Боюсь, что и ты обретешь лицо

 

1.

Мою кошку звали Муркой, она прожила больше десяти лет, но и теперь не оставила меня.

Когда я вернулся в квартиру, разулся, отмыл в ванной лопату и вошел в комнату, Мурка сидела на подоконнике, обернув свои лапы хвостом, смотрела вниз на дерево, под которым несколько минут назад я зарыл ее тело, завернутое в полиэтиленовый пакет с логотипом магазина «Пятерочка».

- Удивительное все же создание – твоя кошка, Вадик.

Я обернулся, мама сидела за столом и смотрела на Мурку.

- Да, - согласился я, - хотя все говорили, что кошка – это животное, которое гуляет само по себе. Говорили, вот собака – другое дело. Она все делает ради хозяина, а кошка ради себя. Но Мурка была удивительным существом. Мне казалось, что она чувствовала мое настроение и поддерживала. Сколько от нее тепла было во всех смыслах.

Кошка, будто почувствовав, что говорят о ней, беззвучно спрыгнула на пол, подошла ко мне, потерлась о ноги. Я это видел, но не чувствовал, я же себе полностью отдавал отчет в том, что происходит.

- Она останется навсегда, ты к ней привязался, - сказала мама, поманила Мурку, протянув руку. – Тебе никогда не придется разговаривать самому с собой.

Легко оттолкнувшись от пола, кошка вспрыгнула на мамины колени.

- Конечно, я же не этот…, - ответил я.

Мама прекрасно знала всю мою историю, она не сомневалась, что я не сумасшедший, который может разговаривать сам с собой, как дворник Миша в том далеком теперь детстве.

 

2.

Все детские воспоминания связаны с детским домом, в который я попал из Дома малютки, куда меня передали из роддома после отказа от меня моей мамы.

Про этот отказ я узнал намного позже, когда уже подрос.

Тогда же у меня был единственный закадычный друг – Сашка, мы были неразлучны с малолетства, сколько себя помню. Он так и остался на всю жизнь единственным моим другом, других не появилось, не нашлись.

Но разлучили нас очень рано, нам было лет по девять-десять, сейчас уже точно и не вспомнить.

А началось все с фильма «Достояние Республики», который мы в тот год впервые увидели по телевизору.

Как нас вдохновил герой этой истории – Кешка. Мы просто бредили мечтой стать беспризорниками, отправиться в путь, чтобы встретить таких же интересных людей, пройти такие же испытания и приключения, чтобы попасть туда где тепло, где яблоки.

Сбежали мы летом.

Отошли от детдома, наверное, на пару километров и попали на территорию какого-то заброшенного завода. Там и наткнулись на жуткого вида мужика:

- Ну-ка что там у вас в котомках? – его огромная ужасающая фигура неумолимо надвигалась.

Мы бросились врассыпную.

Я мчался по каким-то огромным ангарам, перебирался через насыпи и железнодорожные пути, потом залетел в кирпичное здание, где, поскользнувшись на мокрой доске, сорвался в люк. Не разбился чудом, упал на гору картонных коробок.

Замер.

Прислушался.

Вокруг тишина.

Выждал.

Погони нет.

Встал и начал в полной темноте ощупывать стены. Никакой лестницы, никаких выступов, только где-то очень высоко маленькое светлое пятно открытого люка.

Я крикнул.

Эхо, отразившись от стен, заметалось по подземелью, еще больше напугав меня.

Я сел на коробки и расплакался.

Вскоре стемнело и за отверстием люка.

Я уже не плакал, я сидел и боялся. Я боялся одиночества и неизвестности. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить, неважно с кем, пусть даже с тем страшным мужиком, что хотел напасть на нас. Но никого не было.

Потом раздались шорохи чьих-то лапок у противоположенной стены.

- Эй, кто там? – крикнул я, как мне казалось, грозным голосом.

Шорохи стихли.

- Эй! – повторил я, голос сорвался, выдав мой страх.

Тишина.

Тогда я и вспомнил нашего дворника Мишу – старика, который работал в детском доме. Мы частенько подкрадывались по вечерам к дворницкой каморке и слушали, как Миша разговаривает сам с собой. Он не просто говорил, он спорил, он ругался, было ощущение, что он не один, но мы видели в окно, что никого, кроме Миши, в каморке нет.

Наблюдать это было жутко.

Тогда, под окном каморки, я и услышал впервые от мальчишек слово – «сумасшедший».

Сейчас, в подземелье, мне очень хотелось нарушить тишину своего заточения, было острое желание слышать хотя бы свой голос.

Но, все же, больше окружающей тишины я боялся, что стану сумасшедшим, то есть человеком, который разговаривает сам с собой.

И тогда случилось чудо.

Я не знаю, как я об этом догадался, откуда пришла эта идея, но я отчетливо в одно мгновение понял - что надо делать. Я напряг воображение и уже через пару секунд видел сидевших передо мной двух мальчишек.

- Привет, - тихо прошептал я.

- Привет, - ответил один из них. – Давно здесь?

- Не знаю.

- У меня есть спички, - вмешался второй, порылся в куче картонных коробок, извлек оттуда скомканный лист упаковочной бумаги и поджег его.

Стало светлее, стали понятны размеры нашего узилища, я увидел, что сидим мы на горе старых смятых коробок из-под обуви.

Страх ушел, растворился в звуке голосов моих собеседников.

Мы много и долго разговаривали.

Я придумывал им их жизни, а они мне их рассказывали.

Я очень отчетливо понимал, что никаких мальчишек нет, что они плод моей фантазии, но я теперь был абсолютно уверен, что разговариваю не сам с собой, чтобы просто нарушать пугающую тишину и стать сумасшедшим, а веду беседу с двумя людьми.

Иногда я проваливался в сон. Надолго? Я не знаю.

В какой-то момент мне привиделось, не знаю, во сне или бреду, который порой накрывал меня, что я сижу в каморке у дворника Миши, он меня спрашивает, где я, я что-то отвечаю, объясняю.

Нашли меня через три дня.

Два месяца я провел в больнице, когда выписали, то поместили в другой детдом.

Нас с Сашкой разлучили.

Он нашел меня лет через десять, когда вернулся из армии, а я уже учился в институте. Наша дружба продолжается по сей день, хотя живет теперь Сашка далеко, где-то на Байкале.

Я ни с кем из новых знакомых в новом детдоме не сходился. Когда становилось одиноко, уходил в какое-нибудь пустое помещение или на улицу и придумывал себе собеседников. Многие из придуманных мной приятелей становились постоянными, мне нравились их образы, я оставлял их надолго, некоторые быстро исчезали и больше не приходили. Но я помнил про каждого из них, какую я им придумал судьбу. Мне было интересно с ними.

Когда я учился в восьмом классе, появилась мама.

Это случилось неожиданно. Я был в физкультурном зале, сидел в полумраке и разговаривал с двумя мальчишками, которых придумал еще там, в подвале заброшенного завода. Мы были увлечены спором о новом фильме, но вдруг за моей спиной раздался шорох, который услышал только я.

Обернулся.

Фигура стояла ко мне спиной и была бесформенной, как будто, накрытая одеялом или широкой накидкой, нельзя было определить очертания фигуры, волосы тоже были скрыты. Но я сразу понял, что это моя мама.

Я повернулся к приятелям и понял, что они фигуру не видят, ее вижу только я.

- Ты же знаешь, кто я? – спросила мама.

- Да.

Приятели вышли, подчинившись команде моего воображения, оставив нас наедине.

- Я долго не решалась прийти.

- Мама, я рад, что ты пришла. Я не сомневался, что ты придешь, - эта мысль мне тогда впервые пришла в голову, но я почему-то сразу поверил в то, что был в этом уверен всегда.

В первый раз она пробыла недолго. Я успел рассказать про Сашку и наш побег.

Мама ни разу не повернулась ко мне.

Потому она стала появляться регулярно, всегда в накидке, всегда спиной ко мне.

Однажды я попытался, резко встав, обойти ее, но она отвернулась, мне только показалось, что вместо лица мелькнуло какое-то белесое пятно, видимо, это были отсветы фонарей за окном.

- Никогда не делай так, это недопустимо, - попросила она.

Я не стал спорить и никогда больше не пытался увидеть ее лицо.

Через несколько месяцев ко мне пришел еще один человек в накидке, лица которого я не мог увидеть. Потом еще и еще.

Эти люди знакомились со мной, что-то спрашивали, что-то от меня про меня узнавали и исчезали, но некоторые приходили по несколько раз. Но они всегда приходили по одному, не было ни разу, чтобы время их визитов пересеклось, даже при маме они не являлись.

Анализируя это, я пришел к выводу, что они отличаются от тех, кого я придумывал, У меня была уверенность, что они не плод моей фантазии, что они существуют в реальной жизни. Я их в ней никогда не видел, как, например, маму, поэтому я не могу представить их лица или фигуры, но они появляются зачем-то рядом со мной.

Зачем? Я не знал.

Я точно знал, зачем появляется мама.

Она часто мне помогала советом или просто сочувствием и пониманием. Это было очень важно для меня.

 

Учился я хорошо, легко поступил после десятого класса в институт.

Потом появился Сашка, который долго меня разыскивал. Как я был рад! Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Мы чуть не сутки просидели в моей маленькой квартире, которую мне предоставило государство на совершеннолетие. Мы говорили без умолка, мы рассказывали друг другу наши жизни. Та детская дружба, то единение наших душ, казалось, вспыхнули с новой силой.

А через несколько месяцев Сашка завербовался в какую-то экспедицию, чтобы подзаработать, уехал, как говорил, на несколько месяцев, а оказалось – навсегда.

В институте я влюбился, да так, что даже забросил общение с придуманными товарищами. Теперь приходили только люди без лиц и, кончено, мама, потому что их появлением я так и не научился управлять.

Мое счастье длилось два года, а потом семья моей любви эмигрировала в Израиль, и моя жизнь погрузилась во мрак, будто соскользнула с доски в люк.

В тот период меня спасала мама, она даже позволила мне несколько раз припасть к ее спине. В эти моменты боль моя душевная отступала.

А потом я научился представлять образ Сашки и общаться с ним.

К тому времени круг моего вечернего общения распадался на три уровня: выдуманные мной образы, люди без лиц и Сашка. Я думаю, если бы у меня еще были друзья, то я бы научился и их вызывать для общения. Но тех знакомых, которые были у меня в реальном мире, я не хотел вызывать по вечерам, мне хватало с ними дневных разговоров.

Я понимал, что это совсем разные уровни, потому что они никогда не реагировали на появление друг друга, они существовали, как будто, в разных измерениях, пространствах, мирах. Только я мог видеть одновременно выдуманные образы и фигуру без лица или Сашку они же вели себя так, что было ясно – они не знают о присутствии друг друга.

 

Вскоре Сашка начал появляться вместе с женщиной без лица.

Я позвонил ему, он похвастался, что женился, жену зовут Зоя, и ждут они пополнения семейства. Я был очень рад за него, за них.

И вот через четыре месяца я впервые увидел, как бесформенный силуэт обретает лицо.

Это было вечером у меня дома. Я сидел на диване, напротив меня у стола Сашка и его жена в накидке спиной ко мне. Мы о чем-то увлеченно разговаривали, сейчас и не вспомнить, о чем, вдруг, уронив накидку, ко мне повернулась Зоя.

Мне она сразу понравилась, молодец Сашка – отличный вкус.

На следующий день я позвонил другу, находясь под впечатлением очарования его супруги.

- Вадик, Зоя вчера умерла при родах.

Я онемел. Я был в шоке, я не находил слов, чтобы поддержать друга, да и какие слова тут могут помочь.

Но выводы я стал пытаться делать после того, как еще одна фигура в накидке обрела лицо.

Эта фигура появлялась несколько раз. Звали ее Нина. Мы о чем-то беседовали, она узнала, где я живу, а следующим вечером обратилась с просьбой:

- Вадим, это здорово, что мы живем в одном городе. Я уверена, я надеюсь, что ты сможешь мне помочь.

- Ты о чем? – удивился я.

Раньше фигуры появлялись просто для разговоров, они никогда не ссылались на факты из реальной жизни, тем более не обращались с просьбами.

- Я лежу на Вавиловых в коме. Уже давно. Запиши мой адрес. Я тебя умоляю, поезжай туда, уговори мужа и свекровь привезти ко мне Сереженьку, это мой сыночек. Они не привозят, боятся, что он увидит меня в таком состоянии и испугается. Но уже очень мало времени осталось. Попроси, чтобы привезли, чтобы он коснулся моей руки. Просто коснулся. Ты сможешь?

- Да, - я даже не задумался перед ответом, я был в полной растерянности от такого смешения мира фантазии и реальности. Если сказать честно, я не очень верил в происходящее, но поехал.

По дороге пытался придумать, что я скажу людям, живущим по записанному на обрывке бумаги адресу, если они там есть, и имя Нины для них что-то означает.

Имя Нины для них означало очень многое.

Я пытался придумать, на мой взгляд, правдоподобную историю, что Нина пришла ненадолго в себя и просила привезти сына, чтобы он прикоснулся к ее руке. Но свекровь сразу бросилась звонить в больницу, моя ложь вскрылась, мне пришлось бежать, провожаемому криками:

- Как вы могли! Как вам не стыдно! Что ж вы за люди-то такие….

На следующий вечер Нина вошла в мою комнату без накидки, с обретенным, истощенным, бледным лицом, в глазах стояла беспросветная тоска.

- Спасибо, Вадим, за попытку.

- Прости, я как-то все это неуклюже сделал. Я еще попробую, что-нибудь попытаюсь придумать…

- Не надо. Теперь-то уже поздно. Еще раз спасибо, прощай.

Именно в этот момент я понял значение появления лица у фигур в накидках.

Потом была еще одна фигура – Софья Павловна, ей надо было, чтобы я срочно приехал и позвонил к соседям, там у некой Верочки есть ключ от квартиры фигуры, нужно спешить, срочно…

Я сорвался в ночь, разбудил Верочку – сухонькую миниатюрную старушку, мы ворвались в соседнюю квартиру, где в комнате на полу лежала Софья Павловна, беспомощно и беззвучно шевеля губами.

Она еще несколько вечеров ко мне заходила в накидке, не поворачиваясь, хотя я уже видел ее лицо в реальном мире, но, видимо, по закону существования фигур я не мог его видеть при встрече вне реального мира. Она бесконечно благодарила за отзывчивость, а через неделю пришла с обретенным лицом проститься, глядя на меня прищуриваясь, напрягая зрение.

Теперь я точно знал, что означает для фигур обретение лица.

Лицо мамы я увидел впервые, когда уже третий год работал после окончания института.

Я много раз пытался мысленно представить его, рисовал свой портрет самого моего близкого человека. Мне оно представлялось молодым, счастливым. Будучи уверен, что похож на нее, добавлял в этот портрет какие-то свои черты.

Но я оказался далек от истины.

Измученное, испещренное морщинами, заляпанное пигментными пятнами рано постаревшее лицо, казалось, не имело с моим ничего общего. Неужели я больше похож на отца? Кто он?

Я никогда за долгие годы нашего общения не решился задать маме этот вопрос. Где-то в глубине меня находился тормоз, который не позволял задать ей этот вопрос и вопрос, почему она от меня отказалась. Больше всего на свете я боялся обидеть ее, оттолкнуть от себя, остаться без ее поддержки.

И вот, увидев мамино лицо, я осознал, что остался в этом мире сиротой, что теперь уже никогда этот расплывчатый силуэт в бесформенной накидке не превратится в настоящего человека, к которому я смогу припасть, обнять, ощутить биение родного сердца.

- Мама, ты теперь исчезнешь? – сглотнул я возникший в горле комок.

- Второй раз я не смогу тебя оставить, - вздохнула она.

Фигуры в накидках продолжали появляться, но, как я понял в последнее время, ни у одной из них не рождалось надежды, что именно я смогу им помочь. Может они были из других городов, или я им не внушал доверия.

Неизменными оставались придуманные мной образы. После того, как у мамы появилось лицо, она научилась их видеть, начала принимать участие в наших беседах.

Однажды спросила:

- А ты не хочешь записать их жизни?

- Зачем?

- Не знаю, зачем-то записывают придуманные жизни. Людям нравится читать про придуманное.

- Мама, я не писатель, я программист. Лучше я буду заниматься тем, что умею.

- Как хочешь. Что нового у Сашки?

- Живет там на Байкале. Надеюсь, когда-нибудь к нему добраться. Говорят, там красиво.

Но Сашка приехал раньше. У него случилась командировка в Питер.

Мы сидели с ним вокруг бутылки конька у меня на кухне, вспоминали детство.

Мама тоже была за столом, но Сашка ее, естественно, не видел. Понимая это, она в разговор не вмешивалась, молчала. Образ Мурки иногда появлялся у ног, но не часто, она знала, что сейчас мне и так хорошо, я не один, я общаюсь.

Разговор прыгал с одного на другое, не имел строгой последовательности, вот всплыло воспоминание о детском доме, о каких-то товарищах из того времени, вспомнилась каморка дворника Миши.

- Кстати, Вадик, а ты знаешь, что это он тебя нашел? – спросил Сашка.

- Нет. Откуда? Меня же потом в другое место отправили.

- А, ну да. Я и забыл. Меня-то тогда сразу поймали, а ты пропал. Там целая операция по поиску была, с ментами, с объявлениями по столбам и стенам. Поднимали народ, прочесывали все вокруг, но все напрасно. А на третий день Миша пришел к директору дома и сказал, что знает, где ты. Ему не поверили, а он говорит, что ты сам ему об этом рассказал. Ну, сумасшедший, все же знали, но проверили на всякий случай, а ты там и оказался.

В моей голове очень отчетливо всплыла картинка того видения, что я в каморке у Миши, а он меня допрашивает, где меня искать.

 

3.

Эта фигура настойчиво появлялась уже пятый день подряд.

Звали ее Катей. Ей двадцать восемь, на семь лет младше меня, она парализована, это все, что я про нее узнал за время наших бесед, а она все вокруг да около, но все же на пятый вечер впрямую спросила мой адрес.

Я ответил.

- Я так и знала, - с облегчением прошептала она.

- Ты о чем?

- У нас общий балкон, только бетонной перегородкой разделен.

- И что? – я напрягся, неужели опять я вскоре увижу очередное лицо.

- Квартира наша на меня записана.

- Чья ваша?

- Я с отчимом живу, мама умерла. Он хочет меня со света сжить, я слышала, сегодня меня должны похитить и требовать выкуп. Это он придумал. Они на кухне договаривались. Я слышала. Я же ничего не могу, я только в кресле могу ездить, но он меня, когда уходит, пересаживает на диван. Я сама в кресло не могу, я и до двери не могу.

- Так выкуп-то зачем?

- Они должны меня убить, даже если полиция выкуп предложит. Вадим, я сейчас одна дома, перелезь, пересади меня в кресло на колесах, вывези. Он не скоро должен вернуться. Вадим!

Я выскочил на балкон.

Окно в ее квартире пришлось разбить табуреткой, что стояла около маленького столика на их балконе.

Я уже подкатывал ее к выходу, когда дверь распахнулась.

Их было трое, я не успел их рассмотреть, сильный удар пришелся мне в лоб. Били, похоже, чем-то тяжелым.

Я провалился в темноту, из которой выскальзывал ненадолго несколько раз.

Вот я слышу звук сирены скорой.

Вот меня катят на каталке по длинному больничному коридору, перед глазами мелькают потолочные светильники, кто-то что-то кричит.

А передо мной расплывчатая фигура в накидке, и я отчетливо понимаю, что это я и есть, накидка начинает спадать, а фигура очень медленно поворачиваться ко мне лицом.

- Нет! – кричу, как мне кажется, я. – Нет! Я боюсь, что и ты обретешь лицо! Нет! Я хочу жить!

 

25 ноября 2017 года.