Глава одиннадцатая.Концерт по заявкам

 

Закончив погрузку фанеры, пошли в Манилу. Там ждал палубный груз и трое иностранных пассажиров, которые пойдут с нами в Штаты. Для нас эта новость была загадкой. Почему, имея возможность улететь на самолете или переплыть океан на комфортабельном пассажирском лайнере, эти люди выбрали обычное грузовое судно, да еще и советское? Комиссар наш просто извелся. Не понимая, за что ему все это на голову свалилось, он простонал за завтраком, что нутром чует - добром такое не кончится!

Манильский залив был в плотной дымке. Это марево из смеси тяжелого,пропитанного водой горячего воздуха и смога от огромного города,создавало довольно мрачный настрой и заставляло хватать воздух ртом первые мгновения после выхода из кондиционированного помещения,словно выброшенная на песок рыба,. Тело сразу покрывалось липким,густым, не испаряющимся потом. Одежда становилась влажной, липла к телу. Ни малейшего дуновения ветерка.

К причалу шли сразу, с приходом. Буксиры уже ожидали нас. Лоцман с

одного из них перебрался к нам на борт по опущенному штормтрапу.

Серые причалы, серые ангары портовых складов. Не знаю, то ли сказывались впечатления последних дней, то ли действительно так все было серо, но я почти физически ощущал, как постепенно вхожу в депрессию. Когда привезли грузовой план, стало очевидно, что простоим не менее двух суток. Предстояло погрузить около пятисот тонн кокосового масла в бочках и триста тонн копры в тюках. Копра – это и есть самое ценное в кокосовых

орехах, белая мякоть слоем в один – два сантиметра на внутренних стенках ореха. Кроме выжимки из него масла, оно идет на кондитерские и парфюмерные цели. Именно копру мы видим обычно на тортах и пирожных в виде мелкой стружки.

Со слов супервайзера, сегодня погрузить не успеют, а завтра порт не будет работать – какой-то национальный праздник. О работе в ночную смену речь не шла, поскольку плата грузчикам за сверхурочную работу в праздничный день была бы огромной. До конца рабочего дня успели погрузить около трехсот тонн масла и совсем немного копры, а затем грузчики ушли. Мы закрыли трюма и судно замерло. Все чем-то занимались, радуясь завтрашнему отдыху и увольнению в город. Несколько человек курили на корме в ожидании своей очереди к электрику со странной фамилией Залюбый, который с удовольствием и вполне прилично стриг всех желающих старинной, тупой и потому очень больно «кусающейся» ручной машинкой. На судне всегда найдутся острословы, готовые посмеяться над любыми странностями и ему с такой фамилией ох, как доставалось от их

упражнений и вариаций на эту тему! Кто-то, радуясь тому, что нестерпимо горячее солнце скрылось в мареве то ли облачности, то ли дымки,наплывающей с горизонта, курил на палубе. Кто-то спрятался в своей каюте. Кто-то в столовой готовился смотреть фильм.

Завтра предстоял день отдыха. Это здорово расслабляло всех.

Мне было тошно. Ничего не хотелось. Ни лежать, ни сидеть, ни читать. В который уже раз смотреть «Свадьбу в Малиновке» тоже не хотелось. Не хотелось никого видеть и слышать. Повернул ключ в двери, выключил свет, лег на диван, надел наушники и включил музыку.

 

“… Is there anybody going to listen to my story

all about the girl who came to stay...”

 

В который уже раз слушал «Girl», бессмертное творение Леннона и

Маккартни, но на этот раз песня воспринималась совсем иначе - как

благотворный бальзам, лекарство для усталой души. Легкие, очищающие слезы ручьем текли из глаз от красоты музыки и слов. С ними уходила тяжелая усталость и пустота в душе. Ничто не сдерживало мои эмоции, и это усиливало чувство облегчения. Постепенно, с каждой новой песней легендарной четверки, тоска по капле, незаметно уходила, уступая место чему-то теплому и светлому, идущему изнутри. Чувство это ширилось и

крепчало.

 

“… It's been a hard day's night,

and I been working like a dog

It's been a hard day's night,

I should be sleeping like a log…”

 

Незаметно заснул, как поется в этой, одной из любимейших песен Битлов – «..после того, как поработал как пес тяжело, должен и спать как бревно» и не слыхал, как закончилась кассета и магнитофон выключился. Глубокий, спокойный сон довершил мое исцеление.

 

***

Утром должен был заступать на вахту, но меня не подняли. Проснулся сам около девяти. Ничего не понимая, позвонил третьему.

- Привет! Что случилось, почему не поднял? Проспал, что ли?

- Привет, Иваныч! Ну, ты скажешь тоже! Мастер сказал не будить тебя, дать отоспаться после этого дурдома в последние две недели. Так что, я на сутках, а ты свободен, словно фанера в полете!

- Понял… И что мне делать-то теперь с этой свободой?

- А вот это могу тебе сказать. Мастер сказал, чтобы, как встанешь, к нему зашел.

Быстро умылся, побрился. Постучал в косяк двери капитанской каюты. Как и положено, дверь была открыта настежь.

- Входите Алексей Иванович, присаживайтесь.

Капитан сидел за письменным столом с большим стеклом на нем. Под ним - всевозможные схемы, графики, таблицы. Сажусь в большое кресло с деревянными подлокотниками напротив. Посмотрев внимательно на меня,капитан вдруг улыбнулся.

- Как, выспались?

- Да, спасибо! Впервые за последнее время. Похоже, даже переспал

немного.

- Вот и хорошо. Мне понравилось, как вы начали работу. Так и

продолжайте. Однако разговор наш не об этом, но чтобы продолжить его, я должен пригласить сюда первого помощника, - с этими словами он поднял трубку и стал набирать номер комиссара.

«Все, - подумал я, - погуляли! Видать, последняя вечеринка начала

издавать запах и впереди ждут плоды ее».

Вошел комиссар, но по его лицу было ясно, что намерений грызть меня нет. Даже наоборот, его лицо излучало такое слащавое выражение отеческой заботы и любви, что это меня слегка покоробило и здорово встревожило.

- Алексей Иванович, - поздоровавшись и закрыв за собой дверь, начал комиссар и как-то втерся поудобнее в угловой диван за большим овальным столом,

- Разговор наш будет вот о чем. Так уж получилось, что свалилась на нас общая беда. С нами через океан пойдут американские пассажиры. Вы в курсе?

- Нет, - глазом не моргнув, на всякий случай соврал я.

- Так вот, именно так все и обстоит. У нас будут пассажиры, причем не кто-нибудь, а американцы. Э-э… Мы, коммунисты и комсомольцы, да и вообще,советские моряки, обязаны думать о том, как противостоять тому, что они могут принести на судно. Вы понимаете, о чем я?

- Если честно, то не очень.

- Нет, ну вы слышите меня или нет? Американцы будут у нас на борту, и мы даже не знаем, кто они такие! Никаких данных об этих людях нам не прислали! Кто они и зачем пойдут с нами, тоже никто не сказал. А где гарантия, что это не провокация? Где гарантия, что они не идут специально для того, чтобы потом вывалить в своих газетах грязь, которую здесь накопают?

- Ну, так уж и грязь! Откуда она у нас возьмется, Владимир Иванович, если мы тут и так вроде монахов - отшельников безгрешно живем, - со смехом вмешался капитан.

- Ой, не скажите, Сергей Петрович! Не так все просто, как кажется иногда. Ведь правда же, Алексей Иванович? - неожиданно сказал он, вперив в меня острый взгляд своих белесых глаз, – Я мог бы развить эту тему и, в том числе, применительно к нашему экипажу, но не вижу необходимости этого делать. Пока не вижу, - выдержав многозначительную паузу, добавил он.

- Ладно, ладно Владимир Иванович, сдаюсь! Давайте о деле, - как-то не очень весело улыбнулся мастер.

- Так вот, я продолжаю. Ситуация складывается вполне логично. Они для нас кто? Они для нас – груз, а за груз по своей должности отвечаете вы, Алексей Иванович. Кроме того, вы владеете английским языком лучше всех на судне, если не считать капитана. Таким образом, на вас ложится ответственная задача – быть максимально вовлеченным во все, что будет происходить с пассажирами. При этом, не следует давать им понять, что вы их как бы пасете. Все должно быть красиво и естественно. Вы понимаете, о чем я?

- Наверное, да, - неуверенно ответил я.

- Вот и прекрасно. Теперь поговорим об их общении с экипажем. Конечно же, мы не можем им запретить общаться с людьми, но все же, прошу вас сделать так, чтобы этот круг общения был ограничен до минимума. Как это сделать – ваша задача. И вот еще что. Мы с капитаном должны знать все, что у них и вокруг них происходит. Кроме того, желательно, чтобы все свои шаги работы с ними вы согласовывали с нами. Конечно же, это вовсе не означает, что мы ограничиваем вас в действиях мелочной и назойливой опекой, но все же, в основных движениях… Поверьте мне, стреляному воробью, вам будет и спокойнее, и безопаснее, если вы почаще будете с

нами советоваться. Мы надеемся на ваш ум, такт и понимание ситуации. Сергей Петрович, - комиссар повернулся к капитану, - вы добавите к моим словам что-нибудь?

- Да, добавлю. Через час я выезжаю в наше генконсульство, а оттуда – на встречу с пассажирами. Алексей Иванович, будьте готовы и, - Мастер взглянул на часы, - без четверти одиннадцать встретимся у трапа. Ваши документы будут у меня.

Точно в назначенное время к трапу подкатило такси. Долго ехали по улицам, которые казались нам знакомыми. Характерный испанский

колониальный стиль, двух-трехэтажные дома с маленькими балкончиками и большими решетками вместо стен между колоннами, который можно встретить и в обеих Америках, и в Африке, и в Юго-Восточной Азии. Узкие улочки, забитые наистраннейшим винегретом из транспорта разных возрастов, видов и мастей. Суперсовременный «Кадиллак» может ехать рядом с коллекционным «Плимутом» середины пятидесятых или с проржавевшим «Доджем» времен Первой Мировой, а между ними - броуновское движение велосипедов, мотоциклов, мопедов и мотороллеров всевозможных видов. Все это сигналит без умолку, создавая назойливый, но очень характерный шум азиатской улицы.

Главную же достопримечательность улиц Манилы представляли собой грузовики, пассажирские автобусы, микроавтобусы и трехколесные мотоповозки "Тук-тук". Если сказать, что грузовики и пассажирские машины были невероятно украшены, то в голове нашего человека возникнет красиво выкрашенная, с никелированными «наворотами», дополнительными фарами и висящими на стекле бирюльками машина. Так вот, все это – ничто по сравнению с тем, как машины украшаются на Филиппинах, а в Маниле - особенно. Справедливости ради, должен сказать, что некоторое подобие

этого встречается и в Индии, и в Африке, и в Латинской Америке.

Попробую, для примера, по памяти мысленно оснастить как пассажирскую и украсить «по-филиппински» одну машину. Итак, начнем с основного. Берем открытый джип. Например, наш УАЗ-69 без брезента. Прежде всего,перекрасим его в ярко-голубой цвет и переоборудуем слегка. Поставим над кузовом расписанный черно-золотыми драконами яркий красный тент с резными свисающими краями и толстой золотой бахромой. По стойкам пустим золоченой змейкой толстый жгут с пышными золотыми же кистями. В задней части кузова снимем откидную крышку и сделаем хромированную,

полуметровой ширины площадку, с которой спускается ступенька,

украшенная множеством всевозможных светоотражателей. Добавим к этому два сверкающих никелем поручня. В самом кузове две продольные сидушки по бортам, обтянутые чем-то вроде бархата. Естественно, обивка эта имеет ярко-малиновый цвет.Продолжаем. Борта машины украшены рельефными, видимо выдавленными

из золоченой жести изображениями летящих вперед драконов в китайском стиле. Они летят во вселенной, судя по большим, также объемным звездам ярко-синего и желтого цвета вокруг. Диски на колесах сверкают никелем и золотом, а на самой резине аккуратнейшим образом прорисованы сине-зелено-красные кольца по всей окружности.

Передняя часть машины просто сражает наповал своим великолепием!Дверцы отсутствуют, зато ступеньки широкие, хромированные, с вычурными резными накладками из черного эбонита или темного дерева.Капот украшен множеством голубых и серебряных звезд, с большим,килограмма на два-три, распахнувшим крылья в полете, позолоченным орлом там, где у нашей «Волги» когда-то был олень.Сверкающий бампер просто огромен, и на нем установлены всевозможные

золоченые и никелированные решетки, прыгающие друг на друга львы,

парящие и зашедшиеся в истовой молитве ангелы и ангелочки, разных

размеров и видов фары с никелированными корпусами, золоченые шпили, блестящие шары и прочее, и прочее. Главное же – большие, полуметровые дудки, установленные на крыле, рядом с лобовым стеклом! Их штук пять в своеобразном букете, сверкающем хромом и никелем на солнце. Звук их подобен звуку тепловоза, только тот пугает меньше, поскольку от большой техники и ждешь большого звука, а от такого полета дизайнерской мысли, как небольшой, пусть даже и разукрашенный джип, никак не ожидаешь столь мощного рёва.

Водитель, не стесняя себя, совершенно свободно

использует это свое оружие в борьбе с двухколесными противниками,

заполняющими улочки. И уж поверьте мне, я описал здесь далеко не самый эксцентричный вариант украшения автомобиля!

Итак, мы ехали в генеральное консульство СССР. Снаружи оно выглядело довольно солидно – сплошной глухой забор, красивые ворота. Литая табличка сообщала, что здесь находится именно то, что нам и было нужно.

Я впервые был в столь серьезной организации, как наша дипломатическая служба и с волнением представлял, как нас примут.

Генеральный консул. Звучит-то как! Какой он? Что скажет? Не каждого пошлют в чужую страну в таком ранге! Сам встретит или нас проведут к нему?

Похоже, нас не очень-то и ждали. Смурная, худая женщина в очках за большим, толстым стеклом, басом спросила через расположенный где-то вверху динамик, что нам нужно.

- Мы к генконсулу. Нам назначено. Я – капитан теплохода «Комсомолец Приморья», сказал капитан.

- Сережа, тут к генеральному. Капитан. - слышно было в динамике, как она сообщила это кому-то по интеркому.

- Ждите, - сказала она, выслушав что-то неразборчивое в ответ, и

отключила динамик. Мы остались стоять в этом глухом «предбаннике» с двумя дверьми – на улицу и в недра консульства, а еще – с журнальным столиком и двумя стульями. На стене – большой стенд с какими-то инструкциями и кармашками, в которых лежали бланки.

Ожидание длилось минут двадцать. Я представляю, что творилось в душе капитана, если в моей была настоящая буря чувств и слов. Ни одно из них не понравилось бы этому самому консулу. Все-таки, пришел капитан судна твоей страны. Капитан – это всегда полномочный представитель государства в пределах судна, потому что судно – суверенная территория страны, к которой приписано судно и чей флаг оно несет. На территории судна действуют законы страны и никто не имеет права их нарушить, а капитан – глава вот этой маленькой частицы государства и отвечает как за нее саму, так и за ее население, пусть даже и маленькое. Именно поэтому к человеку, имеющему статус капитана судна, в любой стране мира относятся

с особым уважением. Обо всем этом я и думал, когда в двери что-то

щелкнуло и она резко распахнулась.

- Вас ждут, - сообщил высокий молодой человек в сером костюме и, не оборачивась больше, пошел по коридору. Мы поспешили за ним.

В кабинете генконсула было здорово накурено. На журнальном столике

лежала шахматная доска с фигурами, застывшими в финальной трагедии

для одной из сторон. В пепельнице - окурки. Похоже, баталия была

затяжной. Навстречу нам поднялся невысокий человек лет сорока.

- Проходите, прошу извинить за ожидание, важные дела потребовали моего участия. Кофе, чай?

- Кофе пожалуйста, - сказал капитан и взглянул на меня. Я кивнул

утвердительно.

- Сережа, два кофе, - сказал хозяин кабинета, нажав кнопку на интеркоме.

- Одну минуту, - прозвучал оттуда ответ.

- Как дела на судне?

- Все в порядке.

- Как экипаж?

- Экипаж здоров, выполняет свои задачи.

- Проблемы есть?

- Нет, проблем нет.

- Хорошо…

Томительная тишина продлилась с полминуты.

- Давно из Союза?

- Судно уже год, а я - полгода. Закончим круг и мне будет замена.

- Ко мне вопросы есть? Судовые документы все в порядке?

- Да, мы их в Сан Франциско продлили на год в сентябре.

Дверь открылась и вошел Сережа – тот самый серый молодой человек, что привел нас сюда. Поставив перед нами маленькие чашки с кофе, он вышел. Кофе, надо отдать должное, был великолепен.

- Пассажиры вам известны? – спросил генконсул.

- Нет.

- Вот, возьмите их данные, - сказал он, протянув капитану тонкую папку, - все расчеты за проезд ими уже сделаны, в папке есть копия документа об этом для отчета. Оригинал мы вышлем в пароходство через вашего агента.

- Спасибо.

- Вопросы или просьбы ко мне есть?

- Просьба одна – дать указание заказать нам такси. Через полчаса

назначена встреча с пассажирами.

- В таком случае, я прощаюсь с вами. Такси здесь обычно приезжает в течение пять-десяти минут. Желаю удачи. Если что – обращайтесь. Чем можем – поможем.

Выйдя из кабинета, мы самостоятельно пошли к выходу. Через не плотно закрытую дверь кабинета в динамике интеркома раздалось: «А что,Сережа, может еще одну?»

- Твою…, - вырвалось у капитана, и я был совершенно согласен с ним.

Мы вышли в духоту, мгновенно покрывшись липким потом. Такси

практически сразу подлетело к нам, и водитель распахнул дверцу.

- Итак, пассажиров трое, - сказал капитан, листая содержимое папки,- австралийцы. Супружеская пара и их ребенок. Думаю, не бедные люди, раз заплатили за это путешествие почти двадцать тысяч долларов. Вам нужно будет поговорить с ними насчет меню, чтобы у старпома было время заказать все необходимое на переход.

- Здравствуйте, вы с русского судна? – шагнул навстречу высокий,

худощавый мужчина с густой седой шевелюрой, когда мы вышли из такси у входа в кафе. То, как он это произнес на английском, сразу выдавало в нем австралийца из-за очень специфического акцента.

- Да, - ответил Мастер, - я капитан. Это – второй помощник.

- Сэмюэль Маллиген. Зовите меня Сэм.

- Сергей, - сказал капитан и подал Сэму руку. Пожав ее, Сэм подал руку мне.

- Алексей, - представился я.

- Идемте, мои женщины умирают от любопытства – они никогда не видели русских моряков! Кстати, это их идея – переход через океан на русском пароходе! И мне она тоже понравилась. Меня отговаривали друзья, а я им сказал, что ничего страшного в этом нет!

Сэм тарахтел, не умолкая. Навстречу нам поднялись из-за стола, на котором стояли три чашки и два бокала, худощавая женщина, чрезвычайно похожая на Сэма, с такими же точно совершенно седыми волосами, уложенными в красивую стрижку, и молоденькая девушка в джинсах и футболке, с румяным курносым лицом.

- Сэм, ты уже успел насмерть заговорить людей! Я - Лора, - широко

улыбаясь, представилась женщина и подала руку.

- А это наша внучка, - не выдержал своего неучастия в беседе Сэм, - ее зовут Элеонора, Эли. Она очень стеснительная сначала, но потом…

- Стоп, Сэм!

- О-кей, молчу!

- Эли, - тонким голоском произнесла девушка и густо покраснела.

Беседа наша продолжалась минут сорок. Выяснилось, что они –

пенсионеры. Сэм являлся акционером высокого уровня в очень известной, крупной компании. Пять лет назад он вышел в отставку и с тех пор они с Лорой осуществляют свою мечту - путешествуют по миру. В Австралию прилетали для того, чтобы уладить какие-то юридические вопросы. Именно

тогда они и уступили горячим просьбам внучки взять ее с собой на время каникул. Она как раз окончила первый курс университета. До Филиппин добрались на филиппинском грузовом судне.

- Это было что-то! Мы насквозь пропитались пищей, приготавливаемой из вяленой рыбы, - не преминул вставить Сэм.

Планировалось, что Эли дойдет с ними до Штатов, а оттуда улетит домой, в Австралию, самолетом.Что касается организации их быта на предстоящем переходе, все оказалось гораздо проще, чем мы предполагали. Оказывается, вся идея их путешествий именно в том и заключалась, что они хотели жить вместе с окружающими их людьми, точно в тех же условиях и питаясь тем же самым.Они принципиально не путешествовали на круизных судах, и только в случае крайней необходимости летали на дорогих авиалайнерах. Для них интересно было именно погружение в чужую, неизвестную и такую всегда

недоступную жизнь. За это они готовы были платить очень большие

деньги.

Ко времени нашего знакомства они успели познакомиться с жизнью и бытом на японских, испанских, норвежских, бразильских и многих других судах. Довелось им пожить и с бедуинами в районе нефтепромыслов Аравийского полуострова, и на сахарных плантациях Латинской Америки, и на Мальдивских островах. Одним словом, мы поняли, что это очень странные люди, и от них можно ожидать чего угодно, только не провокаций. Договорившись, что они прибудут на борт завтра к обеду, мы попрощались и уехали на судно, не забыв по пути остановиться у небольшой припортовой таверны и, отпустив такси, попить пивка.

Наутро возобновились грузовые операции. Закрутившись, я совсем забыл о пассажирах. Они напомнили о себе в полдень, подкатив к трапу на двух такси. В одном приехали они, в другом – чемоданы. Их оказалось восемь штук, и были они настолько тяжелы, что оказались явно не по силам тщедушным филиппинским таксистам. Боцман послал трех крепких матросов, и они быстро перенесли чемоданы в пустую каюту, соседнюю с теми двумя, которые и предназначались пассажирам. Я встретил их и показал каюты. Они находились этажом ниже, под моей каютой. Заодно рассказал им, когда и где они будут завтракать, обедать и ужинать.

Договорились, что вечером, как только освобожусь, зайду к ним, да и вообще, буду посредником и переводчиком в течение всего времени их пребывания на судне. Это вполне устроило их, а мое сообщение о том, что через пятнадцать минут зайду за ними, чтобы провести в кают-компанию,где будет накрыт обед, просто привело их в восторг. Сэм не преминул сообщить, что за сборами они совершенно упустили и завтрак, и обед.

На обед в тот день был, как обычно, великолепный борщ. Валентина, повар, расстаралась и приготовила свежую горчицу. Первое, что привело в восторг и Сэма, и Лору, был хлеб. Сравнить его с ватоподобным и совершенно безвкусным австралийским никак нельзя. Надо сказать, хлеб на российских судах до сих пор приводит в восторг всех, кто его пробует. Все дело в том, что мало на судах каких стран пекут хлеб. Самое больше – пресные

булочки. Хлеб же покупают в портах запакованным на длительное

хранение. На всех советских и российских судах были пекари или повара-пекари, которые неукоснительно, через день-два пекли хлеб.

Хороший хлеб удается не всем. Мало того, что для этого нужны знания и старание, необходим еще и талант. А еще, тесто для хлеба требует особого состояния души. Оно должно быть легким, спокойным, и настрой должен быть таким же. Как это ни странно, но если это не так, опара плохо поднимается, а хлеб не пропекается. Результат – сверху хлеб красивый, румяный, а в середине – липкая, тяжелая,

плохо пропеченная масса. Если на судне попадется достаточно злобный человек, из такого вот куска непропеченного хлеба может быть слеплен и подложен пекарю в знак протеста, мужской орган… К счастью, такое случалось крайне редко, поскольку и хлеб на судах обычно получался вкусным, красивым, с потрясающе мощным и приятным ароматом, да и настолько злые люди в море редки. Такой хлеб никогда не плесневеет и полностью соответствует легенде о том, что

хороший хлеб – это тот, на который можно сесть, посидеть минуту, и он полностью восстановит свою форму, когда его освободят.

Я намазал хлеб горчицей, взял с блюдца ломтик лука и, с хрустом зажевав его, отправил в рот ложку борща со сметаной. Они тут же проделали то же самое. Привыкших к протертым жидким супчикам, борщ их явно «зацепил». Сэм пришел в такой восторг от ощущений, что вновь начал тарахтеть, и Лора была вынуждена его притормозить. Эли горчица и лук явно не очень

понравились, а в борще ее интересовала только жидкая часть.

На второе - бифштекс с яйцом. Запив все это традиционным компотом, Сэм удовлетворенно откинулся.

- Ты знаешь, Алексей, видимо у меня где-то в глубине есть русские гены,потому что эта пища мне очень по душе! И это каждый день так?

- Практически так, а если и иначе, то в подобном же стиле.

- Подозреваю, что мы за это путешествие наберем неплохой вес! – сказала Лора.

- Вот этого-то я и боюсь, - вставила свое слово Эли.

Из буфета выглянула Валентина и вопросительно кивнула мне – как, мол, понравилось им?

- А вот и автор этого обеда, а также и всех предстоящих вам на нашем судне обедов, завтраков и ужинов! - сказал я и показал на Валентину.

Пассажиры захлопали в ладоши, Сэм и Лори рассыпались в комплиментах, которые я с удовольствием перевел раскрасневшейся от смущения женщине.

Когда закончили погрузку, я заглянул к Сэму и Лори, и извинился, объяснив что буду занят этим вечером, да они особо-то и не переживали,так как занимались раскладыванием вещей из чемоданов.

Ближе к полуночи мы отошли от причала. Теперь – спокойная, размеренная жизнь. Семь тысяч миль до Сан Франциско. Если брать во внимание возможные шторма, переход с нашей скоростью в шестнадцать узлов составит почти три недели. Вполне достаточное время для того, чтобы отдохнуть от суеты портов Юго-Восточной Азии и набраться сил для работы в американских портах. Штудируя книгу «Свод обычаев портов мира», я уже знал, что в Штатах по ночам порты не работают. С восьми утра до семнадцати и только шесть дней в неделю. Всё! Остальное время – отдыхают все! Неплохо, перетрудиться не удастся! С этими мыслями отправил моряка вниз, заваривать чай. Судов было не очень много, никто не мешал нам, и вахта проходила спокойно. Внезапно средненькая видимость улучшилась и стали видны дальние, на самом горизонте, огоньки судов. Настроение тут же поднялось еще больше. Даже и не поднялось, а взлетело в заоблачные высоты! Хотелось петь и куда-то

идти, что-то делать. Однако же, идти было некуда, а петь на вахте и вовсе не положено. Мысленно представил себе, как матрос среагирует на то, что я запою на мостике, и что он при этом обо мне подумает. Наверняка, у него зародятся большие сомнения в моем здоровье! Ну, да и ладно, пусть будет так! Раз нельзя спеть в полный голос, я спою сам себе, мысленно! Устрою себе небольшой концерт по заявкам. Вот только радар сейчас включу, точечку возьму, на карте ее поставлю, в журнал запишу и спою! Ага, вот и

чаёк, кстати, прибыл!

 

Глава двенадцатая. Ход сделан

 

И потекла наша жизнь спокойно и размеренно. Пассажиры оказались людьми активными, и в первый же день, увидев утром, как матросы красят переборки и палубы, обратились к капитану, чтобы он разрешил им участвовать в этом. Не скрывая своего удивления, капитан разрешил, но только после инструктажа по технике безопасности и под надзором боцмана.

Утром следующего дня Сэм и Лора с помощью боцмана вооружились

кистями, краской, и работа закипела. Эли не было видно. Народ добродушно посмеивался над ними, примеряя на себя ситуацию – стали бы они это делать, имея много денег на счетах в

банке? Однако же, все сошлись на том, что старики - правильные люди, раз не могут сидеть без дела!

После ужина я постучал в их каюту. Сэм писал что-то в большом блокноте, а Лора читала толстенную книгу.

- Как дела, как прошел первый день путешествия?

- Замечательно, Алексей! – ответил Сэм, - Мы сегодня здорово поработали у боцмана и наработали такой аппетит, что борщ показался нам даже еще более вкусным, чем вчера! Но самое замечательное было утром, на завтраке! Если бы мне кто-нибудь сказал, что завтрак может быть в виде соленой селедки с утра, я бы долго смеялся, а сегодня сам с большим удовольствием уплетал ее с картошкой и запивал сладким крепким чаем! Я уже сказал Лоре, чтобы она завела такой порядок – иногда на завтрак

давать селедку!

- Так и заведите традиционный русский морской порядок – по

понедельникам утром селедка!

- Так это традиция? А какие еще есть русские традиции у моряков?

- Их очень много, но вот насчет меню могу сказать. В понедельник –

селедка с вареным картофелем, в воскресенье – какао с сыром. А еще, в субботу на ужин такие штуки… - я так и не смог перевести слово пельмени,- такое мясо в тесте. Его потом варят. Их лепит весь экипаж.

- Это здорово, - воскликнула Лора, - мы обязательно будем лепить с вами. Я не знаю, что такое пельмени, но подозреваю, что это то же самое, что итальянские равиоли.

Я никогда не пробовал равиоли и потому промолчал.

- А где Эли, почему ее не видно? – поинтересовался я.

- Она у себя в каюте, делает какое-то задание, которое им дали в

университете на каникулы. Позвать ее?

- Да нет, пусть занимается своими делами. Я тоже пойду к себе. В двадцать часов в столовой команды будет фильм. Вы пойдете смотреть? Правда, у нас все фильмы на русском…

- В следующий раз обязательно, а сегодня мы хотим поиграть в карты. Вы играете в бридж?

- Нет.

- Жаль, а то бы присоединились!

Проходя мимо каюты Эли, услыхал оттуда ее голос. Она с кем-то

разговаривала. Удивленный, остановился. Не сама же с собой… Прислушался. Точно, говорит. Любопытство мое превысило критический уровень, и я постучал в дверь. Она тут же ответила, чтобы входили.

Она сидела на стуле у столика под иллюминатором, а на диване сидел

второй радист. Перед ними лежали словари и большой «Атлас мира»,

открытый на карте СССР.

- Здравствуйте, - улыбаясь, сказала Эли.

- Привет, - покраснев, сказал радист, - мы тут…

- Понял, географию изучаете, - подсказал я, чуточку язвя.

- Да нет, я попросил Эли помочь мне с английским, и она согласилась.

- Алексей, о чем вы говорите,- забеспокоилась Эли, понимая, что наш

диалог смущает парня, - вы мне переведете?

- Конечно, - ответил на английском, - Володя объяснил мне, что ты

согласилась помочь ему с английским.

- Да, конечно, даже с удовольствием! И я тоже хочу русские слова узнать.

- Ну, и ладно, Эли. Успехов вам!

- Занимайтесь, пойду фильм смотреть, - сказал радисту и вышел.

К моему удивлению, ни одна жилка не дрогнула во мне, ни капли ревности не пробудилось, да и с чего бы ей быть? У меня ведь даже и мысли ни одной на ее счет не появлялось. Значит, все нормально. Вопрос только один – докладывать комиссару или нет? Решил не делать этого, а там – будь, что будет. Да и сама мысль о том, что должен что-то докладывать о ком-то, как-то не приживалась в моем сознании.

Неделя пути пролетела незаметно. Пассажиры были очень неприхотливы и почти незаметны на судне. К ним привыкли и воспринимали их как своих, не особо-то и обращая внимание. И, похоже, они были этим очень довольны. Сэм оказался заядлым шахматистом и вечерами часто просиживал в кают-компании за партией с электромехаником – таким же фанатиком древней игры. Иногда к ним присоединялся и комиссар, также неплохо игравший в шахматы. Полное отсутствие языкового контакта вполне заменялось шахматной терминологией и, к удовольствию участников сражений, ею все владели достойно!

В пятницу ко мне в каюту вошел комиссар. Закрыв за собой дверь, присел на диван.

- Я что пришел-то. Хочу поинтересоваться, как наши пассажиры чувствуют себя?

- А что пассажиры? - подыскивая слова и лихорадочно соображая, чего он хочет, начал я, - Живут. Все им нравится, претензий никаких нет.

- Да, я вижу их и в кают-компании, и на палубе, и в столовой, но меня больше интересует, что происходит в каютах? Чем занимаются в остальное время, когда их не видно?

- А я-то откуда это могу знать? Видел пару раз – читают,

разговаривают.

Я чуть было не сказал «пишут», но вовремя прикусил язык, понимая, что именно этого-то комиссар и боится!

- А младшая? Как у нее дела? Чем занимается? – спросил комиссар, вперив в меня свой пронизывающий взгляд.

- Да тем же самым, чем же еще… - начал я, но он прервал меня на

полуслове.

- А второй радист какую роль играет в ее досуге?

- Да никакой роли он не играет. Она помогает ему изучать английский язык.

- А он?

- Что он?

- Он чем ей помогает, а? Ну, что же вы молчите, я слушаю!

- Знаете, Владимир Иванович, в таком тоне…

- А какой тон? Нормальный тон!

- Да с какой это стати я должен шпионить за вторым радистом или еще за кем бы то ни было?!

- А кто вас заставляет шпионить? Мы же говорили с вами об этом, и вы согласились сообщать, если что-то не так будет с пассажирами…

- А что, с ними что-то не так? – пошел я в атаку, уцепившись за эту его фразу, как за соломинку.

- Не надо, не надо мне здесь разыгрывать сцены, а то я тоже могу начать спектакль, да и посерьезнее. Значит, так. Вы пойдете и скажете второму радисту, что в его интересах прекратить эти, с позволения сказать, занятия. Даю ему на это двое суток. Это и в его, и в ваших интересах. Я все сказал.

В глазах у меня потемнело. Так со мной еще никто не разговаривал.

- Значит, так. Теперь я скажу. Во-первых, кто дал вам право так со мной азговаривать? Будьте добры, приберегите этот тон для кого-нибудь другого. С какой это стати я сейчас пойду и начну говорить все это радисту? Я ему кто? Отец, брат или, на худой конец, комиссар? Вы считаете нужным вмешаться в общение двух людей – идите и вмешивайтесь, если ваша совесть это позволяет, а я в этом участвовать не собираюсь. Что хотите, то и делайте.

- Вы понимаете, что эти ваши слова не пройдут бесследно для вас? –

прошипел комиссар.

- Не нужно меня пугать! Не тридцать седьмой. Или я ошибаюсь? Может

быть, вы именно это имеете в виду? – несло меня уже без каких-либо

тормозов. Я перешел на крик, - так скажите прямо, я пойму и подчинюсь.

В это мгновение открылась дверь. В проеме стоял капитан.

- Что у вас происходит? Алексей Иванович, вы чего орете на весь коридор? Владимир Иванович, в чем дело?

- Да нет, Сергей Петрович, - комиссар неожиданно как-то съежился и опал,- все нормально, мы здесь с Алексеем Ивановичем дискутировали по общим вопросам э… нашей истории.

- Вы уж потише как-нибудь дискутируйте, а то чёрти-чего можно

подумать, услышав эти крики. Алексей Иванович, я чего зашел-то, у меня к вам дело есть. Захватите последний грузовой план и зайдите ко мне, если ваша дискуссия с Владимиром Ивановичем уже закончена.

- Да-да, мы уже закончили, - сказал комиссар и встал.

- Закройте дверь и присядьте, - сказал капитан, когда я зашел к нему с грузовым планом.

- Значит так, Алексей Иванович, - продолжил он, помолчав немного и как бы раздумывая, что сказать, - вы еще очень молодой человек,

перспективный и грамотный специалист. Только из симпатии, которую я к вам испытываю, запрещаю общаться в таком тоне с первым помощником.

- Но…

- Алексей! Знаю все, что можешь мне сказать, и хочу, чтобы ты понял – не могу допустить, чтобы этот человек сломал тебе жизнь, а он может это сделать, я знаю очень хорошо. Уж поверь мне на слово!

- И что мне теперь делать? – спросил я, тронутый и обезоруженный словами капитана.

- Работать. Спокойно делать свое дело. Не поступаться совестью, но при этом быть гибким. Полагаю, ты успел высказать ему свое кредо, - добавил капитан с улыбкой, - и этого достаточно, он больше не будет на тебя наседать. Я прослежу за этим. Все понял?

- Да…

- Тогда иди и работай. И над собой в том числе! Свободен.

- Спасибо, Сергей Петрович!

- Ты еще здесь?

Под впечатлением от происшедшего, поднялся на мост. Хотелось выйти на крыло и постоять на ветру. Третий, взглянув на меня удивленно, промолчал.

Солнце только-только коснулось горизонта и на глазах тонуло в нем. Еще чуток и наступят сумерки.

- Однако жизнь продолжается, - громко сказал я пробегающему мимо

третьему, который брал пеленг на оставшийся краешек садящегося солнца, чтобы определить поправку нашего компаса.

- И что из этого следует? – в тон мне откликнулся третий из штурманской,где начал считать поправку.

- А следует из этого то, что жизнь прекрасна и удивительна! И вот,

задумался я - не взять ли мне сегодня звездочки по случаю такого

открытия, а?

- Так я же буду брать, секстан будет занят.

- А я мастерский возьму.

- А ну, как увидит?

- Официально возьму, разрешение спрошу!

- Тогда давай. Я посчитал – через десять минут уже Сириус и Арктур

появятся, да и Сатурн сегодня неплохой должен быть.

- Не люблю планеты брать. Звездочки, они понадежнее будут!

Через полтора часа наши точки были на карте. Судя по ним, мы были почти на курсе, но на пару миль впереди. Третий позвонил капитану.

Поднявшись, он побормотал что-то себе под нос, разглядывая наши точки и меряя измерителем что-то на карте, а потом весело крикнул нам, стоящим у лобовых иллюминаторов, что невязка маленькая и он не будет переносить счисление пути, но мы - молодцы.

- Алексей Иванович, мой секстан можете брать, когда он будет нужен вам, - добавил Мастер, уходя с моста.

- Ну вот, Иваныч, кафтана с царского плеча удостоился. – съязвил третий.

- Ага, удостоился, - согласился я и вышел на крыло.

Небо и море совершенно не отделялись друг от друга в полной черноте, и на этом фоне сияющие звезды были яркими и какими-то неестественно большими. В средних и северных широтах небо совершенно иное. Небольшое подобие тропического неба бывает в вечер после ливня, а в обычные ночи звездочки маленькие и немного приглушенные. Здесь же, в тропиках, да еще в океане, даже самые слабые звездочки сверкали, словно маленькие лампочки. Большие же звезды или звезды первой величины, как их классифицирует астрономия, горят, излучая серебристое сияние. Глядя на небо, ищу свои, «родные» созвездия. Так… Вот Орион, Кассиопея, Большая Медведица, Волопас… Нахожу их и от этого становится как-то

теплее на душе. Наверное, это от того, что все родные и близкие мне люди сейчас, быть может в эту самую минуту, тоже смотрят на эти же звездочки.

И Она тоже, подумалось вдруг. Вздохнув, пошел в каюту. Нужно было вздремнуть полчасика перед вахтой.Ночью матроса на вахте не было. Даже слабый ветерок – и тот стих. Океан был настолько спокоен, что даже звезды отражались в зеркально гладкой воде. Такое бывает очень редко. Завершив все положенные при приеме

вахты дела, продолжил на крыле свое любование ночным тропическим

небом. Видимость «миллион на миллион», как говорят летчики. Шли по

довольно оживленному маршруту, но вокруг никого не было. Да и

маршрутом-то это трудно было назвать, потому что полоса составляла не одну сотню миль в ширину. Тут можно далеко не двум судам разойтись одновременно и даже не заметить сам факт существования друг друга.

Спокойный, плавный ход моих размышлений прервал посторонний звук. Он донесся с противоположного крыла. Я тут же вошел в рулевую рубку и

пошел туда.

- Алексей, можно к вам в гости? – раздался с крыла голос Эли.

- Входи, Эли. Не спится?

- Так красиво, что весь сон у меня пропал!

- Да, это так. Я тоже любуюсь и небом, и океаном– не часто такое бывает!

- А это ничего, что я здесь? У тебя не будет неприятностей?

- Не будет, если мы будем внимательно смотреть вперед, и не будем

отвлекаться на разные глупости, - сказал нарочито серьезным голосом.

- Мы не будем отвлекаться на разные глупости, - засмеялась она, - ручаюсь за это.

- А жаль, - притворно вздохнул я, - пара-другая глупостей не помешали бы в холостяцкой жизни, не так ли?

- Ну вот, такой серьезный офицер, а позволяет себе… - заявила Эли, игриво толкнув меня плечом, - Не жалей, я скучная, вредная и совсем не умею глупостями заниматься.

- Научиться - не проблема.

- Вот и я тоже так думаю. К чему торопиться? Придет время, найдется и для меня учитель.

- Ты такая мудрая… Тебе сколько лет-то? Тридцать, сорок, пятьдесят?

- Всего лишь девятнадцать. Вот и мама моя говорит, что я рассуждаю как старушка. Ты тоже так думаешь?

- Да нет, шучу. Ты все правильно говоришь.

Нашу беседу прервал стук двери в штурманской.

- Иваныч, погодку принес, смотреть будешь? – раздался голос второго радиста.

- Посмотрю, - заходи сюда.

- А чаёк есть?

- Нет, я сегодня без моряка. Вот, заодно и сходил бы, заварил.

- Некогда, у меня корреспонденция на отправку есть, я занял очередь у радиоцентра...

- Да ладно, за пять минут ничего не случится, очередь не потеряешь.

- Где ты, не вижу ничего, - ослепший со света, он шел, вытянув руки перед собой.

- Ты с руками-то поосторожней, я тут не один, - предупредил видя, как он приближается к Эли.

- Да-а? И кто же это здесь?

- А ты сам спроси.

- Эй, кто здесь? Ку-ку!

- А ты на английском спроси.

- Эли?!

- Да, Володя.

- Скажи мне, что ты здесь делаешь, - подумав чуть, выдал он фразу на английском.

- Да вот, не спалось, и решила полюбоваться звездами. Так получилось, что Алексей любезно разрешил мне побыть здесь, на капитанском мостике. Так интересно здесь все – лампочки, огоньки, приборы… А ты что, дежуришь?

- Все, все, все! Сдаюсь! Иваныч, переведи!

- Все, ребята, пошел я в радиорубку, - заявил он минут через пять, - показать, что ли Эли, как я работаю?

- Стоп, парень! – остудил я его, - Не забывай, что это радиорубка, и даже свои далеко не все имеют право заходить в нее. Не приведи Бог, если узнают – куда лететь будешь, да и я вместе с тобой? И, кстати, у меня к тебе есть серьезный разговор. Освободишься – завари все же чаёк и зайди.

- Понял. Пока, Эли! Мне нужно работать. До завтра!

- До завтра, Володя!

Вскоре и она ушла спать, а я смотрел вперед и думал о том, что и как скажу ему. Так и не придумав ничего умного, решил не морочить себе голову. Как будет - так и будет, скажу все, как есть.

Часа через полтора, в начале четвертого, радист зашел в рубку.

- Иваныч, так делать чай или не имеет смысла уже?

- Не надо. Осталось-то всего ничего отстоять.

- А что сказать-то хотел?

- А сказать я тебе хотел то, что тебе надо быть чуток поосторожнее. Комиссар тебя пасти начал. Очень уж не нравятся ему ваши занятия.

- А ты откуда…

- Знаю, если говорю. Ты уж постарайся поменьше в закрытой каюте с ней… Не дразни его, да и другие языки найдутся, не ровен час, стукнут еще куда...

- И что теперь, ходить кланяться перед всеми и извиняться?!

- Не кипятись! Сам сегодня лаялся с ним. Одним словом, ты понял, что я тебе сказал? Вот и действуй, как считаешь нужным. Я должен был предупредить тебя и предупредил, а дальше – сам.

- Завтра пойду и все ему выскажу! Что плохого делаю?

- Здра-асти, приехали! Думал, что с мужиком говорю, а он… И что ты ему скажешь? «Дяденька, а второй сказал, что вы меня пасете»! Так?

- Да нет…

- А как тогда? Нет, дорогой, ты уж меня не подставляй. Я и сам себя неплохо подставляю, без посторонней помощи! Живи так, как считаешь правильным. И я тоже буду жить так, как считаю нужным. Мое дело было сказать тебе.

- Понял, Иваныч.

- Всё. Эту тему закрыли. А девчонка просто замечательная, слов нет! Эх, не был бы таким старым, я бы…

- Ага, старый, – прыснул радист, - на целых пять лет старше!

На следующий день убедился, что наш разговор воспринят. Эли с радистом сидели в шезлонгах в кормовой части, где располагалась площадка с

теннисным столом и не изображали, а действительно занимались

английским языком. С крыла мне было видно, как комиссар пару раз

выходил на палубу выше и, посмотрев с минуту, уходил. Выражение его лица было хмурым и озабоченным.

Ночью у Валентины, всеми любимой хозяйки камбуза и неофициально, по общему признанию всего экипажа, строгой и доброй мамаши с

непререкаемым авторитетом в столовой команды, случился серьезный

приступ. Людмила Ивановна возилась с ней всю ночь, а утром доложила капитану, что это не аппендицит и не колика. Все гораздо сложнее и ситуация настолько тяжела, что срочно требуется госпитальная помощь. Долго раздумывал капитан, склонившись с измерителем в руках над картой в штурманской, а затем приказал вызвать радиста и ушел с ним в радиорубку.

Через пару часов радист зашел в рулевую рубку и по секрету сказал, что получено «добро» от пароходства на связь с Гавайями, а если потребуется – на экстренный заход. Это была экстраординарная

информация. Советские суда практически не заходили на Гавайи в то

время. Я пошел к карте. Хода до ближайшего порта было не менее двадцати часов.

- Это уже докторина будет решать, сможет ли Валентина ждать столько.

- Она как раз сейчас у мастера. Пойду к себе. Чует мое сердце – сейчас будут переговоры с американцами или радиограмму мастер принесет, -сказал радист и вышел из рубки.

Минут через сорок капитан вошел в штурманскую и, позвав меня, протянул бланк радиограммы. На бланке были написаны координаты.

- Алексей Иванович, нанесите точку на карту и проложите в нее курс, -сказал он и вышел в рулевую.

- Курс в точку тридцать семь градусов, - доложил я.

- Ложитесь на тридцать семь и рассчитайте время выхода в точку.

- Уже посчитал, три часа сорок минут. В пятнадцать двадцать по времени

Гонолулу с учетом перевода часов на зимнее время.

- Хорошо, спасибо. Объявите старпому и боцману подняться на мост.

- Так вот, товарищи палубные начальники, - начал мастер, когда чиф и боцман поднялись на мост, - нам предстоит довольно сложная операция – принять на борт врача с вертолета. Вполне вероятно, что Валентину придется отправлять с ними на берег. Прошу вас проработать операцию и доложить мне как можно скорее, чтобы я смог заблаговременно сообщить детали американцам.

Самым нормальным местом для приема вертолета признали пространство

между носовыми мачтами, то есть крышки люков второго и третьего трюмов.

Стрелы, лежащие по-походному, горизонтально, нужно было поставить вертикально, к мачтам, и тогда появляется пространство метров пятьдесят в длину и тридцать в ширину. Вполне нормально, чтобы вертолет свободно мог висеть над ним и опустить штормтрап, а при необходимости и трос с носилками.

Ко времени подхода к назначенному месту вывели из ходового режима двигатель и были готовы остановиться в любой момент. Долго ждать не пришлось. Как только вахтенный матрос заметил точку над горизонтом, капитан перевел телеграф на «Стоп».

Через пару минут вертолет закружил над нами, рассматривая судно. Боцман с матросами заканчивал выкладывать большой крест аварийными досками на люках. Примерившись, вертолет завис над этим крестом, и вскоре с него вниз пошел тонкий штормтрап. Моряки внизу поймали его конец и из машины по трапу вниз стал спускаться человек в ярко-красном костюме с белыми полосами по рукавам и по спине. Через плечо у него была большая сумка с белым кругом и красным крестом в нем. Мужчина, а это был он, спрыгнул на люк, и старпом, руководивший операцией, повел его в лазарет.

- Алексей Иванович, идите в лазарет, там понадобится помощь переводчика.

- Понял, бегу.

Старпом и американец были уже там. Американец с докториной

осматривали больную, а мы с Чифом ждали в «предбаннике».

- Людмила Ивановна, переводчик нужен? – громко спросил я.

- Нет, Алексей, переводчик не нужен. Мы прекрасно понимаем друг друга.

"Странно, -подумал я, -с каких это пор докторина стала знать английский?

Минут через десять они вышли.

- Мы забираем больную. Будем делать срочная операция в условиях

хоспитал, - на немножко странно звучащем русском сказал огромный

светловолосый американец. Улыбнувшись нам, он достал из сумки довольно увесистую рацию и стал быстро и громко разговаривать на английском, видимо с вертолетом.

- Сейчас чопер спустит контейнер. Нужно, чтобы ваши люди несли его

сюда.

- Понял, - ответил старпом и вышел.

- Доктор, готовьте больную, - сказал американец, сел на стул и улыбнулся

мне.

- Как дела?

- Отлично, - ответил я и тут же задал ему буквально сжигающий меня

вопрос о том, откуда он знает русский.

- Так я и есть русский, мои предки приехали в Америку в самом начале века всем семейством. А вы в какой порт идете?

- Сначала Калифорния, Сан Франциско и Лос-Анжелес, а потом – штат

Орегон, Сиэтл, Вашингтон.

- О, это просто замечательно! Мой дом недалеко от Фриско, я буду там через неделю! Обязательно приеду к вам на судно! Меня зовут Джон, я военный парамедик, но все мои близкие зовут меня Иваном. Они все знают говорить по-русски!

- Алексей, второй помощник капитана. Все мои родные тоже говорят на русском, - представился я, мучительно пытаясь понять, что такое

парамедик. Решил потом спросить у Сэма или Эли.

- А-ха-ха, - как-то совсем не по-русски, во весь рот, громко расхохотался Иван и крепко хлопнул меня по плечу.

Моряки с шумом внесли в коридор лазарета носилки, представляющие собой легкий металлический пенал со стальными кольцами по бортам и ремнями вместо крышки. Осторожно подняв Валентину своими ручищами, Иван положил ее на эти носилки и стал застегивать ремни. Вскоре она была

упакована так, что не осталось ни малейшей возможности даже

пошевелиться.

- Олрайт, несем, - скомандовал Иван, и хотел было взяться за ручки

носилок, но боцман рукой остановил его.

- Простите, мистер, но нашу Валентину мы сами понесем.

- Да-да, конечно, - смутился Иван и с уважением посмотрел на моряков, молча поднявших носилки.

С вертолета спустили стальной трос с небольшой стальной грушей и

стропами на конце. Иван подстегнул карабины троса к кольцам на

контейнере и дал команду по рации. Контейнер плавно взмыл. Вскоре его втянули во внутрь вертолета. Трос спустился вновь, но уже с беседкой на одного человека.

 

Иван пожал нам всем по очереди руки и прокричав, что обязательно

приедет к нам на судно в Сан Франциско, влез в лямки беседки, застегнул

их застежки на груди и дал команду по рации. Как только он исчез в

вертолете, кронштейн лебедки исчез, двери задвинулись, машина

наклонилась носом вниз, круто развернулась и унеслась в сторону островов. Сменившись с вахты, я хотел было включить музыку, когда в дверь каюты постучали.

- Алексей, я могу войти?

- Конечно, Сэм! Проходите, присаживайтесь.

- Алексей, расскажи, что все это означает? Что случилось? Откуда и зачем прилетал этот американский вертолет и кого он увез?

- Все, все понял, сейчас все подробно расскажу!

- Но я предлагаю пойти к нам и там все рассказать, иначе мне придется потом все пересказывать моим женщинам, которые места себе не находят от любопытства – они наблюдали за всей этой операцией с верхнего мостика!

Через пять минут я сидел в его каюте, держа в руке стакан с виски и рассказывал все, что знаю. Они были просто потрясены.

- Алексей, это так трогательно – американские военные спасают женщину с коммунистического судна, разве это не чудо? – вытирая слезы, воскликнула Лора.

- А разве то, что вы, совершенно капиталистические люди, идете на нашем судне, не чудо? – парировал я.

- Нет, это не чудо, а «несусветная глупость и совершенно неоправданный риск» – так определил этот поступок один наш хороший знакомый, - со смехом сказал Сэм.

- И как, есть соображения о степени этого риска? – тоже смеясь, спросил я.

- Из нас троих рискует, как мне кажется, только Эли, - ответил Сэм и довольно серьезно посмотрел на девушку, тихо сидящую на диване рядом с Лорой, - да и то, степень риска в таких делах одинакова в любой точке вселенной.

- Дедушка!

- О-кей, о-кей, больше ни слова не говорю, Эли!

Всем было ясно, о чем идет речь. Похоже, у ребят закручивалось довольно серьезно… В этот день, как и во все последующие, до самого прихода, их можно было увидеть где угодно - на корме, на шлюпочной палубе, на баке. В каюте, наедине они больше не оставались. По крайней мере, этого больше никто не видел. Комиссар ходил хмурый и злой. Даже обязательные политзанятия по вторникам он проводил как-то нервно, на грани то ли нервного срыва, то

ли истерики. По крайней мере, мне так казалось.

На следующий вечер по трансляции объявили, что в столовой будет демонстрироваться новый художественный фильм «А зори здесь тихие». Название мне ничего не говорило. Стукнул к пассажирам. Они тоже скучали и согласились пойти в столовую. Договорились, что я буду по ходу фильма переводить немножко, чтобы им было хоть чуточку понятно, что происходит.

То, что нас ждало, трудно описать. Переводить понадобилось совсем чуть-чуть, да и то, в самом начале фильма. То, что происходило в фильме с девчонками, потрясло всех – и нас, и пассажиров, но пассажиров, как мне показалось, гораздо больше. Лора плакала почти навзрыд, а Эли, когда свет фильм

закончился и кто-то включил свет, была бледна словно мел. Ее

расширенные от ужаса глаза были полны слез. Мы молча встали и пошли.

Сэм жестом показал мне, что приглашает к ним в каюту.

- Алексей, ты видел уже этот фильм? – спросил Сэм, когда мы сели, и он достал бутылку с виски. Я отрицательно помотал головой и сказал, что не буду пить, постучав пальцем по своим часам – на вахту скоро.

- А мы с Лорой выпьем, пожалуй. Это самый страшный фильм о войне,

который я видел в своей жизни, потому что сейчас, посмотрев его, впервые понял, как нужно показывать войну, чтобы люди ее не хотели.

Мы долго молчали, а потом я стал говорить о том, что мой отец воевал, что он был изранен, вернулся с множеством наград. Сэм сказал, что его отец и брат служили в авиации, и отец погиб в воздушном бою с японскими истребителями где-то в районе островов Полинезии. От отца у него осталось только несколько фотографий.

 

Всю вахту вспоминал фильм. Это было такое сильное впечатление, что ни о чем другом ни думать, ни говорить не хотелось. Всю вахту проговорили с матросом об этом. И мать, и отец его тоже были фронтовиками.

На следующий день, вечером, уже традиционно сидя у них в каюте, с удовольствием участвовал в разговоре о кино и литературе, однако разговор все время возвращался к теме войны. Как-то так, случайно, а может быть и не совсем случайно, тема перешла к тому, кем были фашисты. Почему они были такие, кто ими управлял и как, да и вообще, тема вышла на высший генералитет. Сэм сыпал такими фамилиями как Мюллер, Геринг, Борман, переплетения их взаимоотношений, методы и способы достижения целей. Особенно упор Сэм делал на последний год войны. Я слушал его и постепенно, дождавшись ослабления потока слов, стал тоже говорить об

этих людях, об отношении их к Гитлеру в конце войны, об их попытках организовать сепаратные переговоры с американцами, которые мы торпедировали, и благодаря этому война закончилась именно так, как она и

закончилась. Сэм сидел и слушал меня с широко открытым ртом.

- Алексей, откуда… откуда ты-то все это знаешь? Разве в вашей стране возможно прочесть об этом? Разве такого сорта литература у вас издается? Со мной все понятно - я изучал литературу по этому вопросу, много трудов прочел, воспоминаний генералов Третьего Рейха. А ты не боишься, что за все это ты можешь пострадать?

- Нет, Сэм, не боюсь. Это нормальная информация, которая сейчас есть в стране и которую, если захочется, можно найти.

Не мог же я, в самом деле, сказать ему, что в широком доступе такой литературы у нас в то время не было в свободной продаже,и что знаю все это из только что показанного по телевидению

сериала «Семнадцать мгновений весны» по Юлиану Семенову, а само

произведение публиковалось в то время только в «Роман-газете»… Однако же, мне было очень приятно удивление Сэма. Все в этой жизни рано или поздно, но обязательно заканчивается.

Подошел к концу и этот переход. Он получился очень интересным и не без приключений, если считать таковым болезнь и эвакуацию Валентины. По крайней мере, для меня и еще нескольких человек он стал совершенно необычным. Я имею в виду Эли и второго радиста. Их отношения явно перешли из деловых и дружеских в разряд любовных.

Это было понятно из их взглядов, касаний рук. Да и возможно ли скрыть такое среди давно уже оторванных от нормальной, человеческой жизни людей, тоскующих по своим любимым, по своим детям. У людей в таком состоянии не просто обострены все чувства, у них появляется особое чутье на искренние отношения, на чистую и настоящую любовь. Если и был кто-то на нашем судне, кто относился к ним без симпатии и сочувствия, то мог им быть только один человек, и этот человек окончательно потерял покой.

Все понимали, что комиссар очень боится и все знали, чего именно. Все совершенно отчетливо понимали, что у радиста есть только один вариант обеспечить перспективу для своей любви – уйти с судна вместе с ней. Все остальные варианты оставались без любви. В том, что ему закроют визу по приходу, уже никто не сомневался. Вариант ухода с судна с просьбой предоставить убежище, пресс-конференциями и прочими подобными делами, до невозможности тяжел для нормального человека, потому что пошедший по этому пути в то время автоматически становился предателем Родины. Именно так такое тогда и расценивалось, независимо от мотивов поступка. Далеко не каждый мог решиться на такое даже ради любви.

Не решился и радист. Когда пассажиры прощались, у трапа был практически весь экипаж. Женщины плакали. Мужчины молча смотрели на сходящих по трапу Сэма, Лору и Эли. Радист ступил на трап следом за ней. Комиссар рванулся, чтобы удержать его, но тот обернулся и жестом руки остановил его.

- Не переживайте, Владимир Иванович, - громко и четко сказал он, - я никуда не уйду.

Белый как снег, комиссар кивнул и остался на борту. На причал спустились капитан, старпом и я. Пока моряки носили по трапу чемоданы, мы жали друг другу руки, обнимались, хлопали друг друга по спине.

Эли и Владимир стояли, взявшись двумя руками, как будто хотели

закружиться, как в детстве, и молча смотрели друг другу в глаза.

Владимир не мог знать, что больше никогда не попадет за границу и,

поработав несколько лет в каботаже, уволится и уедет, бесследно исчезнув в бескрайних просторах нашей страны. Ни на одно из сотен отправленных в Австралию писем он не получит ответа. Эли же не могла знать, что из множества ее писем дойдет до него только то, в котором она напишет, что устала уже надеяться хоть на одно письмо от него и на встречу хоть когда-нибудь. Не могли они знать и того, что все обращения Лоры, Сэма и родителей Эли в наше посольство в Австралии с просьбой разрешить Владимиру приехать в Австралию,

остались без ответа. Без ответа остались и просьбы разрешить Эли приехать в Советский Союз, чтобы жить там. Даже гарантии того, что на ее счет будут переведены серьезные суммы в советский банк, чтобы она не причинила нашей стране неудобств, не изменили ничего. Ни одного официального ответа они так и не получат. Не могли они всего этого знать, но сердца их чувствовали, что расстаются

они навсегда. Чувствовали эту трагедию и все члены экипажа. Не заплакав и не поцеловавшись, Эли и Владимир так и простояли,

держась за руки и глядя друг другу в глаза, пока Лора не взяла Эли за плечи и не повела к машине. Уже у открытой дверцы Эли обернулась,расплакалась и нырнула в машину.

 

Судьба сделала свой ход, а до начала перестройки оставалось еще целых пятнадцать лет.