Нарисовал картинку и назвал её «Одинокая скамейка». Мне говорят: она напоминает ту скамейку, на которой сиживал больной Ильич с Надеждой Константиновной в Горках Ленинских, тогда ещё просто Горках, Володенька — во френче и кепке, Наденька — в платье мешком, улыбаются оба чуток придурковато, а ведь он скоро умрёт. А я подумал: ну, так что же, и правильно: советским школьникам, даже бывшим, все скамейки должны напоминать ту скамейку. А та скамейка, наверное, напоминала скамейку в Ялте, на которой сиживал больной Антон Павлович Чехов, в пенсне и шляпе, наверное, той, «шикарной», в которой он хотел франтить, а рядом лежали какие-то что ли плоды с «французского огорода», собственноручно возделанного русским писателем и врачом. Или ту скамейку в Ясной Поляне, на которой сиживал старенький Лев Николаевич Толстой, названный Ильичом зеркалом русской революции, в рубашке — той самой, что и поныне называется «толстовкой», и сапогах, быть может, даже своей, графской, работы, которую хвалил Афанасий Афанасьевич Фет, хоть и шутливо, с мятой шляпой в руке и палочкой на верёвочке. И все эти три скамейки напоминают ту скамейку, на которой сиживал такой молодой Александр Сергеевич Пушкин, на картине Валентина Александровича Серова, о чём и поныне не утихают споры: то ли это Пушкин в Михайловском, то ли это Пушкин в Царском селе, то ли это скамейка, перенесённая в сад с балкона дома в усадьбе Домотканово, то ли ещё откуда, и где Александр Сергеевич ногу на ногу положил, руки хитро так совместил, наверное, стихи сочиняет, взгляд куда-то вперёд и вверх устремил, задумчивый и будто испуганный. | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
