясь найти большой семье подходящее жилье. Таких огромных квартир в Черемушках не строили, значит надо было выделять из старого фонда, и значит в центре. А на такие площади у чиновной братии был свой интерес. В конце концов семье предложили старый особняк в районе Лубянки. Мира с Жориком просто ахнули, войдя в дом со смотровым ордером. В доме года три никто не жил, ремонт требовался большой. Но была там огромная кухня с кладовой, пять комнат, кабинет с отдельным входом, ванна на львиных лапах и огороженный двор.

- Считай, мне второй раз в жизни повезло! – сказал Жорик, обнимая Миру. – Детей во двор, клиенток в кабинет, а тебе, наконец, не таскать всю ораву в баню.

Они переехали, как только Мира вымыла и побелила одну комнату и кабинет. За полгода весь дом был приведен в порядок. Устроив все как надо, Мира отправилась рожать новых детей. Роды были нелегкими, и врачи строго-настрого наказали ей больше не рожать. Девочки Соня и Фаня увеличили женскую половину семьи, и Жорик пошутил, что теперь им нужен еще один мальчик для равновесия.

- Го-подь пошлет, если посчитает нужным, - отозвалась Мира. И как в воду глядела. Несколько раз замечала она мальчишку лет семи, подолгу стоявшего у их дома и глядевшего из-за забора на малышей. Заинтересовавшись частым гостем, Мира вышла во двор и без слов протянула пареньку пирожок. Тот схватил угощение и дал деру. За неделю Мира все же продвинулась до разговора. Звали паренька Гришкой, и жил он в детдоме недалеко от них. И убегал каждый день через дырку в заборе чтобы поглядеть на бывший свой дом. Три года после ареста родителей жил Гришка в другом детдоме в Орехово-Зуево, потом вместе с другими семилетками был отправлен в Москву. Побродив по окрестностям, он сумел отыскать свое бывшее жилье. У Миры сердце сжималось от Гришкиных рассказов о детдоме. Мальчик стал частенько прибегать к ним, играл с малышами, помогал по дому, оставался на ужин. Взять его в дом предложила не Мира, опасавшаяся что Жорик будет против увеличения семьи и так жившей не богато с одним кормильцем. Взять Гришку предложил Жорик.

Так появился в семье Григорий Георгиевич, уравновесив женскую и мужскую половинки.

Гриша и рассказал мне историю своей семьи.

Я принимала новых репатриантов, и мне поручили разобраться с толпой вновь прибывших, утверждавших, что они одна семья. Двое пожилых, двенадцать взрослых среднего возраста, среди которых я угадала двойняшек, даже во взрослом времени похожих как две капли воды, и четырнадцать разновозрастных детей. Вся эта толпа не шумела, не гомонила, переговариваясь между собой. Говорила за всех на идиш немолодая, но поразительно красивая для своих лет женщина. И говорила очень спокойно и уверено.

- Мы семья, и хотели бы жить поблизости друг от друга. У всех рабочие специальности, так что не будет проблем с устройством. Дети учили Иврит, они готовы к жизни в новой стране.

И опять Мира все устроила как надо. И опять дети и дети детей и конечно, обожаемый Жорик, все будут счастливы. Потому что воистину счастлива семья, где счастье это создает женщина.