«Мы будем жить с тобой в маленькой хижине на берегу…» – чёрт, всё время забываю удалить эту песню из плей-листа. Но мы уже приехали. Я сдёрнул наушники и выскочил из фургона вслед за остальными.

Нас уже ждали. Полковник из Управления важно выпятил живот навстречу командиру, хлюпик в штатском зябко ёжился и покуривал короткими нервными затяжками, словно школьник в туалете.

Мы построились, командир доложил о прибытии, поручкался с полковником, кивнул хлюпику. А вот и он – секретный, блин, объект! Стылый ноябрь сорвал остатки камуфляжа с тополей, и здание предстало как на ладони. Совсем небольшое. Похоже, бывший детский садик. Было бы похоже, если бы не трёхметровый забор с Егозой и внушительные ворота, которые танком не прошибёшь. А также оцепление двойным кольцом ОМОНа, две пожарные машины поодаль, скорая. Я повертел башкой и заметил характерный блеск оптики на крыше ближайшей четырёхэтажки. Ого! Всё серьёзно.

– Задача ясна?

Командир как всегда немногословен, но что тут может быть неясного? Войти, выключить генератор. Всё. И для этого нужно было вызывать спецназ? Ничего не понимаю…

– Умоляю вас, не торопитесь!

Хлюпика, оказывается, зовут Валерой. Почему я не удивлён? Командир нетерпеливо кивает, я его прекрасно понимаю. Работы на пять минут, но мы уже полчаса выслушиваем сбивчатую речь Валеры о том, что внутри нас могут поджидать неведомые опасности.

– Понимаете, мы не знаем, что он придумает в следующий раз, но возможности его поистине безграничны! – и похоже, Валера трясётся не от холода.

Центральный вход оказался завален горой щебня.

– Вячеслав Иваныч приказал, когда всё началось, – шёпотом пояснил Валера и добавил, как будто это важно: – Руководитель проекта.

Железная дверь чёрного хода выглядела странно. Как будто изнутри был пожар – краска вспучилась и почернела, металл повело. При этом других следов огня не наблюдалось, ни копоти на окнах, ни характерного запаха гари. На криво и неаккуратно приваренных проушинах висел внушительных размеров амбарный замок.

– Это Вячеслав Иваныч… – Валера никак не мог провернуть ключ, – сказал, если через сутки не вернётся…

– Дай! – я оттеснил хлюпика, замок щёлкнул, дверь распахнулась, и к моим ногам выпало тело.

Трупов я много повидал в своей жизни, но такого… чёрт! Он лежал на спине, скалясь в тусклое небо жутко изломанными зубами, а глаза у него… точнее, на месте глаз… в общем, как будто взорвались у него глаза, так это выглядело.

– Вячеслав Иванович… – Валера осел на землю.

– Рассредоточиться! – командир развёл руки, но мы уже сами заняли каждый свою позицию, как на учениях.

Я схватил Валеру за шиворот и оттащил к ближайшему тополю. Девять стволов напряжённо всматривались в пугающую темноту входа, но ничего не происходило.

– Норрис, Бобёр! – капитан кивнул в сторону двери.

Норрис – это моё погоняло. Потому что морда всегда каменная и слово хрен вытянешь. Я перешагнул через труп и вошёл первым, Витька Бобров пыхтел в ухо. Он всегда пыхтит вначале, молодой ещё, не обвыкся. А мне, честно говоря, давно уже нечего терять. Пульс девяносто, морда каменная. Чак Норрис!

Внутри никаких следов огня, деревянная дверь тамбура в целости и сохранности. Длинный коридор, освещённый лишь тусклой аварийной лампой. Я махнул рукой, что всё в порядке, и прошёл вперёд. По пути дёргал ручки дверей – все заперты.

Следом за Витькой вошли ещё трое бойцов, потом командир и всё ещё бледный хлюпик. Хлюпик тут же деловито протиснулся вперёд, осторожно раздвигая стволы автоматов.

– Дверь в подвал в конце коридора, – он звякнул связкой ключей.

Я двинулся первым, но скоро остановился. Что-то не так… Мы прошли уже с полсотни метров, при том что всё здание в два раза меньше. А до конца ещё далеко. Я оглянулся. Бойцы выглядели маленькими фигурами солдатиков где-то в невообразимой дали. Казалось, до них несколько сот метров, не меньше. Валера стоял рядом, выпучив глаза и беззвучно разевая рот.

– Что?

Я даже собственного голоса не слышу. Звуки как будто доносятся через толстый слой ваты. Витька тоже что-то кричит, точнее, пытается. Он ближе остальных бойцов, я вижу, как округляются его глаза в прорезях маски, как упорно идёт он ко мне, но не приближается ни на шаг.

– Это он! – скорее прочитал я по Валериным губам, чем услышал.

– Кто? – силюсь прокричать эту вату.

– …затор! – вдруг орёт Валера чуть ли не в ухо, а Бобёр едва не сбивает меня с ног.

Подходят остальные. У всех в глазах суматоха.

– Виртуализатор, – повторяет Валера тише.

– Чё за хрень? – супит брови командир.

– Я же вам объяснял... На улице, – хлюпик кивает в сторону входа.

– Хм… А теперь ещё раз и членораздельно!

На этот раз мы слушали внимательно. Но я всё равно мало что понял. Вроде того, что виртуализатор этот может сходу оцифровывать реальность. Превращать реальность в виртуальность, что ли. Если честно, вряд ли кто врубился, даже командир, который кивал с умным видом.

– Вот поэтому и надо отключить генератор, пока не стало хуже. Понимаете?

– Не умничай, ботаник! Спецназу дважды объяснять не надо! Давай показывай, где у него кнопка.

На этот раз без проблем прошли холл и оказались в конце коридора. Я пинком открыл дверь, оглядел лестницу. Чисто! Валерка показал большим пальцем вниз. Спустились. Я, Витька, хлюпик, командир. Ещё дверь, ещё коридор. Чисто!

Я прошёл вперёд, оглянулся, и мне лицо интеллигента не понравилось. Вытянутое.

– Это… второй этаж… – выдавило лицо. – Не подвал.

Кукуха у него, что ли, чирикнула? Я потянул ручку ближайшей двери. Не заперто. Небольшая комната освещена вялым ноябрьским солнцем. Два стола, два компа, стеллаж с папками, за окном тополь приветливо машет последним листом.

– Это мой кабинет, – Валера будто оправдывается, – я зам по АХЧ.

– Завхоз, значит? – приговаривает его командир взглядом из коридора. – А фамилия твоя не Сусанин, случаем?

– Сусанин! – ржёт Витька.

– Подождите, – бубнит Сусанин, – если мы спустились, но поднялись, то, чтобы спуститься, нам надо подняться…

– Гениально… – закатывает глаза капитан. – Возвращаемся!

Я толкаю дверь, через которую мы только что прошли. Не поддаётся. Тяну на себя – открывается. Внутрь. А была – наружу. Я точно помню.

– Странно… – недоумевает Сусанин, но он ещё не видит того, что вижу я.

Вот лестница уходит вниз, а вот – такая же – вверх. На ней остальные наши бойцы, первый – Сыч. Только стоят они вверх ногами, а лестница – ступенями вниз, как зеркальное отражение первой.

– С вами всё в порядке? – задирает голову Сыч.

– Отставить! – высовывается командир. – Как вы там держитесь? А ну, спускайтесь сюда!

– Это вы с-спускайтесь… – запинается Сыч. – Вы же на потолке.

– Как в фильме «Лабиринт», – полушепчет Валера.

Я поворачиваюсь и понимаю, что мы реально на потолке. Коридор буквально встал с ног на голову, а Бобёр недоумённо озирается и осторожно шагает к нам, переступая через потолочный светильник.

– Да чё за хрень! – глаза командира суживаются в прорезях маски.

– Это он… – хлюпик, белый, как извёстка под ногами, смотрит в никуда и, кажется, вот-вот потеряет сознание.

А я… давно, очень давно такого не было. Сердце как будто замирает в груди, и затылок немеет. Думал, забыл уже, что такое страх. Да не просто страх, а такой, что душу вытягивает холодной цепкой лапой. Много лет, как я перестал бояться за свою жизнь, потому что незачем. Потому и лез в самое пекло, под пули, и они в растерянности пролетали мимо. Наши думали – заговорённый. А мне просто было всё равно.

Но одно дело – пули. Или реальные противники, которые всего лишь люди, на восемьдесят процентов состоящие из воды, а на остальное – из страха, комплексов и амбиций. И совсем другое – нечто неведомое, невидимое, которое запросто играет незыблемыми законами мироздания. Враг, которого не возьмёшь на мушку, потому что он везде, даже внутри. Забрался в душу и с издёвкой наяривает похоронный марш на натянутых нервах.

– Норрис! – Сыч протягивает руку, стоя вверх ногами передо мной.

Я машинально хватаюсь, меня оглушает взрывом, и в лицо летит горсть снега.

– Держись! – Жирный сжимает зубы, аж скулы белые, морда перекошенная, грязная, по виску стекает капля пота.

Он лежит на краю обрыва и тянет меня за руку, я извиваюсь пиявкой, силясь зацепиться берцем за хоть какой-нибудь выступ, а неудобный АКМ тычется в пузо.

Вот носок ботинка нащупывает какую-то неровность, я подтягиваюсь и в тот же момент понимаю-вспоминаю, что будет дальше.

– Нет! – ору я и умудряюсь вырваться из крепкого захвата.

В тягучий, как сопля на морозе, миг падения успеваю увидеть многое. Отчаяние на лице Жирного, блик лезвия у него за спиной, струйку крови на тельняшке под распахнутым воротом, торжествующую ухмылку в рыжей бороде фигуры в камуфляже. Как много удаётся заметить в краткий момент! Картинка вспышкой впечаталась в память, её можно разглядывать, как фотографию. Я ещё успел нажать на гашетку, и очередь бездарно ушла куда-то в небо, но тут в глазах всё расплылось, то ли от растаявшего снега, то ли от чего. Меня перевернуло и воткнуло башкой в сугроб, но удар оказался на удивление слабым.

– Ты чего? – Сыч помог мне подняться с пола.

С пола. Все мы теперь стояли на полу на лестничной площадке этого чёртова здания, а на потолке остались только наши следы.

– Норрис, алё! – командир всматривался в моё лицо. – Ты чё как с Луны свалился? И чего у тебя морда мокрая?

– А ничё! – рявкнул я, вытираясь рукавом. – Сусанин, а ну дай ключи, я сам его уничтожу!

– Без меня всё равно не войдёте. Там дверь по отпечатку пальца открывается, – обрадовал Валера, но связку всё же протянул.

И я рванул вниз по лестнице. Валерка еле поспевал за мной, следом топотали остальные.

Я был зол, ух, как я был зол! Какая-то бездушная машина, железяка компьютерная, имеет наглость тыкать меня мордой в мои грехи! Я что, котёнок нашкодивший?! Да мне и так Жирный чуть ли не каждую ночь снится. Столько лет прошло, а до сих пор… Ведь если бы я не поскользнулся тогда и не провалился в расщелину, Жирный не стал бы меня вытаскивать и не дал бы приблизиться тому рыжебородому боевику. Жирный же мне как брат был…

Я не стал подбирать ключи, а в ярости двумя ударами выбил дверь в подвал. Тёмный коридор. Фонарик осветил синие облупившиеся стены, бетонный пол. Испуганно юркнула в тень крыса. Пахнуло затхлой влагой, как в тепловом узле.

– Генератор в конце коридора, – подсказывает Валера.

Где-то на границе света смутно вырисовывается дверь. Я осторожно двигаюсь вперёд. Странно… Стены как будто звенят. Тоненько, еле слышно, на грани ультразвука, но звон этот тревожными волнами проникает в мозг. Не через уши, а прямо через плоть, через кожу, через кости черепа…

– Это он, – шепчет хлюпик над ухом и добавляет с каждым шагом: – Он там. Виртуализатор. За стенами. Основные блоки в подвале.

Вот слева одна дверь, за ней другая. И ещё.

– Дальше…

Эта посолиднее. Пожалуй, не так-то просто вскрыть, если что. Петли внутренние, металл толстый, два надёжных замка.

– Норрис, что у вас? – фонари настороженно обшаривают меня, показываю большой палец.

– Сейчас… – Валера мягко забирает связку, выискивает ключ, отпирает один замок, другой, подносит палец к слабо светящемуся окошку считывателя… и вдруг замирает, оборачивается, меняется в лице. – Вы слышите?

– Что? – вслушиваюсь, но, кроме зудящего звона, – ничего.

– Ребёнок… плачет… – хлюпик делает шаг назад и растворяется в черноте.

– Да куда ты! – не успеваю поймать его за локоть, рука хватает пустоту.

Шарю лучом фонарика, замечаю, как тощая спина исчезает в тёмном проёме.

Это венткамера. Хлюпик неотрывно смотрит в угол, в темноту. Да что ему там примерещилось? В свете фонаря только паутина поблёскивает.

– Петечка… – растеряно оглядывается, лицо жалостливое, в глазах слёзы. – Это же Петечка…

– Сусанин, да ты…

Он меня уже выбешивает, хочется схватить за шкирку, встряхнуть как котёнка, чтобы дурь вылетела. Но меня останавливает плач… Детский плач.

– Вы какого… – подходит Бобёр, и два фонаря одновременно бьют в угол.

Там в люльке младенец. Там, где только что лишь паутина висела, младенец в деревянной, искусной резьбы, люльке. Месяца три – максимум. Чистенький, в голубеньком байковом одеялке, в кружевном чепчике, с опухшим от натуги личиком. Плачет. Да что там плачет – заходится в крике.

– Петечка… – хлюпик, словно зомби, на негнущихся ногах идёт к люльке. – Петечка… Сейчас-сейчас, маленький.

Голос у Валеры ломается, даёт петуха. Плечи трясутся. Он сгибается над люлькой, будто поклон отдаёт. Протягивает руки. Неумело, как первый раз в жизни, берёт младенца. Осторожно, как старинную китайскую вазу.

– Петечка… прости… прости, родной…

Плач на секунду замолкает, и звон становится нестерпимым, от него чешется внутри, воет душа, кипят мозги. Младенец смотрит сквозь заплаканные щёлочки, но тут же снова открывает рот для крика, шире, шире, шея вдруг вытягивается, а рот уже с крокодилью пасть, с зубами, и вот-вот в нём исчезнет голова хлюпика, а то и он целиком.

Две очереди грянули одновременно. Бобёр, видимо, тоже был наготове. Валерка отскочил, обхватил голову руками. Осколки штукатурки брызнули по сторонам. Люлька разлетелась щепками, взвился фонтанчик перьев из подушки.

– Петечка! – завизжал ботан, истерично, как баба. Прыгнул косо, чуть не под пули, поскользнулся, упал на бок, схватил голубой свёрток, прижал к себе.

– Брось! – заорал я, но он и сам уже отшвырнул одеялко, испуганно и даже как-то брезгливо, оно развернулось и парашютом укрыло расстрелянную люльку.

Пустое.

– А-а! – заорал Валера. Не заорал – зарычал и раненым зверем прыгнул на меня. – Уроды! Это Петя был! Уроды!

Он колотил по бронику, по каске, наотмашь, попадая вскользь, рыча и всхлипывая одновременно. Я придерживал его вытянутой рукой и не знал, что сказать.

– Чё за хрень у вас?! – лучи фонарей заметались вокруг, стало тесно от встревоженных взглядов.

– Недоразумение, – я исподтишка сунул Бобру кулаком в печень – ещё паники нам не хватало, а Валерку поймал за шкирняк и встряхнул наконец так, что он сразу спустил пар и ссутулился. – Давай сюда, живо! – подтащил к бронированной двери, схватил за палец и ткнул в считыватель.

* * *

Мелодично тренькнул звонок, за дверью прошлёпали босые ноги.

– One moment, please! – мурлыкнул приятный голосок, щёлкнул замок и…

С порога блестела винирами красотка в коротеньком небрежно запахнутом халатике. Тёплый ветерок пахнул прелой листвой и морской свежестью, над ухом засопел Бобёр, Сыч присвистнул, командир буркнул: «Чё за хрень», а Сусанин вдруг шумно рухнул в обморок.

– Come in, boys! Come on in! – красотка ничуть не смутилась, развернулась так, что полы халатика разлетелись и едва не засветили стринги, и пошлёпала по паркету, а бойцы элитного подразделения спецназа за ней, точно Гамельнские крысы под волшебную дудку.

А я приостался на минутку, чтобы привести хлюпика в чувство и бросить взгляд по сторонам. Всё изменилось в момент, когда Валерин палец коснулся считывателя и тот превратился в кнопку дверного звонка. Исчез подвал, и мы пятеро очутились на террасе симпатичного домика, скрытого в гуще ночного, тропического по виду леса. А скорее по запаху, потому что свет из окон мало что позволял увидеть, луны не было, а непривычно яркие звёзды в прорехах облаков только нагло подмигивали.

Когда я с Валерой наперевес появился в просторной гостиной, наши уже сидели на диване и сияли, как бляха ремня перед строевым смотром. Хозяйка порхала сказочной феей и щебетала по-английски.

– Это же эта… – приподнял башку Валера. – Эмили Рата-таковски.

Точно! А я думаю, что-то мне морда её знакома. Теперь понятно, почему Бобёр с неё глаз не сводит. У него же весь шкафчик её фотками обклеен.

– Sit down, sit down! – фея схватила меня за руку и замахала маникюром в сторону двух кресел возле низкого столика.

Она вблизи реально была такая… ух! Что прям хочется пощупать, а то бывает ещё опчический обман здрения. Я вывалил Валеру, огляделся и, буркнув «эскьюз ми», удалился в коридор.

Когда вернулся, наши уже жрали какие-то чипсы и были без касок и масок. Даже командир. Эмили сидела на диване между Сычом и Бобром, закинув ногу на ногу так, что халатик задрался чуть ли не до пупа, заливисто смеялась и гладила бойцов по наколенникам. Бойцы здорово напоминали «упоротого лиса». Оба. Командир внимательно жевал чипсы, не выпуская из рук автомат. Хлюпик вернулся из нирваны, и ему было не очень.

– Командир! – я показал глазами на дверь, захватил Валеру и двинул туда.

Мы снова вышли на террасу. Начался дождь, обострились запахи, капли убаюкивающе шуршали по невидимым листьям. Валера перегнулся через перила, как будто его вот-вот стошнит. Я выжидающе смотрел на командира.

– Ну, – кивнул тот, – докладывай, чё за хрень.

– В доме восемь комнат, на втором этаже четыре спальни и две ванные с туалетами, – начал я доклад. – Живёт одна.

– И? В чём подвох?

– У всех телевизоров работает только одна программа, на ней один-единственный мультик про Спанч-Боба. В телефоне гудок есть, но номер не набирается, позвонить нельзя. В гараже «Кадиллак» семидесятых годов, раритет, роскошный, но капот не открывается, замка зажигания нет. Выезд из гаража есть, а дороги нет. В доме ни одного мобильника, в холодильнике продукты в российских упаковках.

– Значит…

– Значит, это всё бутафория.

– Это всё он, – поднял голову Валера. – Он смоделировал виртуальную реальность и перенёс нас туда. Это дом моего дяди во Флориде, я его хорошо помню. Бывал в нём, когда учился в Америке. Десять лет назад.

– Чё за хрень, Сусанин? Так это ты нас сюда завёл?

– Н-нет… не знаю… ну, я всегда хотел такой дом. Но про Ратаковски даже не думал.

– Зато Бобёр думал, – я вроде начал что-то понимать.

– А я думал про «Кадиллак», – признался командир. – Это чё, он исполняет наши мечты?

– Не только мечты. А ну-ка, парень, – я глянул на хлюпика, – расскажи-ка нам про Петечку!

– Н-нет… – Валера снова как-то ссутулился, нахохлился, словно обиженный на зиму воробей. – Не расскажу…

– Расскажешь! – на сей раз командир хорошенько тряханул его за шкирку. – Чтобы отсюда выбраться, нам нужно понять его логику. Расскажешь!

– Это мой брат, – Валера совсем уронил голову ниже перил и бубнил куда-то себе под ноги. – Он сильно плакал, а отец повёз маму в больницу… Сказал, что ненадолго. А мне всего шесть лето было! Мне как раз подарили электронную игру, где волк яйца ловит. Ну, знаете? Я всё не мог побить свой рекорд. А Петечка орал, как недорезанный… Мешал сильно. А мне шесть лет всего было. Я взял подушку… положил на него… сверху… Я ничего не хотел плохого, только, чтобы тише было. Он затих. Я побил рекорд. Убрал подушку. Даже не понял ничего. Петя не плакал, я подумал, заснул. Пришёл отец с бутылочками, сказал, что маму в больницу положили с почками. Ненадолго. Подошёл к люльке… Он эту люльку сам вырезал. Они с мамой очень хотели второго ребёнка, но там что-то долго не получалось. Я не знаю. Противопоказания какие-то. Вот…

– Да, поганая хрень… Этот грешок тебе, Сусанин, за всю жизнь не отмолить.

– Да мне всего шесть лет было! – дёрнул головой Валера. – На меня даже и не подумал никто. Списали на внезапную детскую смерть. Мама как узнала, её прямо в больнице инсульт хватил. И после этого она двадцать лет в инвалидном кресле провела. И никто не знал… Никто.

– Значит, он знал, – подытожил я. – Он в наших мозгах как у себя в носу колупается.

– Но нахрена, мать его?

– Знать бы… Ищет эмоции. Что сильнее, больнее, ярче. Страхи. Мечты. Совесть. Меня тоже выпотрошил. Там, на лестнице. Показал момент, когда Жирный погиб.

– Да кончай ты винить себя, сколько раз тебе говорить! – командир стукнул кулаком по перилам. – На твоём месте мог любой оказаться!

– Мог… Но оказался я. И теперь это мой крест.

– А я ведь тоже, хрень такая… видел. Пока вы там с Петечкой нянчились. Ой, извини, Сусанин! Короче, как будто я в детство попал. У нас каталка была. Мы её так называли. Проволока, под наклоном натянутая между деревьев. И труба на ней. Мы по очереди катались. Залезешь на дерево, схватишься за трубу и летишь вниз, только слёзы из глаз. А один пацан всё ссал кататься. Высоты боялся. Мы издевались над ним, особенно я. Ну и довели до того, что он залез на каталку. И поехал. Но руки разжались. Короче, такая хрень. Шею сломал и теперь всю жизнь, до сих пор, на другой каталке катается. На инвалидной.

– И что, ты в этот раз не пытался ничего изменить?

– Ну пытался… Я его вообще отговорить хотел, но его реально, видать, зацепило. Зубы сжал, бледный, как, вон, Сусанин, и лезет на дерево.

– Я тоже пытался. И тоже без толку. Может, он хочет сказать, что от судьбы не уйдёшь?

– Да хрен его знает, что он хочет! Зато понятно, что он может. Вот это всё реальное! – командир резко ударил ребром ладони по перилам, замахал рукой. – Больно! И эта вся хрень из наших мозгов. Виртуализатор этот – машинка для исполнения желаний.

Командир достал из нагрудного кармана сигару, театрально откусил кончик, сплюнул в ночь и чиркнул пальцем. Прямо на пальце у него зажёгся огонёк.

– Ну чё, поняли теперь? – командир затянулся и скрылся в облаке вонючего дыма.

– Ты же не куришь!

– Вот именно! И сигары у меня не было. И огонь из пальца добывать я нихрена не умею. А захотел – и стало! Захотел – дом! Машина! Тёлка! Да хоть весь мир.

– Н-нет… Нет-нет, – зазаикался Валера. – Это неправильно! Вячеслав Иваныч говорил, это опасно.

– И где он теперь, твой Иваныч?

– А он не похож был на скончавшегося от счастья, – встрял я. – От счастья глаза не лопаются.

– Да он дурак просто! Не смог с этой хренью совладать. Если у тебя внутри страхов больше, чем дерьма, то они тебя задушат. Ничего не бойтесь! Наслаждайтесь жизнью! – и он снова аппетитно затянулся.

– Ну, пошли тогда наслаждаться, – я шагнул к двери.

В гостиной на столе уже стояли три початые бутылки пива, Сыча не было, а Бобёр самозабвенно целовался с Эмили, шурудя рукой у неё за пазухой.

– Ну вот, что я говорил! – подмигнул командир. – Парни время даром не теряют!

– Это добром не кончится… – покачал головой Валера.

– Бобёр, да ты охренел! – в коридоре набычившись стоял Сыч, без бронежилета, в одной тельняшке, с бутылкой шампанского в руке.

– Сыч, пошёл на хер! – вскочил Витька. – Это моя тёлка! Моя мечта!

Сыч бросил шампанское на пол и прыгнул. Полетели бутылки со стола, завизжала Эмили и вскочила, выпростав груди. Бобёр поставил блок, но попробуй отразить удар ноги стодвадцатикилограммового спецназовца в ярости! Витька отлетел за диван, перекувыркнулся, встал в стойку и оскалился, тяжело дыша. Сыч схватил пустую пивную бутылку и разбил себе об голову, как в день ВДВ.

– Отставить! – заорал командир.

– Ладно, ладно, – Бобёр примирительно выставил вперёд руки.

– Не лезь, командир! – зарычал Сыч и взмахнул «розочкой».

Сыч, когда рассвирепеет, похож на Халка. Бобёр выглядит раза в полтора меньше. И легче. Поэтому он успел увернуться. Стекло чуть не достало до горла, но полоснуло руку. Сыч по инерции пролетел мимо и получил нож в печень. По самую рукоятку.

– Брось! – я держал Витьку на прицеле.

– Oh, my God…

В углу рыдала Эмили, обхватив колени руками, на полу хрипел Сыч, выкатив невидящие глаза. Бобёр выронил нож и схватился за голову, не замечая, что кровь из ладони заливает лицо.

– Я же говорил… – выдохнул Валера.

* * *

Бобёр сидел в кресле, наручники прямо поверх бинта, и смотрел остекленевшим взглядом в никуда. Эмили с опухшим носом, всё ещё всхлипывая, вытирала ему лицо салфеткой. Командир шевелил желваками и неотрывно смотрел на хлюпика. Тот откинулся в кресле и что-то отрешённо разглядывал на потолке. Типа как собирал слово «вечность» из потолочных светильников. Я принёс одеяло и укрыл Сыча с головой. На ноги не хватило.

– Как ты? – спросил я Эмили, поймав её взгляд.

– Нормально, – ответила она с лёгким акцентом.

– О! – повернул голову командир. – Кто это сделал?

Витька, нахмурившись, посмотрел на девушку.

– Я, - сказал я. – Надоело, что она ни бэ ни мэ по нашему.

Бобёр недоумённо заморгал и сделал попытку отстраниться, но Эмили прижала его голову к своей груди, он уткнулся носом в ложбинку и притих.

– Я вот что думаю… – начал командир тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Кто это у нас сказал, что это плохо кончится и что он так и знал?

Валерка приподнял голову.

– А не мог ли этот кто-то, кто, кстати, и привёл нас сюда, помочь случиться этому плохому? А?

– Вполне может быть… – как-то подозрительно ровно согласился хлюпик. – Вячеслав Иваныч как-то рассказывал – мы у него на даче были, – что нет границы между реальным и виртуальным. И что виртуальностью умели управлять всегда, даже когда ещё компьютеров и в помине не было. А называли это колдовством или чудесами всякими. Вот ведьмы, оборотни, если предположить, что они существовали, - это как раз те, кто умел управлять виртуальностью. Захотел – изменил облик, захотел – полетел на метле. Эти способности и сейчас в какой-то мере остались. У каждого. Почему, если долго о чём-то думать, то оно случится? Или если сильно захотеть. Мысли материальны и всё такое. Вячеслав Иваныч…

– Да хрен с ним, с Иванычем! Понятно всё. То есть ты не отрицаешь, что это твои мысли материализовались в эту хрень? – он кивнул в сторону торчащих из-под одеяла берцев.

– Не обязательно, – хлюпик пожал плечом. – Может, наоборот. Предчувствие событий тоже из этой оперы.

– Ты мне мозги не парь, мы сами все опера. Гы! Мы же сейчас находимся в поле этого виртуализатора, так? Значит, ты не только плохое можешь материализовать? Поэтому, давай, представляй, что Сыч живой, и если он сейчас встанет, то у тебя есть шанс не лечь рядом с ним.

– Ну, я не знаю… – Валерка поднялся. – Может быть. А почему бы и нет? Только лучше, если мы все вместе будем этого хотеть. А давайте попробуем!

– Не получится! – я помотал головой.

– А чё так? Почему? – одновременно спросили командир и хлюпик.

– А потому что я не верю! И ты не веришь, и ты. А Бобёр тем более, уж ему-то не надо заливать, что кто-нибудь встанет с дырой в печени. А без веры ничего не будет. Это не только здесь, это везде и всегда. А мы все знаем, что Сыч – труп. Не сомневаемся ни капли. Поверить в то, что это не так, невозможно. Это тебе не фокусы с огоньками показывать. И не сквозь стены проходить! – я разбежался и прыгнул в стену.

* * *

И прошёл сквозь. Кстати, я даже не ожидал. И стена вовсе не оказалась из гипсокартона. Даже не знаю, из чего она оказалась. Я просто прошёл сквозь. Как там? Видеть цель, верить в себя, не замечать препятствия? Из всего этого, пожалуй, я только в себя неожиданно поверил. Препятствие видел очень хорошо, а о цели не имел ни малейшего понятия.

В стене (или за стеной) с непривычки было темновато, но ещё до того, как глаза освоились, я уже знал, где нахожусь.

Запах.

Пахло бензином и маслом. И разогретым на солнце плексигласом. И не просто бензином и маслом, а так, как пахнет бензином и маслом от мотоцикла «Урал», стоящего в гараже с воротами, обшитыми листами волнистого плексигласа. Зеленовато-синего, волокнистого, разогретого солнцем. Из приоткрытой створки выпала полоска света. Я знал, что там, за воротами.

Двор, мощёный сиреневатым пережжённым кирпичом. Между мазанкой и летней кухней арка из металлических прутков, увитая виноградом. Это «Изабелла». Я знаю.

Слева дверь в погреб. Там холодно и страшно. А справа в углу за гаражом… я задрал голову… точно! Грецкий орех! Огромное дерево, раскинувшее свои узловатые ветки над двором, гаражом и даже над домом. Оно мне показалось даже слишком громадным, но в следующую секунду я понял почему. Потому что сам я едва дотягивался до скобы посередине ворот. И были на мне полосатые, застиранные до промокашечности шорты, и всё. Но больше ничего и не надо для счастья.

– Сашка, йды обидаты! – голос бабушки из летней кухни.

И я иду. Не иду - бегу.

– Рукы мыв?

Бабушка, живая, милая, родная! Я обхватываю её ручонками и замираю, уперевшись носом в передник. Она поливает из кувшина, а я смываю над тазиком с лица пыль и непрошенные слёзы.

После макаю в густую сметану вареники с вишней и чувствую себя самым счастливым человеком на свете, пока взгляд мой случайно не падает на листок отрывного календаря. И вареник застревает в глотке.

Я помню этого бородатого дядьку на картинке. Сейчас я могу прочитать, что это Фридрих Энгельс, который умер в этот день чуть ли не сто лет назад, а тогда читать не умел, но дядьку запомнил навечно. Я знаю, что случится 5 августа 1987 года. В среду.

И теперь я знаю, что делать. Нужно быстрее, пока отец не пришёл с работы. Бабушка не выпустит из-за стола, пока всё не съешь. Не жуя пихаю в себя вареники, давлюсь и кашляю, запиваю молоком и вскакиваю.

– Спасибо!

– Бач ты! Чого цэ ты такый ласкавый став?

Бабушка закрыла гараж на щепку. Я кое-как дотягиваюсь, но сил вытащить деревяшку из проушины не хватает. Под водосточной трубой есть растрескавшийся кирпич. Ломая ногти, выдираю камень из земли. Бью по щепке, попадаю через раз, руки уже содраны в кровь, силы быстро выходят… Получилось!

Вот он – мотоцикл! На секунду забываю, зачем пришёл, хочется вскарабкаться в жёсткое сидение, распластаться на бензобаке, кое-как дотягиваясь до руля, и зарычать картаво клокочущим где-то в горле «Р-р-р!». Но не сейчас!

Дёргаю свечные провода. Дёргаю изо всех сил, а они не поддаются. Дёргаю! Изо всех! Своих! Щенячьих! Сил! А они не поддаются... Как же трудно быть маленьким и хлипким! Ну почему они настолько крепко сидят?

Но вот один у меня в руке. Ага, надо вверх тянуть, а не вбок. До второго трудно достать. Стук калитки… Отец? Прыгаю в коляску, укрываюсь пологом. Вижу в щёлку, ворота приоткрываются.

– Сашка! Ты здесь?

Это он! Папа… Всё бы отдал, чтобы его сейчас увидеть. Сердце вот-вот выпрыгнет. Да я бы и сам выпрыгнул и бросился бы с разбегу в крепкие отцовские объятья, но из оттопыренного кармана торчит предательский провод.

Странно, а ведь я отца почти не помню. И вряд ли скучал бы по нему. Ну разве из любопытства захотел бы увидеть. Но сейчас я чувствую себя как будто одновременно ребёнком и взрослым. Сашкой Норрисом.

– Да где же он? Сашок!

– Нашкодил, видать, и ховатыся, – голос матери.

И снова сердце подскакивает к самому горлу. Только бы не пикнуть! Я сжимаю кулаки до боли, слёзы душат, жгут. Чтобы не завыть, не разрыдаться в голос, кусаю губу.

Щель сужается. Лишь бы не закрыл снаружи! Шаги удаляются.

– Маму, соберите чего-нибудь перекусить с собой.

– Та готово всэ!

У меня есть время. Минута, две, пять? Успею! Должен успеть…

Второй провод пошёл живее, только пришлось чуть ли не целиком втиснуться под бензобак. Воровато оглядываясь, просачиваюсь во двор. Добыча оттягивает карманы, уши пылают огнём. Нужно спрятать, но куда? В огороде мама рвёт огурцы, возле летней кухни отец копает червей в компостной куче. Бабушка наверняка в хате. Я бросаюсь в угол двора, разгребаю траву у корней ореха и прячу свою добычу.

Теперь можно проскочить в огород, пока никто не видит.

– Наказание ты господне!

Буквально втыкаюсь головой матери в живот, выбивая из рук тазик с огурцами и помидорами.

– А, вот он! – замечает меня отец. – запрыгивай в люльку, на рыбалку поедем!

– М-м, – мотаю головой, вырываюсь из рук матери и убегаю.

Дальше, через огород, в кукурузное поле, где можно так спрятаться, что с ищейками не найдут. И отсидеться до вечера. Пока не подойдёт к закату этот злополучный день.

Мотоцикл брошен во дворе. Калитка открыта, дверь в хату тоже. Какие-то люди входят-выходят, не замечают меня. Потом замечают.

– Саша? Заходи…

Мать сидит за столом, смотрит прямо перед собой. Молча. Ничего не видя. Я помню её такой. Такая она была в этот день. Но почему? Я же сломал мотоцикл…

– Лучше бы на мотоцикле поехал… – шепчутся за спиной. – Ох-ох… Горе-то какое…

Я не понимаю… Кручу головой, ищу ответ в глазах людей, но каждый старательно отводит взгляд.

– Сашенка, внучок, – на макушку ложится мягкая рука. – Крипытыся… Папы бильше нэмаэ…

И я понимаю… и не понимаю. Я же сломал мотоцикл! Я же специально сюда из будущего вернулся, чтобы сломать мотоцикл! Почему?

Ловлю обрывки слов. «С Мишкой, соседом, на «Запорожце» поехали…» «Машина всмятку…» «Мишка-то выпимши был?..» «Корову нэ помитыв…» «Лучше бы на мотоцикле поехал».

«Нет! Не лучше!» – хочется заорать мне. Он бы перевернулся тогда. Я точно знаю! Пятого августа. В день, когда умер Фридрих Энгельс. Я точно знаю!

Я вырываюсь и убегаю. Значит, всё зря? Сейчас я уже не сдерживаю слёз. Детских слёз от взрослой обиды. Я совсем не Норрис, у меня ещё не кончились слёзы. Мне ведь был дан шанс, а я им не воспользовался… Зря всё…

Всё плывёт перед глазами. Почти на ощупь добираюсь до ореха, отыскиваю свой тайник. Бесполезно… В траве незрелые грецкие орехи. Зелёные и мягкие. Нападали. Зачем-то пихаю один в карман, встаю, разбегаюсь и пробиваю головой стену.

* * *

Сыч всё так же лежит на полу, свет приглушен, командир сидит в кресле с бутылкой пива в одной руке и автоматом в другой.

– О! Копперфильд вернулся!

– А где все?

– Спят. А я дежурю. Ну, докладывай. Где был, чем занимался?

– Я был в детстве. Пытался… но не важно. Важно знаешь что? То, что случилось, изменить нельзя.

– Ладно. Но можно изменить то, что будет. Верно?

– Но ведь никто не знает, что будет…

– Вот именно поэтому. Ты не знаешь, какая хрень тебя ждёт. На щите или со щитом. В дерьме или в золоте. И можешь сделать так, как хочешь. С помощью виртуализатора.

– Так это и без его помощи можно сделать.

– Ага. Но с ним у тебя вообще нет границ. Можно стать властелином мира, можно всю Вселенную держать на ладони. Подумай пока, со мной ты или нет. Со щитом или на щите. До утра, пока дежуришь. Если что, моя спальня вторая слева.

А что? Почему нет? Заманчиво… Только нужно ли мне иллюзорное? Счастье? Пусть оно выглядит как настоящее, но мы же знаем, что это не так. Счастье не может быть пустым, как Эмили. Кукла. Жизнь – не кукольный театр. С другой стороны, настоящее счастье я просрал. Так что?..

Еле слышные шаги прервали размышления. На цыпочках. Дрогнул диван.

– Тебя правда Норрис зовут?

А она реально красивая! Чёрт, сейчас, при неярком свете, она выглядит иначе. Живее. Кто сказал, что кукла? И кто скажет, что другие менее куклы, чем она?

– Нет.

– А как?

В её глазах что-то есть. Что-то такое, в чём Санёк рад был бы раствориться и стать счастливым хоть на время.

– Зачем тебе знать?

– Знаешь… ты мне сразу понравился.

Она вот она. Прижимается горячим бедром. Дышит прерывисто. От неё пахнет женщиной. Настоящей. Настоящие губы призывно полуоткрыты, настоящая грудь колышется под почти ничего не скрывающим халатиком… Красивая, божественно красивая, живая, настоящая! Саня тянет руки, рвёт оболочку, Саня хочет счастья…

– Зови меня Норрисом, – я встаю. – Спокойной ночи.

Утро красит нежным светом стены гостиной. Оказывается, за окном, совсем рядом, – море! Мы завтракаем. С виду обычный завтрак. Будто группа туристов в гостинице.

Бобёр уже без наручников, не сводит глаз с Эмили. Она жмётся к нему, но смотрит на меня. Командир тоже смотрит на меня. Испытующе, изучающе. И только Валера никуда не смотрит. Он как будто не здесь. Как будто в себе. Или наоборот, не в себе.

– Надо похоронить Сыча, – я допиваю кофе. – Кто со мной?

Со мной все. Лопата оказалась там, где я хотел – в кладовке. Удобно. Удобный мир. И лопата удобная.

Копаем по очереди, потом опускаем завёрнутое в покрывало тело. Минута молчания, прощальный залп. В глазах Эмили слёзы, у Бобра виноватое лицо.

– Ну что? – ловит меня за рукав командир. – Надумал?

– Надумал. Но как ты хочешь это осуществить? Рано или поздно генератор остановится и всё это исчезнет.

– Значит, нужно сделать, чтобы не исчезло. Что там Иваныч говорил? Что реальность и виртуальность – это одно и то же. Когда я попаду в свой мир, он тоже будет реальным. Ты со мной? Только знай, что там я царь и бог.

– Да, амбиций тебе не занимать.

– А чё? Будто ты меня не знаешь? Мы с Чечни знакомы, из одного котелка кашу черпали. Начинали одинаково, но у меня амбиции, поэтому я капитан, а ты лейтенант. И сейчас у тебя есть выбор, хотя это просто я как будто позволяю тебе выбрать, на самом деле у тебя выбора нет.

– Нет! Нельзя! – оказывается, Валера, с отрешённым видом стоявший рядом, всё слышал. – Это опасно!

– Да, да, Сусанин, мы это уже слышали. И что ты сделаешь?

– А вот что! – хлюпик открыл в воздухе дверь и исчез. Истошный звон на секунду всколыхнул нутро.

– Стоять! – заорал командир и прыгнул следом. Я тоже.

Мы попали в темноту, но запах подвала не давал ошибиться, где мы.

– Сусанин, не смей!

Впереди вспыхнул фонарик, мы увидели, как Валера тянет руку к считывателю. Грохнула очередь, свет кувыркнулся и погас, криком боли на время заглушило всепроникающий звон.

И тут зажглись лампы. Валера корчился на полу, прижимая простреленную руку к животу.

– Хочешь, я тебя прямо здесь прикончу? – командир рывком поднял раненого, тот испуганно замотал головой. – Тогда веди обратно!

Они отошли на шаг и исчезли. Я встал на их место и оказался на знакомой террасе.

– Как?! Как ты это сделал?! – тряс хлюпика командир. – Говори!

– Как в книге у Желязны, – выдавил Валера. – «Девять принцев Амбера». Я представил то место, куда хочу попасть… и попал. Но я не знал, что другие могут пройти за мной.

– Перевяжите и ни на шаг не отпускайте! Проверим…

Он сделал сосредоточенное лицо, шагнул вперёд и пропал. Появился через секунду довольный и с двумя яблоками в руках.

– Отлично! Угощайтесь!

– Отпусти его, – я закончил перевязку, но видел, что дело серьёзно. – Ему нужен врач. Да и зачем он тебе? У тебя есть целый мир. Отпусти тех, кто хочет вернуться. Может, кто и не захочет, но я хочу.

– Так иди! Иди, я тебя не держу! Но Сусанина, извини, отдать не могу. Пока его палец у меня – я в безопасности. Но ты так ничего и не понял. Дурак ты, Норрис! Зачем мне этот нереальный мир, населённый куклами, – он бросил взгляд на Эмили, – когда можно владеть настоящим? Ты видел, что в подвале загорелся свет? Это я. Я захотел, чтобы включилось питание, и оно включилось. И ты знаешь, только что я был очень далеко от того подвала, был в реальном мире, где растут реальные яблоки. Значит, виртуализатор гораздо более серьёзная штука, чем мы думали.

– Ну ладно, тогда я пошёл! – и я прыгнул в кусты.

* * *

– Эдельвейсы такие невзрачные! Смешно, да, Сашка? Или обидно… Ведь кажется, что награда за победу над высотой должна быть царской. А они… как будто снежинки не растаяли. С другой стороны, это ведь они герои. Они живут там, где снег сходит всего лишь на месяц. Их цветение – награда им самим.

– Не надо, Саня… молчи… тебе нельзя говорить! Вот сейчас отдохну чуток, и дальше пойдём. Я донесу. Вот увидишь!

– Дурак ты, Сашка… Мы оба знаем, что не донесёшь. Три дня пути только до тропы, и это налегке. Давай лучше поговорим. Пока не болит.

– Я донесу! Главное – верить! Слышишь, Саня, верить! Мы будем жить с тобой в маленькой хижине на берегу очень тихой реки… Как ты мечтала. Как мы мечтали.

– Дурак ты, Сашка! И за что люблю тебя? Это только в сказках мечты сбываются. А в реальности я врач и прекрасно знаю, что не выживают после таких падений.

– А давай поговорим! Давай помечтаем. Говорят, мечты сбываются. Пусть не в этой жизни, но вдруг.

– А давай! Давай я буду мечтать. Только больно, когда ты несёшь. Давай я буду мечтать, пока лежу.

– Нет, Саня… Ты уж извини, но я буду нести. А ты постарайся мечтать. И я постараюсь…

– Ты говоришь такие дикие банальности… Мечты, счастье… Романтик ты, Сашка. До сих пор романтик. Без пяти минут лейтенант, а романтик.

– И пусть банальности, Саня! Кто сказал, что все счастливые семьи счастливы одинаково?

– Лев Толстой.

– Ну вот! А он-то врать не будет. Поэтому ты мечтай. Мечтай о хорошем. А я буду тебя нести.

– Но ведь нельзя изменить то, что произошло. Нельзя переделать прошлое.

– Зато можно придумать другое будущее и остаться в нём. Главное, верить.

– Но разве это будет реальное, Сашка? Разве мы будем настоящими?

– Это неважно, Саня! Главное, что счастье наше будет настоящим. Я донесу тебя, я найду нашу хижину. Может быть, она уже вот за этим перевалом.

– Где ты видел тихую реку в горах? Смешной ты, Сашка!

– Ну, чего в жизни не бывает, если сильно захотеть. Пошли, Саня!

* * *

– Ну наконец-то, Норрис! Я знал, что ты вернёшься.

Тут практически ничего не изменилось. Валера по-прежнему скорчившись лежал на террасе, командир жонглировал яблоками, Бобёр держал меня на мушке. Только я устал… Я чувствовал себя бесконечно уставшим, как будто два дня нёс на руках свою раненую девушку.

– Командир, отдай мне Валеру и отпусти! Оставайтесь здесь, если нравится.

– Эх, Норрис, ты так ничего и не понял… У тебя был шанс пойти со мной, ты не захотел. А кто не с нами, тот против нас. Такая хрень. Правда, Бобёр? Убей его!

Я видел, как вылетели пули. Знаю, что это невозможно, но я видел. Летели они не очень быстро, я отмахнулся от них, как от стаи докучливых комаров. Потом я видел, как медленно выражение удивления на лице Бобра переходит в стадию крайнего изумления, как он заваливается вперёд с торчащим промеж лопаток ножом. Видел, как отпускает нож Эмили, видел, как смотрит на меня. Выходит, она не кукла?

В следующий миг время снова пошло нормально, Бобёр с глухим стуком рухнул рядом с Валеркой, тот застонал.

– Вот сука! – выругался командир и выстрелил.

Эмили упала прямо на Бобра, простреленной грудью на рукоятку ножа. Грохнул второй выстрел. Валера дёрнулся и затих.

– За что?! Штатских за что? – я перевернул Эмили, закрыл ей глаза, то же самое проделал с Валерой и сложил руки ему на груди.

– Закончил? Они мне больше не нужны. Как и ты, – ухмыльнулся командир и поднял ствол. – Ты проиграл, Норрис!

– Вообще-то меня Сашей зовут.

Одуряющий звон ударил по ушам, я ткнул Валеркиным пальцем в слабо светящийся считыватель, дверь чирикнула и открылась. Внутри горела аварийная лампа. Я дёрнул рубильник, стало темно и тихо. Нащупал стену и обессиленно прислонился к ней спиной. Уши отдыхали после истерзывающего звона. На ощупь нашёл выход и выбрался в коридор. И тут меня поймал луч фонаря.

– И всё-таки, ты дурак… Саша!

Вспыхнул свет. Командир держал меня на мушке. Я был безоружен и вымотан. Он разгневан и вооружён.

– Это ты дурак, командир! Думаешь, кто включил свет?

– Да неважно, – командир дал очередь, но пули со звоном упали в метре от меня. – Чё за хрень… Не понял!

– Вот именно. Ничего ты не понял. А надо было слушать, что Валера говорил. Раз… два… Лови!

Я кинул недозрелый грецкий орех, который до сих пор валялся у меня в кармане. Капитан машинально поймал, и глаза его округлились.

– Три!

Взрыв оглушил, горячая волна осколков пролетела мимо, изувеченное тело командира бесшумно упало на пол.

Ну всё… Я с трудом поднялся. Пора домой!

* * *

– Да, товарищ генерал! Слушаюсь! – полковник по привычке вытянулся в струнку, хотя говорил по телефону. – Будет исполнено! – и тут же, сбросив вызов: – Отходим, отходим! Снять оцепление! Заблокировать квартал! Начать эвакуацию!

Через час грозная вертушка зависла над покинутым всеми пустырём. Залп ракет поднял к небу клубы чёрного дыма. Дрогнула земля, посыпались стёкла в окнах ближайших домов.

– Ничего не понял! – полковник отнял бинокль от глаз, протёр окуляры и снова навёл на цель.

Дым рассеялся, открыв глазу пустырь. Мелкий снежок укрывал комья вывороченной земли. Догорала жухлая трава. Обычный заброшенный пустырь. Ни руин, ни развалин, ни остатков фундамента. Ничего не говорило о том, что здесь когда-то стояло здание.

* * *

– Реально? – засмеялась Саня. – Так и было?

– Сам видел! Вот такие глаза у полковника были, в окуляры не помещались!

– Ладно, садись обедать. Сегодня у нас уха из твоего вчерашнего налима. Не знаю, что получилось, первый раз готовила, в Интернете нашла.

А за окном река тихо несла свои воды в океан. Недолго думая я назвал его Тихим.