Ночь была темна и бездонна, словно колодец. Восковой запах церкви, будто аромат цветов, витал в воздухе, заполняя собой все переулки, подворотни и площади. На улицах не было ни души, тем более перед запертым уже собором Пресвятой Девы, так что отец Грэгори мог не волноваться, что его увидят. Но его это и не беспокоило. Коленопреклоненный, он стоял на ступенях храма, вознося пламенные молитвы, слезы струились по его изможденному, осунувшемуся лицу, но все, что он видел перед собой – это запертую дверь церкви. И он продолжал молиться, молиться с рвением одержимого, но, Боже, что это была за молитва!

-Ненавижу, ненавижу, Господь Всемогущий, я ненавижу их всех!-он будто вырывал эти окровавленные слова из самого своего сердца,-Их поступки отвратительны! Само их существование есть осквернение!

Хриплое рыдание вырвалось из его груди, и он спрятал исказившееся лицо в ладонях. Он кричал, но Господь не слышал, он призывал ангелов, но ангелы отворачивались, он рыдал, но никто не спешил его утешить. Потеряв всякую надежду, в конец обессилев, Грэгори с трудом поднялся на ноги и побрел прочь.

Нормальный человек сказал бы, что жизнь у Джонатана Грэгори не сложилась. Ему было тридцать шесть лет, когда он, уверовав в Бога, оставил жену и двоих маленьких сыновей, чтобы посвятить себя служению Господу. Дни походили один на другой, как близнецы. Он молился и учил молиться других, выслушивал исповеди и каялся сам, но с каждым прожитым годом становилось только хуже. Впервые он почувствовал приступ неконтролируемой ненависти, когда один парень на исповеди сказал ему, что изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку. Что тогда ответил Грэгори? Он ответил, что Господь простит его, если его раскаяние идет от самого сердца. Что он подумал? Он подумал, что этого ублюдка следует пристрелить. Здравый смысл и человеческие эмоции переплетались с христианской моралью, образуя тугой клубок неразрешимых терзаний. В кого он превращался – в проповедника, ненавидящего свою паству, в священника, проклинающего каждого грешника. А грешили все.

Первым, кто заметил, что что-то не так, был молодой паренек, Томас Клейн. Том часто приходил в церковь со своей престарелой матерью, и у Грэгори, конечно, не было повода его ненавидеть, но отчужденность отравила все его чувства. На прошлой неделе, после воскресной проповеди, Том подошел к Грэгори и, несмотря на смущение, спросил прямо:

-Святой отец, с вами все в порядке?

Грэгори одеревенел. Ему внезапно показалось, что его истинные чувства, его душевное состояние очевидны для всех и каждого, и эта разъедающая сердце гниль в его груди видна как на ладони. Но этого, разумеется, не могло быть.

-Конечно, Том,-Грэгори с улыбкой похлопал его по плечу,-Конечно, приятно, когда о тебе заботятся, но почему ты спрашиваешь?

-Последнее время вы стали… холоднее,-помешкав, ответил Томас,-Раньше в ваших проповедях было столько огня, а сейчас вы словно замкнулись в себе. Вот я и подумал… вдруг у вас какая беда стряслась.

Грэгори все так же продолжал похлопывать его по плечу, но улыбка у него стала фальшивой и неестественной. Внезапно он отвел глаза.

-Знаешь, в чем-то ты прав. Только пока еще ничего не случилось. Это что-то такое, что передается с молоком матери, глубинное, нечеловеческое. Называй это интуицией, подозрением, как угодно, но я чувствую – что-то произойдет.

-Да будет так,-проговорил Том и, когда Грэгори удивленно взглянул на него, добавил с улыбкой,-Я имею в виду, на все воля Господа. Пусть случится то, что должно случиться.

Но это было слабым утешением.

Он брел по темной улице в свою одинокую комнатушку, которую он снимал у старой, больной раком старушки. Она почти не брала с него денег, смущаясь требовать плату со священника, но он все равно взял на себя большую часть расходов. Пару дней назад она написала завещание и уехала к дочери. Умирать, как она сказала. Грэгори шел и думал о своей семье, представлял, как Глэдис, его жена, укладывает мальчуганов спать. Конечно, в такой поздний час они все уже десятый сон видели, но это не имело значения. Грэгори знал, что со временем все нервные расстройства Глэдис только усугублялись. Она изводила себя бессонными ночами, работой, лекарствами, выпивкой, да так, словно не могла дождаться дня, когда все это, наконец, сведет ее в могилу. Но, несмотря на это, за детей Грэгори не волновался – во всем, что касалось их сыновей, она проявляла стойкость и силу. Она была хорошей матерью.

Он пришел домой, запер дверь и лег не раздеваясь. В воздухе пахло чем-то специфичным, вроде формалина, но он не придал этому большого значения. Сон его был беспокойным, скорее, ему просто мерещилось, что он спит. Именно поэтому, когда в комнате раздалось какое-то странное поскрипывание, он мгновенно насторожился…

Когда он открыл глаза, она была уже здесь. Он ее сразу увидел – на фоне окна ее силуэт бросался в глаза. Свет огромной дьявольской луны, пробираясь в комнату, ласкал ее обнаженное маленькое тельце, скорчившееся на столе, и вода капала с ее редких свалявшихся волос. Никогда прежде Грэгори не видел этой девочки, но в памяти сразу всплыли старые россказни о Бетти Джой, семилетней сиротке из приюта Святого Мартина, ставшей жертвой насильника. Говорили, что потом он бросил ее тело в Сохо, и течение протащило ее по камням так, что ее едва опознали. Сейчас же Грэгори не сомневался, что в тот день полицейские просто догадались, что найденное ими тело принадлежит пропавшей Бетти. Лица у нее не было. Только глаза, огромные, обвиняющие, полные гнева и боли, смотрели на Грэгори из мешанины ссадин, царапин и обрывков кожи. Она спустила со стола сначала одну покрытую синяками ногу, потом другую и вдруг, издавая горловые, булькающие звуки, повалилась на пол. Лунный свет услужливо упал на ее истощенную фигуру, и остекленевший Грэгори увидел, как ужасно были выворочены ее коленные суставы.

-Давай же, Грэгори, помоги мне встать!-лающе крикнула она и зашлась мучительным низким смехом.

Немного повозившись, она начала подбираться к кровати, цепляясь тонкими паучьими пальцами за попадавшуюся под руку мебель. Грэгори судорожно сглотнул и зажмурил глаза.

-Отец наш небесный…

-Заткнись, Грэг!-рявкнула она так близко, что ее зловонное дыхание окатило его щеку.

-Да святится Имя Твое, да будет Воля Твоя, как на земле, так и на небе…

-Прекрати!-завизжала она, и вдруг надрывно и горько вскрикнула,-Господи Боже, помоги мне! ПОМОГИ МНЕ!

Осекшись, Грэгори открыл глаза. Она стояла, низко склонившись над ним, и было видно, с каким трудом ей это дается. Остатки ее лица дернулись, и сверкнули в улыбке крошащиеся зубы.

-Будь ты проклят, Грэгори,-ласково сказала она и, качнувшись вперед, оставила на его лбу холодный влажный поцелуй.

С отвращением и ужасом он оттолкнул от себя это чудовище, и она, с каркающим хохотом повалившись на спину, провалилась сквозь пол. Воцарилась звенящая тишина. Грэгори медленно сел на постели, и взгляд его невольно притянулся к распятию, висящему на стене. Он хотел помолиться, но внезапно высокий сутулый мужчина, с трудом выбравшись из-под его кровати, подошел к распятию и, набросив на него черный шелковый платок, снял его со стены. Грэгори закрыл глаза, обхватив голову руками.

-Это испытание,-пробормотал он, раскачиваясь, точно безумец,-Испытание…

Холодные пальцы обхватили его запястья и резко развели в стороны, заставляя поднять голову. Перед ним стояла бедно одетая женщина с пустыми глазницами.

-Слушайся нас, Грэгори. Мы не дадим тебе пропасть,-низким мужским голосом сказала она и захлопала длинными накладными ресницами,-Слушай, что мы тебе говорим, и Он до тебя не доберется. Мы ведь не хотим, чтобы Он превратил тебя в одну из этих гадких тварей в белых тряпках, не так ли? Нет, ты останешься человеком, живым, настоящим, обладающим эмоциями.

Грэгори не сводил с нее широко распахнутых, стеклянных глаз.

-Просто слушайся нас,-женщина погладила его по голове, и липкий сон смежил его веки.

 

-Царствие небесное подобно будет десяти девам, которые, взяв свои светильники, вышли навстречу жениху. Но пять из них были мудры, а другие пять неразумны. Неразумные, взявши светильники свои, не взяли с собою масла. Мудрые же взяли масло в сосудах со светильниками своими. И как жених замедлил, то все задремали и уснули,-Грэгори обвел воспаленными, усталыми глазами внимавших его словам прихожан,-Но вот в полночь раздался крик: «Се жених грядет, выходите навстречу ему!» Тогда встали все девы те, и приготовили светильники свои. Неразумные же сказали мудрым: «Дайте нам нашего масла, потому что светильники наши гаснут». Но мудрые отвечали им: «Смотрите, чтобы не случилось недостатка у нас и у вас, пойдите лучше к продающим и купите себе». Когда же они пошли покупать, пришел жених, готовые вошли с ним на брак и двери затворились. Вскоре же приходят прочие девы и говорят: «Господи! Господи! отвори нам»! Он же сказал им в ответ: «Истинно говорю вам, не знаю вас»

Он помолчал, чувствуя, что в груди у него клокочет ненависть.

-Итак, бдите, потому что не знаете ни дня ни часа, в который придет Сын Человеческий.

“Разве слушают они меня?”-прошептал вкрадчивый голос у него в голове,-“Разве внимают они тому, что слышат?”

-Молитесь, молитесь с усердием, если хотите обрести Царствие Божие! Вы выходите из церкви и забываете все, что вам было сказано! Вам жаль себя, вы приходите сюда за прощением неведомого вам Бога и пытаетесь умилостивить его своим показным смирением! Вы грешите и каетесь, каетесь и грешите – вы думаете, так должно быть?!–он вдруг поперхнулся, только сейчас заметив, что кричит в голос.

На него взирало около сотни испуганных глаз. Грэгори откашлялся.

-Да пребудет с вами Господь,-неловко добавил он и, торопливо пройдя по проходу, выскочил из церкви.

Ветер пахнул ему в лицо так, что у него перехватило дыхание. Боже, он не должен был всего этого говорить! Как бы дурны не были их поступки, они не заслуживали таких упреков. Тем более от него!

Ему вдруг нестерпимо захотелось увидеть своих сыновей, точно он не видел их целую вечность. Или будто их ожидала разлука длинною в вечность... Впрочем появиться на пороге дома Глэдис он осмелился только после обеда.

Она открыла дверь, и на него сразу же пахнуло нестерпимой смесью ароматов алкоголя и лекарств. Лицо Глэдис дернулось в нервной улыбке.

-Грэг, как приятно,-она шагнула в сторону, чтобы он мог войти.

-Где ребята?-спросил он, проходя в просторную гостиную, заваленную вырезками из журналов и пожелтевшими газетами.

-Спят. Поели и спят,-отрывисто ответила она и, прислонившись к дверному косяку, сложила на груди руки,-Ты что-то хотел?

Грэгори с трудом оторвался от созерцания захламленной комнаты и оглянулся на нее.

-Хотел узнать, как у вас дела.

-Как у нас дела,-эхом повторила Глэдис, открывая трясущимися пальцами банку с каким-то кофейным энергетическим напитком,-Как у нас могут быть дела? Как могут быть дела у двоих мальчуганов, которым мать до сих пор не может объяснить, почему их папа любит Бога больше, чем их?

Она начала шумно пить, потом вытерла рот рукавом и опять улыбнулась.

-А так у нас дела лучше всех.

Грэгори некоторое время смотрел в пол, а затем тихо попросил:

-Могу я взглянуть на них?

-Можешь,-нервно кивнула она,-Конечно, можешь. На твоей стороне – Бог, как же я могу отказать!

Она хихикнула, и они вместе поднялись по лестнице на второй этаж. Дверь в детскую была приоткрыта, и Грэгори остановился на пороге, глядя на детей. Они спали в своих кроватках, похожие на утомившихся проказливых купидонов. Дэнни даже во сне казался серьезным, а Итан слегка посапывал, подложив ладошку под щеку.

-У нас славные дети,-тихо проговорил Грэгори.

-Да, они – это самое лучшее, что у меня было и есть. Моя беда и радость.

-Ты ведь проследишь, чтобы они выросли хорошими ребятами?-Грэгори неглядя сжал руку Глэдис.

Она настороженно взглянула на него.

-Да что с тобой, черт побери?

Он поморщился.

-Ты не могла бы не выражаться? Хотя бы в моем присутствии.

-Все равно,-отмахнулась она,-С тобой все в порядке?

-В полном,-отозвался Грэгори, глядя на своих спящих малюток,-Позаботься о них, хорошо?

Он направился к выходу, но у самой двери Глэдис нагнала его. Глаза у нее были уже на мокром месте, и все движения стали отрывистыми и нервными.

-Боже мой, Грэг, не пугай меня так! Скажи, что все хорошо!-визгливо крикнула она.

“Проклятая истеричка,”-шепнул Голос. Ему захотелось ее ударить, наотмашь, так, чтобы она отлетела.

-Тише, разбудишь малышей,-Грэгори мягко обнял ее, и она с готовностью опустила голову на его плечо,-С тобой все будет хорошо, я тебе обещаю. Ты только не плачь.

Глэдис неуверенно кивнула и попыталась улыбнуться, но подбородок у нее дрожал.

-Вот и молодчина,-Грэгори потрепал ее по щеке,-Сейчас я пойду немного пройдусь, подумаю, подышу свежим воздухом, а вечером сходим все вместе в парк, идет?

-Идет,-голос у нее был мертвым.

“Страшно представить, в кого эта психованная дрянь превратит моих детей,”-зло прошипел Голос в его голове, когда он спускался по лестнице.

-Она хорошая мать,-с ожесточением возразил Грэгори, и несколько прохожих с опаской оглянулись на него.

Он сунул руки в карманы и пошел прочь, не разбирая дороги. Очень скоро ему начало казаться, что люди косятся на него, провожают взглядом, а некоторые откровенно показывали на него пальцем, перешептываясь и покачивая головами. Паранойя, сказал он себе, и острая боль между лопаток, заставила его ухватиться за стену. Чувство было такое, будто кто-то пытается вырвать ему позвоночник.

-Господи Боже, чем я обидел Тебя?-зажмурившись, простонал он,-За что Ты наказываешь меня?

Вскоре боль притупилась, но Грэгори по-прежнему казалось, что промеж его лопаток полыхает адское пламя. Он оттолкнулся от стены и снова побрел вперед. Улица искажалась перед его глазами, лица людей превращались в уродливые глумливые маски и низкий раскатистый хохот доносился из каждого переулка. Грэгори сжал голову, не в силах больше выносить этот кошмар, и рванулся в первую же дверь. Истошно звякнул колокольчик, и, подняв голову, он обнаружил, что стоит посреди кофейни Паркера Пристли, где в прежние времена они с Глэдис так любили бывать. Несколько посетителей одарили его озадаченными взглядами, другие же и вовсе не повернули головы. Грэгори с трудом сглотнул, одернул пиджак и медленно двинулся к стойке.

-А, святой отец,-из подсобки появился сам Паркер и, вытирая руки полотенцем, улыбнулся Грэгори,-Давненько вас не было! Будете что-нибудь заказывать?

-У меня… нет…-Грэгори рассеянно похлопал по карманам, с трудом удерживая контроль над своим сознанием,-У меня нет с собой денег.

-Тогда кофе за счет заведения.

Снова звякнул колокольчик, и кто-то вошел в кофейню. Паркер занялся другими посетителями, и Грэгори оставалось только порадоваться, что его оставили в покое, потому что боль снова вернулась. Он согнулся в три погибели, вцепившись руками в край стойки, и стиснул зубы. Невыносимый жар охватил все его тело, и он мгновенно взмок. С трудом превозмогая боль, Грэгори стащил с себя пиджак. Сначала ему показалось, что он оглох, так как в помещении вдруг стало неестественно тихо, но вдруг он услышал дружелюбный голос Паркера.

-Так, вот ваш кофе, святой отец… Господи Боже!-следом раздался оглушительный звон упавшего подноса.

Грэгори с трудом оглянулся. Все они смотрели на него расширенными глазами, и ему казалось, будто он видит, как пульсируют их зрачки.

-В чем дело?-хрипло спросил он.

-У вас… кровь…-поднимая трясущуюся руку, сказала какая-то старуха.

Он перевел взгляд на зеркало, висевшее позади него на стене, и ему стало дурно. В зеркале отражалась его спина, залитая кровью. Пропитавшаяся алым рубашка прилипла к коже, и под ней отчетливо проступали очертания его напряженного позвоночника. Под стулом, на котором он сидел, уже натекла небольшая кровавая лужица.

-Простите…-Грэгори неловко поднялся и зачем-то аккуратно задвинул стул,-Простите меня…

Схватив свой пиджак, он двинулся к выходу, но неожиданно остановился.

-Паркер, у вас не найдется мелочи?

-Д-да, конечно,-заикаясь, кивнул тот и растерянно вытащил из кармана несколько монет.

-Спасибо,-пробормотал Грэгори и вышел вон.

Оказавшись на улице, он глубоко вдохнул и неторопливо натянул пиджак. Никаких здравых мыслей не осталось.

Ему пришлось постараться, прежде чем он нашел рабочий телефон-автомат. Монетки проскользнули в черную прорезь так легко и безнадежно, как грешники срываются в пасть Сатаны. Негнущимися пальцами, Грэгори набрал номер, но трубку на том конце долго не хотели брать. Наконец, гудки оборвались, и женский звенящий голос натянуто сказал:

-Алло.

-Глэдис, это я.

Повисла тишина, только слышалось ее тяжелое дыхание.

-Глэдис?

-Оставь нас в покое!-пронзительно закричала она,-Бога ради, оставь нас в покое!

-Глэдис, это же я!-он изо всех сил вцепился в трубку,-Это всего лишь я!

Но она уже не слышала. Мелкие частые гудки звучали в унисон с его прерывистым сердцебиением, и он, в конце концов, опустил трубку на рычаг.

-Я хочу помолиться,-сказал он себе, чувствуя, что сходит с ума,-Молитва для всех. Молиться может каждый.

Он с трудом опустился на колени в тесной будке, но стоило ему коснуться руками пола, как он с криком отдернул их. Пол был раскаленным, точно угли. Спрятав лицо в обожженных ладонях, Грэгори разрыдался. Ему было отказано даже в такой милости, как молитва. Но слезы помогли.

-Сэр, с вами все в порядке?

Он поднял голову. В будку заглядывала молодая ярко накрашенная девушка, с беспокойством обегающая взглядом его жалкую фигуру.

«Отвратительное гадкое насекомое,-исходя желчью, прошипел Голос,-Измазанная косметикой, безмозглая, беспринципная шлюха!»

-Я вас прощаю,-вдруг с болью вырвалось у него,-За все грехи, совершённые и будущие. Я вас прощаю!

Она попятилась от неожиданности, постояла немного, а затем торопливо посеменила прочь на своих восьмисантиметровых каблуках. Грэгори с трудом выбрался из будки и, наконец, решил, что ему делать дальше. Лучше всего будет убраться из города. С таким кровотечением он долго не протянет, так что лучше избавить горожан от созерцания своей мучительное смерти. Потом они найдут его окоченевшее тело, с перекошенным лицом и молитвенно сложенными руками и будут гадать, что же такое произошло. А на его могиле напишут: «Джонатан Грэгори, Грешник. Он ненавидел людей, и Господь покарал его» Это будет честно. По справедливости.

Когда он добрался до окраин, солнце уже потянулось к горизонту. Пока он шел через редкий лес по тропе, поднимавшейся в гору, его несколько раз чуть не валило с ног чудовищное жжение промеж лопаток, но он все равно не останавливался и продолжал свой последний подъем. Наконец деревья расступились, и перед ним открылся прекрасный вид на город. Грэгори постарался не обращать внимания на обугленное пятно на земле от недавнего костра, на брошенные бутылки и запутавшийся среди тонких ветвей кустарника целлофановый пакет. Не затем он сюда пришел.

Сначала он стащил с себя пиджак, затем снял отяжелевшую багровую рубашку и только после этого опустился наземь. Внезапно его как будто придавила к земле тяжелая теплая ладонь. Грэгори попытался вырваться, он метался, как птица в ловчих сетях, но безуспешно. Его начала бить дрожь, и боль заполонила собой Вселенную. Содрогаясь в конвульсиях, он мог видеть только окровавленный закат и пламенеющее солнце, ласкавшее крыши домов. Это зрелище отпечатывалось на сетчатке его глаз, и озаренное золотом и багрянцем небо отражалось в зрачках. Кожа на его спине пузырилась и лопалась, и все в мире становилось ему понятнее.

Когда все закончилось, он не спешил подниматься. Времени прошло совсем немного, и сливочные сумерки только-только накрыли город. Лежа на земле, он наблюдал, как зажигаются окна, как утихают тревоги дня, как тихо и нежно подкрадывается ночь. Потом он встал. Невесомая, но в то же время бесконечно тяжкая ноша отягощала его плечи, перья щекотали кожу. Он подошел к самому обрыву и сел, опустив ноги, подставив лицо ветру. Больше не было ненависти, больше не было боли, его самого больше не было, но было прощение, было очищение и была вера.

И он сидел там, глядя на город с его мерцающими огнями-светлячками и размышлял о том, что произошло, пока тихий глубокий голос не позвал его по имени.