сюжет по картине американского художника Джеймса Авати "Разговор"

 

* * *

Молли родилась раньше срока, очень маленькой и слабой. В первые дни врачи воздерживались от каких-либо прогнозов, подозревая то врождённый порок сердца, то акушерский парез, то неведомые аномалии развития. Мы с женой очень боялись её потерять буквально через месяц ситуация изменилась — кроха стала набирать вес, подолгу и крепко спать и даже улыбаться во сне. А после очередных обследований и консилиумов, доктора в один голос отмели все несуществующие диагнозы и вынесли вердикт — девочка здорова и обладает невероятной волей к жизни!

 

Я тогда себя почувствовал, как после реинкарнации — словно мне самому предстояло с нуля познавать мир, делать открытия, учиться ходить, дарить, любить, при этом осознавая, что всё это я уже проходил, но готов проходить ещё много-много раз!

Моя жена Элизабет была измучена долгим пребыванием в больнице, бессонными ночами, послеродовой депрессией и тревожными мыслями о Молли. И даже когда всё плохое, казалось бы осталось позади, она утверждала:

- Всё только начинается! У меня такое чувство, что смерть подстерегает ребёнка на каждом шагу и мы, как родители должны постоянно давать ей отпор. Малышка может захлебнуться во сне, выпасть из окна, подхватить смертельный вирус, быть укушенным собакой, змеёй, осами... его может ударить током, может сбить машина, могут похитить, в конце концов!

Похоже, этим страхам не было конца и мне стоило немалых усилий убедить её в том, что мы не допустим ничего подобного и что если нам придётся обороняться, то я, как отец, это сумею, чего бы мне это не стоило — ради неё, ради дочки, ради всех нас.

- Дорогая, попробуй радоваться жизни! - предложил я.

- Попробую, - согласилась Лиз.

 

* * *

 

Малышку Молли я часто носил на руках. Особенно она любила усесться мне на плечи и свысока поглядывать на своих двоюродных братьев, за которыми никогда не поспевала. Мне казалось, что так она чувствует себя чуточку ближе ко всем салютам, звёздам, птицам и парашютам, живущим в небе. И — к мечтам, витающим выше облаков.

 

В четыре года она увлеклась фифинеллами. Нацепив на нос лётные очки и прикрепив к спине бумажные крылья, Молли изображала сказочную гремлиншу — верную помощницу военных лётчиков. Она бесстрашно пикировала с комодов на кровати и с заборов на лужайки, перелетала с кочки на кочку и с лавки на лавку, а в нелётную погоду лепила из белой глины домики для садовых пауков и с лупой в руках отслеживала мокриц на капустной грядке.

В семь лет Молли прониклась любовью к локомотивам и с учёным видом рассуждала об импульсории, о поршневой паровой машине и о двигателях внутреннего сгорания. Мы с ней часами бродили по железнодорожной станции, встречая и провожая уйму составов, гружёных углём и древесиной. Она забавно копировала им вслед рёв паровозного гудка и уверяла, что из неё может получиться очень хороший машинист.

 

Потом были ипподром, кони и желание стать жокеем, её первая и единственная поэма о гордом кондоре, школьный конкурс красоты, неистовый рок-н-рол, зачитанный томик Хемингуэя...

Моя жена зачастую считала детские увлечения либо опасными, либо бесполезными, либо портящими репутацию семьи. Она по-прежнему старалась ограждать Молли от всяческих неприятностей — рассказывала поучительные истории, покупала защитные амулеты, контролировала круг общения и просто-напросто не спускала с неё глаз. Но разве можно бесконечно удерживать в клетке вольную пташку? Однажды она обязательно отвернётся от навязанного покоя и хлебных крошек и... выпорхет на свободу. А там — будь что будет!

 

* * *

 

На след Молли нам удалось выйти далеко за полночь. И это после долгих часов ожидания, тревог и бесконечных расспросов всех, кого только можно - однокурсников, преподавателей, соседей. Мы уже готовы были обратиться в полицию, как вдруг одна из eё подружек упомянула мастерскую некого художника-эмигранта то ли из Доминики, то ли из Коста-Рики. Оказывается, с некоторых пор наша дочь восхищалась и им, и его творчеством, а он называл её своей музой.

Разумеется, я, как отец, готов оторвать голову любому, кто посмеет обидеть мою девочку. Но если она – счастливая Муза, то это другое дело.

Жене так и сказал:

- Дорогая, согласись, что в восемнадцать лет совершенно естественно - вдохновляться и дарить вдохновение.

Она не согласилась, уверяя, что Молли ещё совсем ребёнок — наивный, впечатлительный, ранимый.

- Интересно, как давно это продолжается? – кипятилась она. - И почему она мне ничего не рассказывала о своих намерениях? Я бы её обязательно отговорила!

 

- Именно поэтому и не рассказывала, - был мой ответ.

 

Мы не рискнули колесить на белом кадиллаке вокруг тридцати трёх высоток Пруитт-Айгоу. Район был со своими законами, вожаками, укладом и заслуженно считался притоном. Местная шпана вполне могла закидать нас камнями, обстрелять, а то и подпалить авто шутки ради. Рассчитывать же на помощь полисменов не приходилось — они давно перестали туда ездить.

Водитель таксомотора загадал тройной тариф и пообещал немного подождать нас на обратном пути. Он долго кружил и петлял по пустынным тёмным задворкам, пока какой-то дворник не указал нам нужный переулок, а бармен из ночного кафе не назвал номер дома, в котором живёт автор запрещённых комиксов.

 

Возле подъезда слабо мигал антивандальный светильник и дымилась догорающая кучка жухлой осенней листвы. Темнокожий консьерж, зажав в ладони протянутую мной купюру, поднял указательный палец высоко над головой, давая понять, что идти — на самый верх. Лифт не работал, и нам пришлось долго взбираться на одиннадцатый этаж вдоль плесневелых стен и ржавых перил. Элизабет то и дело морщилась, жалуясь на запах забитого мусоропровода и чью-то тошнотворную стряпню, а я недоумевал — даже собираясь в эту дыру, она надела шляпу и белые перчатки!

 

Заключительный участок нашего восхождения пришёлся на пожарную лестницу, утыканную жвачками и засохшими слепками грязи от множества рифлёных подошв. Наконец, я толкнул невзрачную дверь и молча переступил порог, жена же за моей спиной почти простонала:

- О, Молли... Молли!

Наша дочь стояла у круглого чердачного окна в окружении подрамников и мольбертов. Казалось, что она смотрит в иллюминатор корабельной каюты или самолёта — таким восторженным был её взгляд. Любимое ею розовое платье сидело на ней безупречно - не было ни рваным, ни мятым, на щеках — лёгкий румянец, в руке — иллюстрированный журнал.

Она оглянулась и с удивлением вскинула брови:

- Папа? Мама?!

- Детка, - я старался говорить спокойно, чуть понизив голос, - утром ты ушла в колледж, но так там и не появилась, впрочем как и дома. Уже ночь, разве так можно? Мы боялись, как бы с тобой не случилась беда.

На её лице отразилось искреннее изумление:

- Какая беда? Просто на часы не смотрела... простите, пожалуйста... я уже собиралась домой. Тони отвезёт меня на мотоцикле... он скоро придёт.

 

- Тони?! На мотоцикле?! - лицо Элизабет пошло красными пятнами. - Откуда ты его знаешь? Сколько ему лет и что он тебе обещал? Он тебя трогал?! Вы целовались? - жена засыпала Молли вопросами, а та только пожимала плечами и уверяла, что всё хорошо и что имя её приятеля, на самом деле - Фернандо, но они зовут друг друга - Тони и Мария, как в Вестсайдской истории.

- Он из Пуэрто-Рико, - звонко щебетала она. - А по сюжету я должна быть оттуда. Да какая разница! Мы решили поставить этот мюзикл прямо здесь, под открытым небом, на уличной сцене. Все роли будут играть простые люди, живущие по соседству. Представляете? Тони уже рисует эскизы. Вот!

Она разложила на столе множество карандашных и пастельных набросков. Там были и декорации, и наряды, и танцевальные пассажи, и портреты - поющего консьержа в седом парике, того самого дворника с гитарой наперевес и того самого бармена с пистолетами в обеих руках. Был рисунок и с нашей Молли в обнимку со смуглым парнишкой - с мечтательным видом они смотрели сквозь круглое чердачное окно на дивную мозаику ночных сверкающих огней.

 

- Пойдём, дома всё расскажешь, - жена взяла её за руку и потянула к выходу.

- Нет, - категорично заявила дочь. - Я дождусь Тони, а вы езжайте! Не волнуйтесь, мы не целовались и... он меня не обидит.

- Боже мой! Ты отдаёшь себе отчёт, где находишься? В трущобах! Среди бандитов, наркоманов, шлюх и прочего жулья!

- Мама, не говори так! Ты живёшь в роскоши и равнодушна ко всем, кого не балует жизнь. Извини, я люблю тебя, но хочу быть другой.

Элизабет повернулась ко мне и, обмахиваясь шляпой, прошептала:

- Что ты молчишь?! У тебя есть мнение?

Разумеется, оно у меня было, но не в моих правилах навязывать его кому-либо. Закурив, я наконец немного расслабился, расстегнул верхнюю пуговицу на вороте рубашки и с усталостью облокотился на стремянку, стоявшую в центре комнаты. Глядя на забрызганный красками и ещё бог знает чем пол, я подумал о том, что эта красная лесенка как нельзя лучше символизирует стремление чуть приподняться над грязью, по которой мы топчемся изо дня в день. И не важно, что у неё всего три перекладины, ведь с каждой — немного другой ракурс, иное видение, и возможно — новое ощущение самих себя.

 

Думаю, даже с такой высоты каждый может себя почувствовать чуточку ближе ко всем салютам, звёздам, птицам и парашютам, живущим в небе. И к мечтам, витающим выше облаков.

В умиротворённый поток моих размышлений то и дело врывался шквал женских эмоций:

- Что общего может быть у тебя и этого нищего пуэрториканца?

- Мы оба не делим людей на нужных и никчемных.

- Подумай о последствиях, ведь ты просто-напросто позоришь нашу семью! А как же всё, что я для тебя планировала - престижная учёба, удачное замужество?

- Мама, пойми, для меня это невозможно без любви. А любовь невозможна по указке! Знаешь для чего нужны локомотивы? Чтобы тащить за собой то, что не может двигаться самостоятельно. А я — двигаюсь, ищу свои маршруты и надеюсь в пути повстречать только хорошее. Всё только начинается!

 

Я курил и не вмешивался, понимая, что они, как ни крути, - отражение друг друга. Думаю, что Лиз видит в дочке себя — юную дочь конгрессмена, влюбившуюся в безродного парня и тайно обвенчавшуюся со мной, а Молли боится видеть в матери себя взрослую — пасующую перед трудностями и не способную им противостоять. Уверен, каждая сможет отстоять свою правду, чтобы просуммировав обе точки зрения и разделив их пополам, вывести формулу своего счастья.

 

И разумеется, я как отец, готов приложить все свои силы, чтобы в новой Вестсайдской истории торжествовала только любовь.

 

* * *

 

* Кадиллак — один из престижнейших американских автомобилей класса «люкс»

** «Пруитт-Айгоу» - социальный жилой комплекс (1954-1974гг.) в городе Сент-Луисе, штат Миссури. Состоял из тридцати трёх 11-этажных жилых зданий, со временем

превратившихся в подобие гетто. Был снесен в 1976 году.

*** Вестсайдская история — популярный мюзикл об истории юных влюблённых на фоне вражды двух кланов. Действие происходит на улицах американского города 60-х годов.

****Импульсория — локомотив с конным приводом.