Михаил Иванович Лаптев в последние годы ездил в столицу редко, но в один из дней между майскими праздниками обязательно выбирался из городка Краснознаменска, где обосновался десять лет назад, сменив казахстанские степи на Подмосковье. В ежегодной майской поездке было нечто ритуальное, заставлявшее сердце биться часто, глаза – смотреть зорче. Пульс учащался, кровь толкалась в виски, а душа полнилась ожиданием, подобно тому, как истомлённый путник упрямо верит, что за поворотом дороги откроется перед ним волшебный город.

 

Метро в эти дни просторно и гулко, пассажиры нарядны и неторопливы, лампы светят ярче, словно в обычные будние дни приходится делиться светом с густой и тёмной торопливой толпой. И запахи: горечь первой зелени стекает по эскалаторам и ступеням лестниц вниз, в подземное царство камня, заставляя мёртвое – оживать, и долгое протяжное дыхание перекатывается по туннелям от одной станции к другой.

 

Лаптев устроился по привычке в конце предпоследнего вагона. Кольцевая линия метро наиболее резонировала с настройками души. С удовольствием вслушивался в барственные нотки Никиты Михалкова: метрополитен праздновал восьмидесятилетие и дарил пассажирам знакомые голоса объявляющих вместо набивших оскомину, безликих, к центру мужских, из центра – женских.

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция Комсомольская, — прозвучал снисходительный голос Михалкова, — уступайте, пожалуйста, места пожилым, инвалидам и беременным.

Настойчивое «пожалуйста» походило на кнопку пульта и, по задумке, должно было включать совесть. И даже иногда включало.

 

Словосочетание «станция Комсомольская» царапало память Михаила Ивановича, но уже привычно и едва ощутимо. Он знал почему, но всякий раз успевал смикшировать раздражение разглядыванием чужих лиц, попытками создать за каждым историю. Единственная история жизни, собственная, не интересовала Лаптева, в ней не случалось резких и неожиданных поворотов. Он умел планировать жизнь на многие годы вперёд и гордился этим умением.

 

Михаил Иванович рассеянно огляделся и вздрогнул: Ангелина Скворцова сидела напротив и, не мигая, вглядывалась чуть выше головы Лаптева в чёрное вагонное стекло. Глаза её были темны и как будто слепы, голова покачивалась в такт движению поезда. Лаптев замер, опасаясь обнаружить себя прежде момента, когда он сам решит, нужна ли ему эта встреча. И не есть ли она то самое событие, ожидание которого заставляло его ежегодно и без особой причины совершать бессмысленные круги по кольцевой линии метро. Или это случайность, просчитать которую вряд ли возможно.

 

***

 

Линка Скворцова появилась в их школе в конце шестого класса. Она походила на других девчонок, но Миха Лаптев размышлял много более прочих о тонкостях человеческих индивидуумов и мог с уверенностью сказать, что Линка – другая. Не по внешности или многим, общим для девчонок параметрам, но – скрытой внутри тайной жизнью. Может быть, скрытой и для неё самой. Миха умел находить приметы этой жизни. Новенькая была с ним одной крови.

 

Два года сидела Скворцова за его спиной, настороженно смотрела в лицо, когда оборачивался и внимательно разглядывал, не задавая вопросов.

— Что, Лаптев? – иногда срывалась Линка, как будто он по глазам считывал странички личного дневника, которые вели почти все одноклассницы, кроме Линки. Он подозревал, что она прячется ото всех и более глупого занятия, чем расшаркиваться перед равнодушной бумагой, не представляет. Бумага – предатель и провокатор, нестойкое химическое соединение слов и мыслей, рассыпающееся в ту самую минуту, как из чернильных закорючек выползает написанная душа.

 

Миха с малолетства наблюдал, сопоставлял и уточнял для себя причины и следствия поступков всех, кто попадал в поле его интереса, мог с довольно большой точностью угадывать события, ещё не случившиеся, когда участники их только-только узнавали друг друга. Он первым заметил тревогу и волнение в девчоночьем сообществе: Линка расшатывала сложившиеся в классе группировки, но не примыкала ни к одной. Она представлялась Михе Лаптеву его двойником в женском обличье и потому интересовала крайне.

 

Он первый узнал, когда она влюбилась, когда первый раз поцеловалась и как тяжело привыкала к зависимости от другого человека. Кого – не интересовался, слухи обходили его стороной, если ему хотелось отстраниться от пустых домыслов и догадок, часто не имевших под собой твёрдости правды. Слухи – суетный ветер, не более. Линка молчала, только взгляд становился всё более жалким и потерянным.

 

***

 

После восьмого класса он поступил в суворовское, а по окончании в – военное училище, потому продолжение романа Линки или, как называли девочки, отношений – было ему неизвестно. Он и не старался узнать. За три последующих года они встретились всего трижды.

 

В первые студенческие каникулы несколько бывших одноклассников отмечали встречу в квартире, где жила Линка. Миха всматривался в предметы, окружавшие её, сравнивал с частным домиком, в котором жил с бабушкой и старшей сестрой, и, кажется, понимал, почему она не может быть как все: в квартире ощущалась свобода и отстранённость живущих друг от друга. Не пространственная – личная.

 

Из всех собравшихся больше всего изменилась Линка, в ней что-то крушилось и ломалось, с хрипом, со стонами, с растерянностью перед будущим. Будущее пугало, она не жаловалась и помощи не просила. Миха промолчал, остальные не заметили, только кричали, какая она молодчина – учится в столице.

 

— Как ты? — спросил Миха перед уходом. Линка стояла спиной к зеркалу в небольшой прихожей. Было видно, как напряглась, затвердела спина, шевельнулись лопатки.

— Нормально, прорвёмся, — ответила Линка, улыбнулась скупо, взгляд притушила ресницами, но Миха понял: не прикасайся, чужая территория.

— Если будешь в Ленинграде, захочешь поговорить, я в Пушкине, там училище, найдёшь, не ошибёшься, спросишь на проходной Лаптева из ПВКУРЭ-К. Меня позовут. Обещаешь?

— Обещаю. Если захочу поговорить, — сбегала в комнату, выхватила, видимо, первое, что попалось ей под руку, и записала буквы, — прямо шифровка настоящая, в шпионов играем?

— Так мы военные, шифроваться нам по службе положено, — он перевернул плотную бумагу: Линка на снимке выглядела взросло и красиво, до удара под дых.

 

Уходить, не поговорив, не хотелось, переминался возле двери, медлил. Линка помогать не торопилась, какие разговоры на ходу?

 

***

 

Она к нему приехала через год, в стылом мокром ноябре. Не одна, с подружкой. Оба понимали – разговора не будет. Да и чёрт с ним, с разговором, слова – ветер! Он провёл шикарный, он так и отметил для себя – шикарный – день, полный ничего не значившей болтовни. Это девчонки думали, что трепались ни о чём, Миха услышал гораздо больше, чем носил ветер. Он позабыл о нарядах и проверках; о том, что научился спать с открытыми глазами и всякую минуту, которая подвернётся; о дежурстве «на тумбочке», когда ночами дневальные сменяли друг друга каждые два часа, словно крутилась огромная карусель в городском парке; о том, что ни разу не пригласил на танцах в Доме офицеров ни одну девушку – стеснялся; о том выковерканном языке, на котором научился бегло говорить: слова произносились задом наперёд. Подробности казарменной жизни выглядели глупыми и жалкими, не солидными. Назавтра она уехала, он проводил подружку на Наличную улицу и вернулся в казарму.

 

Третий раз у них совпали на неделю каникулярные дни в конце августа того же года. Линка подрабатывала тем летом секретарём в техникуме по соседству. Они мало разговаривали: секреты накопились у каждого, но выносить их на разборки никому не хотелось. Даже похвастаться. Пустые слова летали меж ними, не наполняя смыслом души. Внутренняя связь распалась. Чувствовала ли она распад – он не мог понять, как не был вполне уверен теперь в наличии соединения их кровных душ.

 

***

 

Уезжали из родного города одним поездом, только у него был вагон купейный, а у неё – верхняя полка в плацкартном вагоне.

— Ты чего жмотишься, — съехидничал Миха. Он притащился в её пока полупустой вагон, оценил разницу. Хотелось сделать ей больно: незнакомый длинноволосый парень провожал Линку, но видно невооружённым взглядом, что она страдала не по волосатику.

— Ты о плацкарте? Ну так мне государство дорогу не оплачивает, не то, что некоторым. Не нравится обстановка, беги к себе и наслаждайся, а мы люди не гордые, как-нибудь доедем. Без удобств.

Михе стало стыдно, но досадное начало разговора быстро забылось. Он высидел с ней до самой полуночи, пока его вежливо не попросили.

Утром они снова встретились на перроне: он боялся пропустить Линку в густой торопливой и немного растерянной толпе.

— Ты куда теперь?

— На Ленинградский. Там договорились с ребятами встретиться и насчёт билетов разузнать. Есть у нас один такой, мама в кассе работает, обещал поспособствовать. А ты?

— А весь день совершенно свободна. Хозяйка квартиры возвращается после пяти, а у меня ключей нет. Так что гуляю, пока не надоест. А надоест – в метро, на кольцевую и «пони бегает по кругу». Знаешь, я не одна такая, как оказалось. Забавно, да?

— Не подождёшь, пока я билетные дела утрясу?

— Легко. Всё равно делать нечего.

 

Линка взяла вдруг его под руку. Миха представил, какими глазами будут пялиться ребята и покраснел. Она осталась стоять в начале перрона, он двинулся навстречу знакомой группе жаждущих обилетиться, заставляя себя не оглядываться. Лёвка ломался, выторговывал дополнительную плату за услуги. Как всегда. Прошло минут пятнадцать, Миха даже на какое-то время забыл про Линку, а когда обернулся, её не было. Но билеты… билеты нужно добыть первым делом!

 

Он бежал обратно, сжимая в руке проклятый кусочек картона: Линка исчезла, не отошла в сторонку, не стояла возле книжного киоска. Пропала.

 

Миха долго топтался в метро, заглядывая в окна проезжавших поездов, прокатился несколько кругов по кольцевой и ругал себя на чём свет стоит: он так и не спросил, где Линка снимает угол. В конце концов, жизнь не закончилась в данную минуту, будут ещё каникулы. Но в душе саднило, только начало занятий в училище притушило нелепость расставания.

 

Больше до нынешней встречи они не виделись, а прошло страшно подумать, сколько времени, почти сорок лет.

 

***

 

Женился лейтенант Михаил Лаптев как большинство знакомых, «по залёту». С будущей женой познакомился в поезде. Он ехал в отпуск, она возвращалась с какого-то танцевального конкурса, была оживлена и светилась счастьем. Крохотная, неземная, говорила без умолка и всё о музыке и великих балеринах. Михаил много читал: они нашли много общих тем, книжные новинки читала вся страна одновременно. Попутчица умела слушать, это подкупало особенно сильно, редкая удача, считал Лаптев.

 

Назвалась Галей и мимоходом обронила, что дома никого нет, мама с младшей сестрёнкой на море. Он вышел с ней, не доехав до родительского дома несколько остановок. И задержался почти на неделю.

 

Об отношениях полов он знал так много, что мог дать фору любому, но знания, не подтверждённые практикой – мёртвый груз. Галя в вопросах любовных оказалась абсолютно инфантильна, потому они вместе впервые вступили на неизвестную планету, один – подтверждая теорию практикой, другая открывала для себя новый взрослый мир.

 

Несколько странных дней сплелись в воспоминаниях Михаила в одно бесконечное действо, перерывы он плохо помнил, кажется, они ходили куда-то, его знакомили, он знакомился, но лиц не различал. Власть над женским телом пьянила его. Но пьянила именно телом, мозг же продолжал исследовать и изучать, услужливо подкидывая всё новые подробности читанных прежде книг, учебников и разного сорта пособий по сексуальному воспитанию.

 

Партнёрша оказалась старательной ученицей и отличным материалом для лепки, Михаил поражался безвольной покорности, с которой Галя отдавалась ему раз за разом. Он не мог не понять, что она достигает пика, и даже не приходилось просить её кричать – он возбуждался от звуков особенно сильно. В эти минуты наговорил ей кучу красивых обещаний, книжных и затёртых, но кто выбирает особенные слова, когда жилы натянуты до предела и даже больше предела, возможного для человека.

 

Галя неопределённо улыбалась, верила и не верила, и вторила ему: словарный запас любовных слов её оказался скуден. Однако, самое главное девушка сообщила в самом начале безумной лихорадки: она не собирается замуж, потому что решила посвятить жизнь балету, к счастью, у неё какое-то осложнение по женской части, балеринам ведь рожать нельзя.

 

Идеальная партнёрша обманула: спустя три месяца рыдала в телефонную трубку, проклиная весь мир и его, Лаптева, в частности.

 

***

 

Звонок озадачил Лаптева не известием скорого отцовства, а лёгкостью, с которой Гале удалось дозвониться до объекта, где телефонная связь чаще всего была вне зоны доступа. Иначе, как чудом или невероятной помощью судьбы, звонок из далёкого волжского города объяснить невозможно. Происки провидения на этом не закончились: вскоре лейтенант Лаптев в качестве дознавателя должен был отбыть в область, соседнюю с местом жительства несчастной Гали.

— Я от ответственности не прячусь, — твердил будущий отец, - если ты хочешь, распишемся. Только твоё желание.

— Моё желание? Кто говорит о желании? Ты? Да я не хочу замуж! Вообще не хочу! И рожать не буду! Ты мне сломал жизнь, понимаешь, солдафон проклятый! Я балерина, роды фигуру испортят, а для балерины фигура… Господи, за что? — Галя уже не лила слёз, глаза её были полны ненависти.

— Ребёнок должен родиться! Я, может быть, об этом ребёнке мечтал всю жизнь! Фигура, подумаешь, восстановишь, если захочешь. Давай так: я тебя отвезу к бабушке моей, ты там родишь, сколько нужно времени тебе, чтобы грудью кормить, поживёшь, и можешь быть свободна, танцуй, сколько хочешь. А ребёнок – мой. Согласна?

— Да, — после короткой паузы обронила Галя. Михаила это тихое «да» поразило в самое сердце: он знал, что такое расти без отца и матери, сам жил у бабушки, пока отец служил на Камчатке.

Скоро она одумалась: родить, будучи законной женой и родить в девках – вещи принципиально разные.

— Я не обещаю тебе лёгкой и красивой жизни, — предупредил жених, он всегда играл честно, объяснял подробно, чтобы не случилось вдруг недопонимания, — наша жизнь будет полна лишений и тягот, но ты всегда можешь положиться на моё плечо. Это я обещаю. Я не люблю тебя, но у ребёнка должны быть отец и мать. Согласна на такие условия?

— Согласна, —она теперь не всхлипывала, только в сухих глазах её полыхнуло синим.

 

Ещё одно открытие повергло в шок Михаила в ЗАГСе: Галя оказалась Ангелиной по паспорту. Сердце застучало с перебоями, накрыло удушающей волной. Линка, – заныла душа, и вспомнился пустой перрон, одно мгновение и целая жизнь, которая могла быть, а могла и не случиться, а происходит вот эта, теперешняя.

— Почему Галя, а не Геля?

— Дурацкое бабское имя, — фыркнула невеста, — подарок сбежавшего папочки. Ненавижу!

— Если по документам ты Геля, значит, будешь Гелей и точка, — Лаптев терпеть не мог вольного обращения с документами, он любил во всём точность до последней запятой.

 

Их расписали без долгих проволочек. Галя пыталась отстаивать привычное имя, но сдалась спустя год. В конце концов, с балетом тоже предстояло расстаться навсегда, пусть и имя останется в прошлой жизни.

 

Михаил Иванович выполнил обещание, данное жене. Геля выдержала всё, была она плохая хозяйка и не слишком хорошая мать. Михаил Иванович иногда ловил её взгляды, бросаемые на дочку. Только единожды сорвалась: приезжала балетная труппа из Семипалатинска, жена прошла отбор и даже уехала в театр. Лаптев брал полуторагодовалую дочь на объект несколько раз, пока командир не предложил разобраться с детским вопросом. Мать Лаптева поначалу обнадёжила, но всё-таки отказалась водиться с внучкой. Жена вернулась и больше о балете не вспоминала, работала в детском садике музыкальным работником, вела танцевальные кружки в Доме офицеров. Лаптев пристально наблюдал за Гелей и не мог не признать, что данное когда-то слово она держит.

 

Лаптевы плыли в одной лодке без права на ошибку: развод мог поставить крест на карьере. Семейная жизнь иногда походила на минное поле, но ни один детонатор не сработал. Казалось, на этом осторожном сосуществовании и держалась прочность брака, заключённого когда-то не любовью мужчины и женщины, а желанием выполнить родительский долг. Долг был с честью выполнен, карьера завершена, дочь выросла, вышла замуж и жила отдельно. Лаптевы остались один на один с тишиной осиротевшей квартиры.

 

***

 

Три года назад в монотонной и размеренной жизни произошло событие, не укладывающееся в голове Михаила Ивановича: жена отказала ему в исполнении супружеских обязанностей. Наотрез. Это походило на каприз и являлось с точки зрения Лаптева именно вздорным капризом взбалмошного ребёнка, каковым он все годы считал Гелю. Он брал на себя и мужские, и женские обязанности в семейном быту, за исключением единственного, что мужчине недоступно – родить ребёнка. Если бы природа дала такую возможность, родил бы ещё одного, жена же отказывалась категорически. Но тогда для чего нужна жена? Близости ради? Да, приходилось вымаливать и выпрашивать близость почти каждый раз. Именно выпрашивать, несмотря на то, что Геле было хорошо в постели, он научился настраивать её тело, управлять малейшими оттенками ощущений, он не жадничал – не торопился с собственным оргазмом, уступал первую скрипку жене. И всё-таки она взбунтовалась.

 

Михаил Иванович разглядывал теперь жену пристально: в ней, как и прежде, не было тайной жизни, всё, что происходило с Гелей, считывалось сразу. Женщина – девочка, почти второй ребёнок в семье. Желания её не простирались далеко и были легко выполнимы.

 

Оба ожидали разрешения ситуации. Жена уверовала в силу физической мужниной привязанности и жестоко ошиблась: он был молчаливым наблюдателем. Примирение становилось призрачным, а затем и вовсе невозможным. Он мог предсказать каждый её шаг, но интрига более не смущала его покой.

Они не были парой, и теперь жили как посторонние, не разговаривая.

 

***

 

Ангелина Скворцова глядела на Лаптева, ясная понимающая улыбка блуждала по лицу. Безмолвный разговор устраивал обоих: они были одной крови и одной души. А слова – шалый ветер, он помнил это со школы.

 

«Ну вот и встретились, — думал Лаптев рассеянно. — Я не забывал тебя, Линка, но память великодушна, ты понимаешь, да? Я жалею, что отпустил тебя там, на перроне, но это – лучшее, что могло произойти с нами». Мысли текли вяло – взгляд был остр и внимателен. Запоминающ.

 

Она сильно изменилась, изменения шли ей, женщины с историй всегда привлекали Михаила Лаптева, было в них совершенство зрелой красоты, внутренняя сила. В Линке Скворцовой внутренняя сила была всегда, и юность, и чёрно-белая правда, и никаких полутонов.

— Следующая станция Комсомольская, — объявил Михалков.

Ангелина встала, взглянула на Лаптева. В окнах мелькали тёмные стены туннеля, толстые кабели тянулись в бесконечность.

Михаил Иванович вышел на Белорусской.

— Не забывайте свои вещи, они вам ещё пригодятся! — напомнил бархатный мужской голос в спину.

— Нужные вещи никогда не забудешь, а ненужные никому не нужны, — ответил в пространство Лаптев и пожал плечами.

 

***

 

Электричка подошла быстро, вышел в Голицыно. Автобус ехал довольно ходко – управились за полчаса. Пятнадцать минут пешего хода, лифт распахнул двери на седьмом этаже. В квартире работал телевизор и шумела вода в ванной.

 

(Отредактировано май 2020г.)