Эта история произошла в 2002 году. Мы с коллегой часто обедали в кафе напротив офиса и невольно познакомились с этой женщиной. Это была маленькая старушка в чёрном, сильно поношенном пальто. Она еле передвигалась, навалившись всем телом на палку, которую держала сразу двумя руками. Спина её была согнута почти параллельно земле, а палка упиралась прямо в грудь. Из-за этого лицо её всегда смотрело вниз, и лишь, когда она садилась за стол, мы могли разглядеть его. Оно было изрезано глубокими морщинами настолько, что голова её напоминала театральную куклу, сделанную из клубка грубой бельевой верёвки. Тяжело дыша, она расстёгивала пальто и снимала с головы серый пуховой платок, освобождая редкие, совершенно седые волосы. Каждый день она приходила обедать в наше кафе, и мы невольно начали с ней здороваться, хотя и не были знакомы. Однажды во время обеда ей стало плохо. Она опустила голову на стол, и ложка выпала из её руки, со звоном завертевшись по полу. Буфетчица Зинаида Петровна заохала, выбежала из-за своей стойки и заметалась вокруг старухи. – Мальчики, мальчики, скорую, вызывайте скорую! Я полез было в карман за телефоном, но в этот момент старушка очнулась и подняла голову. – Не надо скорую. Ребята, помогите мне дойти до дома. Я просто хочу лечь. У меня ничего не болит. Старая я просто стала. Годков-то мне уж девяносто девять. Никуда не денешься, прими не возражай. – Это надо же! – удивлялся мой приятель. – Значит, она 1903 года рождения. В этом году спустили на воду крейсер «Аврора». Подумать только, корабль уже давно в памятник превратили, а тут живой человек. Так и прозвали мы её между собой – Аврора. Мы помогли ей добраться до квартиры. Жила она, как оказалось, в этом же доме буквально в ста метрах от кафе. Жила совсем одна. Готовить ей было трудно. Вот и приспособилась она обедать в кафешке. Каждый день, и зимой, и летом, приходила она в своём стареньком пальто и всегда брала свой неизменный гуляш с гречей и компот из сухофруктов. Однажды, заметив, как ей тяжело ходить, мы сами предложили проводить её домой. Она с радостью согласилась и на этот раз даже пустила нас в дом, желая чем-то угостить. Пока Аврора рылась в старом серванте в поисках угощения, мы рассматривали её комнату. Вся мебель в комнате была очень старая, скорее всего, довоенного производства. Огромной высоты помутневшее от времени зеркало явно не соответствовало высоте потолка современной квартиры. Все стены увешаны пожелтевшими фотографиями в пыльных деревянных рамках. Люди на снимках в основном в военной форме. Смотрят уверенно и строго. Правильные, почти аристократические черты. В ясных глазах непоколебимая вера в прекрасное будущее. Не люди, а полубоги. На большом потрескавшемся снимке молодая стройная женщина в окружении военных офицеров. Красивое, гордо поднятое лицо напоминает античную богиню. Взгляд полон достоинства и благородства. – Ну, что узнали? – усмехнулась из дальнего угла комнаты Аврора. Я не сразу понял, кого и где я должен был узнать, но через несколько секунд, поражённый разгадкой ещё пристальней вгляделся в старый снимок. – Я была военным хирургом. Справа мой муж. Он был начальником госпиталя. Это снято перед войной. Аврора говорила медленно, как будто нехотя извлекая слова из самой глубины своей памяти. – Слева старший сын. Только что окончил военное училище, вот, рядом его однокурсники. Начальник училища за ними стоит. Его расстреляли перед самой войной. Подозревали в каком-то мятеже. Время такое тогда было, что поделаешь, прими не возражай. – А это младший сын, здесь ещё курсант. – А муж? – спросил я. – Какая у него судьба? – Когда началась война, мы все оказались в разных местах. Госпиталь мужа попал вместе с нашими частями в окружение под Смоленском. Последнее письмо пришло в начале августа 1941. До конца войны я ничего не знала о нём. Очень страдала тогда от этого. Уже в 1945 я встретила Ильинского, это был его заместитель. Он выжил в Освенциме и был освобождён нашими войсками в январе 1945. Ильинский мне всё рассказал. Аврора замолчала, и подбородок её задрожал. Она долго рылась в кармане в поисках носового платка. Мы, молча ждали. – Моего мужа звали Марк, продолжила она. Он тоже попал в лагерь. Немцы узнали, что он известный хирург и хотели привлечь его к медицинским опытам над военнопленными, а он отказался. Они сожгли его живым. Людей сжигали, складывая штабелями как дрова. Там были и мёртвые, и ещё живые. Немцы очень торопились в сорок пятом. Ильинский сохранил горсть пепла из того штабеля заключённых, в котором был Марк. Он передал мне этот пепел, и мы вместе захоронили его. Такая вот судьба, прими не возражай. Аврора замолчала и закрыла глаза. На стене громко тикали старинные часы. Мне показалось, что она заснула, но рука её продолжала мять носовой платок, и я понял, что ей просто очень тяжело говорить. – Сама я на этой войне чуть не пропала. Под Воронежем полк наш попал в окружение. Голод начался, раненых много, боеприпасов нет. Окопались на краю леса, и головы поднять нельзя: немцы обстреливают. Комбат решил на прорыв рискнуть ночью. Бросились под немецкие пулемёты, да куда там, почти все погибли. Комбат тоже погиб, и офицеры все, или погибли, или ранены. Осталось нас всего человек сто пятьдесят, из них раненых – половина. Забились обратно в старый окоп, а немцы нас не добивают, берегут своих солдат; ждут, когда мы сами сдохнем или под пулемёты снова кинемся. Поняла я тогда, что смерти мне уж не избежать. Ясно так почувствовала. Страшно мне стало, что не увижу я больше мальчиков моих, и такая злоба во мне, откуда-то взялась, какой никогда не было. Прошла я по окопу, собрала всех, кто ещё ходить мог. Говорю им, всё равно помирать, так чем в муках от ран и голода, лучше под пулемёт. Немцы нас сейчас не ждут. Думают, что надолго нас успокоили. Молодая я тогда была, горластая, мужики меня слушались. Выбрали мы место между минным полем и рекой. Там дорога по берегу шла, а на ней заслон немецкий. У них там всего один пулемёт был, и бойцов вроде не так много. Рано утром подняла я остатки батальона в атаку. Кто с винтовкой, кто с одним штыком, кто с дубиной, а кто и с голыми руками. Молча в атаку шли, стиснув зубы, никто «ура» не кричал. Я бегу, а сама плачу, знаю, что умирать бегу. Не ждали немцы нас в этот час. Началась у них суета. Помню, один босяком из землянки выскочил, видно, не успел сапог надеть; другой очки уронил, ползает, ищет; третий – сразу к пулемёту. На наше счастье пулемёт на первых же выстрелах заклинило. Били мы их, кто как мог, руками били, зубами грызли. Оружие захватили и перебили всех до одного. Вырвались почти без потерь и вышли на шоссе. Пошли на восток. Через полчаса навстречу нам – танковая колонна. Наша. От радости обниматься мы стали, а они нам командуют «руки за голову», мол, кто такие, откуда. Подъехал генерал, какой-то на Виллисе, я ему докладываю, что остатки батальона Хлебникова из окружения вывела. Потом я узнала, что это сам Ватутин был. Рассказала я ему всё, как было. Он молчал, всё хмурился, а потом говорит адъютанту: «Лихая баба, надо бы наградить». Тот отвечает: «Сделаем». Но награды я тогда так и не дождалась. Политрук зарубил. Дрожащею рукой Аврора стёрла пыль со старого комода и открыла маленький выдвижной ящичек. – Вот, в конце войны только получила. Она достала из ящика потемневший от времени орден красной звезды. – Под Варшавой попал ко мне в госпиталь лейтенант один. Восемнадцать осколков я из него вынула. Все ранения у него очень тяжёлые были, и мозг задет был, и лёгкое. Я думала, что не выживет, но делала всё, что могла. Выжил парень, повезло, значит, прими не возражай. Оказалось, потом, что он родственник какой-то генералу Ватутину. Сам он лично приехал к нему на выписку. Меня увидел. Узнал. Обнял меня и говорит: «Молодец ты, лихая баба. Раз тебя до сих пор не убили, значит, точно надо наградить. Завтра же приказ подпишу». Радовалась я тогда, да недолго. Через несколько дней пришло мне письмо, что сын мой младший, Алешка, убит при переправе через Вислу. А на другой день мне вот эту звезду вручили. Подумала я тогда, что Алешкина душа ко мне прилетела, этой звёздочкой обернувшись. Вот, храню теперь, как самое дорогое. Аврора всхлипнула и вытерла измятым платком запрыгавшую по морщинкам слезу. От всех других наград я потом отказывалась. Эта мне всех дороже. Она замолчала. Луч солнца, отражаясь от покрытого пылью зеркала, блестел в её седых растрёпанных волосах. – А старший мой, Васенька, так глупо погиб. В Берлине в последний день войны. Подорвался на мине. И такая вот смерть тоже бывает, прими не возражай. И осталась я совсем одна. Потом уже, после войны, я второй раз замуж вышла. За главврача нашего, Семёна Васильевича. Он хороший человек был, добрый, тоже всех на войне потерял. Вот и спелись мы с ним. Он одинокий и я одинокая, а вдвоём-то оно всё легче. Умер он тоже, двенадцать лет тому назад. Все, кто близок мне был, все давно уж там. Одна я тут на этом свете что-то задержалась. Не умереть всё никак, и жить силы совсем нет. А куда тут денешься, прими не возражай. На прощание Аврора напихала нам полные карманы конфет, а мы оставили ей свой рабочий телефон, на случай если надо будет в чём- нибудь помочь. Обстоятельства сложились так, что на какое-то время мы перестали обедать в этом кафе. Кроме того, хозяева заведения открыли продажу разливного пива, и публика в кафешке несколько поменялась. Стали собираться полукриминальные молодёжные компании разной направленности. Среди них был огромного роста рыжий верзила по кличке Шульц. Серьёзного криминала за Шульцем замечено не было, и органы правопорядка его не трогали. В последнее время Шульц увлёкся нацистской идеологией и даже собрал вокруг себя группу бритоголовых подростков, носивших высокие чёрные ботинки с металлическими носами. В своих облегающих кожаных куртках, увешанных шипами и свастиками, эти дети представляли собой весьма печальное зрелище, но дела до них не было никому. У взрослых и без них хватало в жизни своих забот. Шульц же, напротив, упивался своим лидерством. Всячески подчёркивая свою руководящую роль, он поощрял агрессивное поведение своих подопечных и многие побаивались этой малолетней банды. Сдвинув вместе несколько столов, они целыми днями пили пиво. Буфетчица Зинаида Петровна сетовала, что посетителей в кафе поубавилось. Но от греха подальше трогать эту компанию не решалась. Невозмутимой оставалась лишь одна Аврора. Как и прежде, она, с трудом переставляя ноги, добиралась до своего столика. Зинаида Петровна любезно выносила ей неизменный гуляш с гречей. Аврора, как будто бы не замечая происходящего вокруг, неторопливо съедала свой обед и, немного передохнув, также медленно удалялась. Однако молчаливый нейтралитет не уберёг её от столкновения с агрессивной средой. Однажды её всё-таки заметили. – Эй, ты, старая карга, хватит чавкать! – Раздался из прокуренного угла голос Шульца. Одобрительный хохот прокатился среди его бритоголовых товарищей. Аврора сделала вид, что не слышит, и продолжала есть. Шульц, чувствуя за собой поддержку, продолжил играть на публику. Он подошёл вплотную к столику старушки. – Ты что, старая, не врубилась? Это наша земля. Вали отсюда! Аврора медленно подняла глаза на возвышавшуюся над ней фигуру, облепленную металлическими шипами. – Не надо, сынок, нехорошо. – Это я-то сынок? Слышишь, ты, сука старая, я бригадир радикалов- националистов, я очищаю эту землю, поняла? Вали, я тебе сказал! Аврора не двигалась с места. Из прокуренного угла понеслось улюлюканье и матерная брань. Воодушевлённый такой поддержкой, Шульц одним ударом мощного сапога опрокинул столик, за которым сидела Аврора. Осколки разбитой тарелки зазвенели по полу. Разлетевшаяся во все стороны греча запуталась в редких седых волосах женщины, по воротнику её старого пальто стекала тёмная подлива. Прокуренный угол взорвался гомерическим хохотом бритоголовых. – Да что ж вы, аспиды, делаете?! – выбежала из-за стойки Зинаида Петровна. Она вырвала несчастную старушку из рук Шульца, который уже успел схватить Аврору за шиворот. Выронив из рук палку, Аврора не могла сдвинуться с места и судорожно вцепилась обеими руками в плечо буфетчицы. Под градом оскорблений Зинаида Петровна увела несчастную из кафе, грозя обидчикам полицией и взывая к их совести. В последующие два дня Аврора в кафе не появлялась, и Зинаида Петровна начала волноваться, не случилось ли с ней чего плохого. Но на третий день она всё же пришла. Это было 27 января. День освобождения Ленинграда от немецкой блокады. Праздник воодушевил Аврору, придал ей мужества и, гонимая голодом, она появилась в свой обычный час на пороге кафе. На её груди сиял начищенный по случаю праздника орден Красной Звезды. Шульц, уже «похоронивший» старуху, пришёл в негодование. – Ах ты, старая, ещё глумишься, орден нацепила! Думаешь, это ты войну выиграла? Если бы не такие, как ты, мы бы теперь как в Америке жили. Сейчас ты у меня «хай Гитлер» орать будешь! – он подошёл к старушке и с силой рванул за орден, выдрав его с большим куском ткани. – Что же вы, сволочи, делаете?! – опомнившись, бросилась на помощь Зинаида Петровна, но двое бритоголовых преградили ей путь. Распахнув дверь, Шульц бросил орден в снег. – Беги, ищи! – захохотал он. – Вот тебе «День победы»! А ещё раз здесь тебя увижу – зарежу, как собаку, коммунистка, долбанная. Пошла вон! Несколько последующих дней в кафе творилась пьяная вакханалия. Зинаида Петровна, несмотря на крайнюю нужду, решила, что надо бросать эту несносную работу. На следующее утро, когда буфетчица была занята размышлениями о своём нелёгком будущем, на пороге кафе вновь появилась Аврора. В первую секунду Зинаида Петровна даже не узнала её. Вся она преобразилась, выпрямилась и, опираясь двумя руками на палку, стояла на пороге, гордо и прямо глядя в зал. Лицо её как будто помолодело, живые чёрные глаза горели каким-то дьявольским огоньком. На груди старушки по-прежнему красовался орден Красной Звезды. В компании бритоголовых прокатился ропот. Разбудили Шульца. Он спал лицом на столе и был пьян. – А, крыса коммунистическая пришла, чтобы сдохнуть? Я же тебе обещал, падла, я своё слово сдержу, – Шульц поднялся из-за стола и шагнул в сторону Авроры. Зинаида Петровна выскочила было из-за своей стойки, но, заметив блеснувший в руках Шульца нож, в ужасе застыла на половине пути. В этот момент Аврора, опираясь одной рукой на свою клюку, вынула из кармана чёрный трофейный «Вальтер». Грянул оглушительный выстрел, сразу за ним ещё один, потом третий. Со звоном посыпались на пол разбитые стёкла. Шульц, широко открыв рот, попятился и грузно завалился на пол, опрокидывая за собой столы и стулья. Стоявший рядом бритоголовый подросток испуганно присел. На его джинсах стремительно разрасталось большое влажное пятно. Какая-то девка истерично завизжала, закрыв лицо руками. Шульц неподвижно лежал на полу, неуклюже подвернув под себя ногу. Темно-багровая лужа медленно растекалась по полу из-под его бездыханного тела. – Господи, что же это делается-то?! – заголосила в ужасе Зинаида Петровна. – Вот тебе «День победы» … – прошептала Аврора, – прими не возражай… | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
