Над покоем По тихому лесу берез и крестов бродить одному без оглядки и чувствовать запах могильных цветов, прохладный и чуточку сладкий, и слышать, как плачут осколки миров, с тобой в резонанс попадая, и видеть сквозь рдяный осенний покров, что там – только клетка пустая, что цепи истлели, а пепел остыл, и певчая птичка взлетела, и кружится возле темниц и светил без памяти и без предела… Ах, память моя, тонкий пульс родника, биение алой аорты! К тебе прикоснешься, а ты глубока, как море, покрывшее мертвых, и глядя в тебя, начинаешь тонуть, и в холоде смертного вздоха на трещине льда обрывается путь, в пучину уходит эпоха… Былая Россия лежит в глубине, сквозь сон безутешно рыдая, и плач её стелется, оледенев, как в поле поземка седая. Но видишь её все светлей и святей, заветной и горестной горстью, и четырехзначные даты смертей друг друга сменяют как версты, и хочешь проснуться, и жаждешь лететь к лазури апрельских проталин, а в сердце поет колокольная медь, и счастье растет из печали! То родина веет весенним листом, вздыхает березовым дымом, и душу твою осеняет крестом воздушная персть Серафима. Золотые шары Золотые шары уходящего русского лета, сколько помните вы о бревенчатых ветхих домах, о земле огородов, о старых как сказки монетах, о трубе самовара, об искрах, летящих впотьмах, обо всем, что созрело и дышит вином и прохладой, и как будто бы шепчет в усталой сентябрьской листве – не лети, не спеши, нам еще почаевничать надо на привольной Угре, на неслышной и сонной Протве. Я хочу говорить о тебе, остающейся рядом – даже в годы потерь, даже в черном ознобе разлук, в перекрестья решеток согбенными кронами сада ты шептала и пела, и теплился солнечный круг на ладонях, на сердце, в мечте, в озарении, в слове – золотым, настоящим, лучистым как солнце шаром, светозарным поклоном, закатом в огне и любови, и горючей слезой, и прощальным осенним костром. Ахматовский вечер Непоправимо вечерело, и уходили навсегда и кряжи сосен загорелых, и моря бледная вода. Закат ошеломлял контрастом – сквозь пепел выплавлялась медь, а осень веяла так властно, что хоть сейчас душе – лететь! Проститься с матушкой-природой, и сквозь пожар своей тюрьмы увидеть, что за небосводом помимо вакуумной тьмы. Услышать слово над покоем, и тихо вымолвить ответ своей, неназванной строфою, которой восемьдесят лет… Меня и все мои печали она легко переживет, летя сквозь пепельные дали над тишиной летейских вод. |