Часть 4. Поминальное дознание

 

Не щадил двадцать первый век коренное, так сказать, население нашего Зеленогорска, старело оно и вымирало. Молодежь, как только подрастала, перебиралась в Питер, а то и дальше, ветшали старые дома, рассыпались, горели, если в выгодном для строительства новых коттеджей месте стояли, росли, как грибы после дождя, вдоль залива рестораны, на которые старики наши могли только поглядеть, с завистью сглотнув слюну.

Конечно, уже не девяностые, которые вспоминались выбитыми окнами единственного тогда ресторана «Олень», размытыми дорожками парка при Золотом пляже, ржавыми и разбитыми каруселями и качелями, ямами вместо дорог и тротуаров.

Теперь привели центр и курортные зоны в порядок, бродит солидная публика, по новому асфальту шуршат такие авто, которые нам раньше и не снились, но, если чуть в глубь от залива заберешься, то – хоть плачь.

И наш дом не был исключением, редело его народонаселение, вот и в то лето, освободила комнаты, что за кухней, в моей части дома целая семья Желудевых. Сначала прямо во дворе в пыли у крыльца померла Людмила, а следом за ней, через день, лег днем, не раздеваясь, на кровать Виктор, закрыл глаза и, ни с кем не простившись, покинул наш мир нерадостный.

Замкнутая семья была.

Виктор тот всю жизнь, сколько я его помню, даже здоровался с соседями не словом каким, а просто кивком головы, но это не мешало ему помогать соседям делом каким-нибудь. Вон эту сходню пологую с крыльца для моей каталки – он сделал. Перила придумал, за которые я цепляюсь, когда наверх закатываю тело свое, или ладонями упираюсь, чтобы при спуске не разгоняться. Сама сходня имеет горизонтальные части, типа ступенек, это мне для отдыха. Такой вот у меня теперь путь наверх и вниз, с привалами, отдыхом, временем для раздумий. Спасибо, Виктор!

Людмила, не из наших, из города муж ее привез, и в молодости-то тихая была, а лет десять назад, когда сын их, Ромка, погиб на зимней рыбалке, так и совсем перестала разговаривать, странно так на всех глядела, а после совсем свихнулась и узнавать нас перестала. Последнее время частенько ей Виктор «неотложку» вызывал, сердце ей прихватывало сильно, а вот летом так прихватило, что уже и не отпустило.

Хоронили их в один день, поминки в их комнатах делали. Чтобы все приготовить и организовать, приехала из города Екатерина – сестра Людмилы младшая, не было у них иных родственников. Моя сеструха тоже подвязалась на кухне, куда без нее, хоть и жила в Ильичево, не одно мероприятие в нашем доме без нее не обходилось.

Народу собралось мало – не было друзей у Желудевых. Так соседи, а кто и просто, чтобы выпить зашли.

Вечер был теплый и спокойно-умиротворенный, не ветерка, день будний, даже с шоссе шума не было.

Я на поминки не покатил, душно там, да к тому же в те дни приехал ко мне погостить Валерка Астахов, а он, человек непьющий. Выбрали мы не застолье, а тенек под несколькими рябинами в углу двора. Там испокон века был врыт длинный потемневший от времени и дождей стол и пара лавок.

Сидели мы, чаевничали, вспоминали детство, друзей, а чаще просто молчали, слушая тишину, душу баюкающую.

С крыльца спустился и двинулся к нам, на ходу разминая сигарету, Петр (Петр Васильевич) Масленников. Когда-то был нашим участковым, а ныне пенсионер. Располнел, где не полысел, там поседел, заморщинился лицом, только глаза, как прежде, молодо из-под густых бровей посверкивают.

- Отдыхаете, хлопцы? Подымлю с вами?

- Садись. Чаю хочешь? – спросил я.

- Неплохо бы после селедочки.

Валерка взял чайник, пошел в очередной раз ну кухню, а Петр сел на самый тенистый край скамьи, закурил, навалившись локтями на стол. Дымок от сигареты прямехонько так ввысь уходил, воздух его даже не колыхнул ни разу.

- Вот ведь время летит, - вздохнул Масленников, - кажется, вчера вас – шпану – гонял, а сегодня, погляди, уже дед, - он кивнул на вернувшегося Валерку. - Доставали вы меня тогда, ох, доставали.

- Да, ладно, что теперь вспоминать, - махнул рукой Астахов.

- Ты-то еще ничего, вот Ванька зараза, сколько мне нервов напортил. Вот, точно, не случись с тобой все это, - он кивнул на мои безжизненные ноги, - засадил бы тебя. По самому краю ходил. Ох, рисковый ты парень был.

Молча поприкладывались к своим чашкам. Вроде и не располагал вечер к длинным беседам, да вот в Масленникове алкоголь бродил, требовал высказаться:

- Вот, Ванька, я гляжу на это, - он мотнул головой в сторону крыльца и дома, - и все думаю, как наша жизнь устроена. Мне вот всегда представлялась, как помост с двумя лестницами. Только вот эти самые лестницы у каждого разной длины получаются.

- Ты чего, про эшафот что ли? – невпопад спросил я, может, если бы выпил со всеми на поминках, то понял бы собеседника быстрее, а так мудрено получалось.

- Какой, на хрен, эшафот. Не, я не о том, я так, типа, образно выражаюсь. Вот, гляди, родился ты и являешься еще никем, так что-то на подобие человека. Вот, ты сказал: «Мама» или ты встал на две точки, считай, ты первую свою ступеньку вверх преодолел. Блин, понимаешь, наша жизнь начинается с того, что ты почти каждый день какую-нибудь хреновину первый раз в жизни делаешь. Вот, пошел, вот, говорить начал, вот, ну не знаю, типа, там читать научился, а вот, уже всерьез за жизнь взялся – с девчонкой обнялся, а то и поцеловал. Потом круче: получил или дал по морде, в школу пошел, ну не знаю, закурил в первый раз, водку попробовал, книжку прочел, кино увидел, на самолете впервой с родителями на юг полетел, велик купили, за соседкой подглядел, как она раздевается, да много чего. И вот, каждая эта ерундовина тебя на ступеньку по жизни поднимает.

- Загнул ты, Петр. Тебе бы не шпану ловить и книги писать, - развеселил он меня этим монологом.

Как в пьесах, когда герой выходит вперед, чуть в оркестровую яму не падает и так, якобы тайком от тех, кто на сцене сидит или стоит, начинает нам в зал орать то, что он о своей и нашей жизни думает. Кажется, мысли вслух, называется. Вообще, это стремно смотреть, как будто эти придурки у него за спиной ничего не слышат, а мы в зале вроде как трава в поле или кусты какие-то, перед которыми он откровенничает. Мне больше нравилось, когда артисты на сцене замирают, свет притухнет малеха, а голос из динамика нам объяснит, то, что мы должны из пьесы понять. Это такой прием у режиссера, если у него таланта не хватит не в лоб нам сказать, что он хотел выразить, а так вывернуться, чтобы сами мы это уразумели. Нам же приятнее выйти из зала и чувствовать себя великими мыслителями, мол, сами до всего доперли.

Не унялся Масленников:

- Дурак ты, Ванька. Я же тебе свой взгляд толкую, а ты насмехаешься. Это тебе не на машине гонять и не водку жрать. Вот, гляди, все мы когда-то в первый раз делаем, когда-то и любовь, типа, познаем, еще ни в ухо, ни в рыло, что она такое есть. И вот эти строим ступеньки, то бишь взрослеем, зреем. Вот, созрели и вышли на такой горизонтальный помост, по которому дальше по жизни шагаем и повторяем то, что когда-то на какой-то ступеньке в первый раз сделали. И так вся эта канитель постепенно в привычку приходит. А вот дальше уже у каждого по-разному. Кто-то шел ровно, шел, потом под трамвай попал, и все кончилось на этом ровном участке жизни, просто в пропасть сорвался. А ежели тебе суждено долго шагать, то наступает момент, когда ты подходишь к концу этого помоста, а там лестница вниз. Вот если сначала каждая ступенька вверх, это когда ты что-то в первый раз в жизни делаешь, то каждая ступенька вниз – это когда ты в этой жизни что-то в последний раз делаешь. Ты даже можешь об этом самом и не соображать. Вот, взять тебя Ванька, ты, когда в последний раз по земле на своих ногах шел, не знал же, что это в последний раз. Не догадывался, а потом, вдруг, раз и спустился на ступеньку вниз с помоста. Все, ты уж извини, конечно, но все это был последний, ты вслушайся, последний раз. Больше уже этого никогда не сделаешь. Ну, чтобы понятнее, приходишь к врачу, а он тебе, если не бросишь пить и курить сегодня, то завтра копыта откинешь. Это, правда, другой вариант, тут сознание включается. Ты решаешь для себя, либо я сейчас всего на одну ступеньку вниз, типа, брошу пить и курить, а там опять какой-то горизонтальный участок помоста, либо, пройду мимо этой ступеньки, сохраню на еще какое-то время, пусть совсем короткое, ту жизнь, которая мне нравится, а там плевать на ступеньки, в пропасть с головой. В другом варианте, как у тебя, нет предсказания. Вот я, уже лет десять вдовствую и что, случается с какой женщиной переспать, и каждый раз не знаю: ступенька она или у меня еще есть несколько метров горизонтального пути. Так во всем. В одном только уверен будешь – ни одной ступеньки вверх не осталось. Все, исчерпали мы их. Вот в этом-то и есть вся трагикомедия возраста нашего. Ничего нам в первый раз уже не суждено, главное, чтобы ни в последний.

Он вздохнул, отер зачем-то ладонями лицо и потянулся за новой сигаретой.

С крыльца сошла Ирина, сестра моя, подошла, выжидающе посмотрела на нас, не перебиваю ли, мол, а потом предложила:

- Мальчики, может вам сюда чего поесть вынести?

- Лучше выпить, - ответил Петр.

- Это уж сами, а я вам сейчас горяченького вынесу, все равно остается, народу-то мало пришло, - и она поспешила в дом.

Ей навстречу к нашему уединению спешили Семен Никитин - наш сосед из дома напротив, что на краю оврага, и Мишка Артамонов, который жил внизу под горкой, в доме на углу нашей Круглой и Ломаной улиц, курить-то в доме не решались – некурящие Желудевы были.

Вы не подумайте, я не для того, чтобы подлиннее написать, вам их места жительства перечисляю, а чтобы вам потом понятнее было, кто кого на каком пути мог встретить.

Подошли, расселись на лавках, задымили.

Вскоре на крыльцо еще пара мужиков вышли, не подходя, попрощались и вышли со двора. Так вот поминки по двум людям и заканчивались – поели, выпили и по домам, завтра работа, круговерть, рутина. Вроде вчера жил кто-то рядом, по соседству, а сегодня нет.

К нам уже спешила Екатерина, сестра Людмилы – покойницы, в одной руке бутылка, в другой блюдо с мясом тушеным. Шла, переваливаясь, как утка с боку на бок – пухлая, круглая, раскрасневшаяся от выпитого, пот по лицу каплями бежит, в черном платье до пят и черной косынке, чуть съехавшей на бок.

Добрая тетка, помню ее, она хоть и не часто, но приезжала сестру проведать, приготовить чего, постирать, та-то уж ничего не делала, когда свихнулась, а Виктор, хоть и хозяйственный, но все же мужик. Не забывала и мне какое угощение занести, если кашеварила, занесет тарелочку, угощайся, а сама, выходя обязательно по пути так не навязчиво и пыль с подоконника тряпкой сметет и с пола какой-нибудь обрывок поднимет, с собой вынесет.

- Поешьте, ребятки, помяните сестренку мою, пусть она покой там обретет.

- Садись, Катя, садись, - пододвинулся Петр. - Выпей с нами.

Тут следом подоспела и Ирина с кастрюлей картошки, а за ней семенил маленький усохший Леха Смирнов со стопкой стаканов в руках. Не знаю, уж чего его принесло сюда – жил далеко, на Овражной, и вроде с Желудевыми дружбы не имел.

Все неспешно расселись, тарелки по столу раскидали, стаканы наполнили. В доме, я так понял, никого не осталось.

- Ну, Катя, пусть сестре твоей и Виктору земля пухом будет, - Петр поднял свой стакан, оглядел всех и медленно выпил.

Выпили.

Солнышко уже начало за тополями на краю Питомника в листве рассеиваться, от чего небо еще больше посветлело, в нежную голубизну перелилось, сберегая синеву глубокую на завтрашний ясный день.

- Как в сказке получилось: жили долго и умерли в один день, - неожиданно выступил Мишка Артамонов.

Покатилась у Екатерины слеза по щеке, лицо сморщилось, готовясь разразиться рыданием, но сдержалась женщина, вздохнула так тяжело и обреченно, хоть и понятно, что ничего неожиданного в смерти сестры не было, а все ж прощание навсегда. Хуже, конечно, когда человек неожиданно умирает, а тут-то давно уже ясно было – не сегодня, так завтра, а все одно…

От водки и от вида Екатерины даже у меня слеза где-то в глубине набежала.

- Всю, считай, жизнь она с ним провела, - женщина краем косынки промокнула глаз. - Считай с детства.

- С детства? – удивился Семен Никитин.

- Да, - она задумалась, - Людочке, наверное, лет четырнадцать, может, пятнадцать было, когда он у нас появился.

- Где у вас?

Я тоже удивился, вот же живешь всю жизнь рядом с людьми, а про них ничего и не знаешь

- Детдомовские мы с ней. С Петроградки. Я-то еще совсем малая была, лет девять-десять, когда Витя стал нам продукты возить. Ну, в смысле, не нам с ней, а всем, он шоферил и нам с базы в столовую продукты возил, работа у него такая была.

- Точно, Витька же в городе работал, - вспомнил Мишка.

Тем временем Леха незаметно плеснул себе еще в стакан и, чуть отвернувшись от стола, выпил.

- Он, когда ее первый раз увидал, сразу запал на нее, - вспоминала Екатерина. - Стал ей то платье, то еще какой гостиниц привозить, каждый раз неотступно рядом вился. Мне тоже перепадало, когда узнал, что сестры мы. Готовил, готовил он ее для себя. Для нас-то взрослый был. Он же на десять лет ее старше, уже совсем тогда был солидный, усы, голос такой низкий, и все так без суеты, не то что мы - все бегом, со смешками да ужимками. Мне теперь-то кажется, что не понимала она тогда, то ли он ее удочерить хочет, то ли ухаживает. Да и я не понимала. Радовалась, дядька появился, конфетами меня кормит, всякие платочки да носочки покупает. Она, помню, пошла в ПТУ на кулинара, а потом, уж, наверное, лет семнадцать было устроилась на хлебозавод, ушла из детдома в общагу, а через полгодика он ее сюда забрал. Поженились, когда только ей восемнадцать стукнуло.

- Любила? – спросила Ирина.

- А кто ее знает, может, и любила, только не понятно в качестве кого. Он же ее оберегал, я теперь понимаю, не как любовницу или жену. В нем больше отеческого чего-то было.

- Не ври, - возмутился Мишка Артамонов, - я-то помню, как он по ней с ума сходил. Мы с ним тогда сильно дружили. С самого малолетства.

- Может и так, я-то про нее. Уважала она его, это точно, боготворила поначалу.

- Что значит поначалу? – удивился Валерка.

- Ой, - она смущенно потупилась, - всякое же в жизни случается.

- Это точно! – неожиданно радостно влез Семен. - Помню, как она у нас появилась. Всякий новый человек, а тем более, деваха, завсегда общее внимание вызовет.

- Ишь, внимательный! Что-то не помню, чтобы ты при жене кому внимание высказывал, - усмехнулся я.

- А я и не про себя. Я помню, когда она появилась, то Гришка, который Сиднин, полностью голову потерял. И так, и сяк к ней подкатывал. Помню, раз ему Витька даже рыло начистил, круто так.

- Да, было дело, - вспомнил и Мишка. - Гришка-то ей ровесник был, а Витька ему неровня, а все одно не сдержался, уж больно тот откровенно клеился. С Витькой, вообще, шутки плохи были. Вон мы – друзья, и то я откровенно побаивался ему чего поперек сказать или сделать.

Петр докурил, взялся за бутылку, разлил по стаканам, поднял свой приглашая:

- Не чокаемся, - предупредил на всякий случай, потому что всякие поминки переходят тот рубеж, когда люди, пригубив очередной раз, уже начинают забывать, какого хрена они тут собрались.

Выпив, он приложил к носу корку хлеба и громогласно объявил:

- Вот и ответ на вопрос.

Тут немая сцена получилась, кто, не донеся до рта стакан, замер, кто выдохнуть не успел, а у Екатерины слеза, начав катиться, замерла.

Не дождавшись наводящего вопроса бывший мент объяснил:

- На Гришку вашего тогда Виктор стуканул. Гришка Сиднин в тем времена связался с братвой из города. Квартиры обносили, а он на шухере стоял. После они ювелирку взяли, а с ним натурой и расплатились. В городе банду искали, к нам и не заглядывали, а тут Желудев в отдел пришел и донес. Никто сначала и не поверил. Но на всякий случай с обыском пришли и цацку одну нашли.

- Помню, помню, - вступил Семен, - шмон был знатный. Весь сарай перевернули, а сарай-то у нас с Сидниными общий был. Потом еле порядок навели. Гришку тогда и повязали. Вот мы-то удивлялись, шпана шпаной был, а тут все по-взрослому, по взапрадышнему. Замели его тогда, после обыска, увезли на «воронке».

- Да, с меня в город, в суд, характеристику требовали, - подтвердил Петр. - Я свидетелем защиты проходил, хвалил его. Жалко же было парня, дурак дураком, но не злыдень же. «Двушку» ему тогда впаяли.

- Точно, на севера уехал, родители-то его остались, все ж соседи, - Семен вздохнул. - Потом рассказывали, что там осел, женился, сына родил. Вот так, кому зона смерть, а кому и счастье привалит.

Леха тем временем опять приложился и начал уже носом клевать, благо темнеть начинало.

- А ведь приезжал он после, года через три-чеиыре, родителей проведать, - сказал Семен.

Вот так тема разговора на поминках по одному утекла к другому

- Лучше бы не приезжал! – громко вмешалась Екатерина.

- Ты-то, откуда знаешь? – удивился Петр.

- Кому же еще знать. Сгубил он сестру мою.

- Чего?

- Да, ладно уж, - махнула она рукой, - теперь-то уж что! Помнила она его все эти годы, пока не было его. А как вернулся, так закрутилось, просто смерти подобно, - вздрогнув от вырвавшихся слов, она сжалась и перекрестившись оглянулась за плечо. - Прости, Господи!

- Ну? – с нетерпением подогнал ее Мишка.

- Что ну! Любовь у них началась. Или продолжилась. Я тогда уже замуж вышла, жили в комнате в городе. Так Людка, с работы сбегала, ключи-то я ей давала. Вот так, вот! Страшно мне за нее было. На взводе была она. Думаю, вот точно со дня на день все Виктору ляпнет, и прощай обустроенная жизнь. Что с этого, перекати поле, ждать, ворюга и зек проклятущий, да только никакого толка ей говорить не было. Будто не жила, а парила под облаками. В глаза ей страшно смотреть было!

- Дальше-то что? – даже не ожидал от Ирины такого азарта, что в глазах засверкал, вот думаю, сестренка, как тебя чужая любовь проняла.

- А что дальше. Он сказал, что поедет с женой разводиться, вернется и все у них будет радужно. Чего еще от мужика ждать, - махнула рукой Екатерина. - Укатил, и поминай, как звали.

- И все? – в голосе Ирины прозвучало разочарование.

- Прям тебе и все. Дети, знаешь, откуда берутся? – Екатерина возмущенно обвела всех взглядом. - Залетела она. А его и нет. Ни письма, ни весточки.

На улице зажгли фонари, один из них как раз за рябинами над забором был, посветлело у нас за столом, комары начали доставать.

- Родила она Ромку. Ох, как боялась, что догадается Виктор, что не его и прощай жизнь. Да не за себя она боялась, за сына, все ей казалось, что сурово к нему Витя относится, как не к своему. Теперь-то понимаю, что тогда ее безумие начиналось, во всем видела угрозу.

- Зря, - сказал Семен. - Рядом же жили. Да он в нем души не чаял, он же все время с ним проводил. Вон, погляди, вокруг, кто еще столько времени с ребенком будет возиться. Классный отец Витька был. Тут тебе каждый скажет. Вон как воспитывал, ни одной минуты ему на глупости и гулянки не оставлял. Помните, мужики, он ему настоящую спортплощадку там, за соснами построил. А как его учил с деревом работать! У Витьки-то самого талант к этому делу был – возьмет в руки горбыль, а что из его сотворит, просто зависть пробивает.

Леха встал, неровно двинулся к дому, а потом вернулся с новой бутылкой, которую у него с ходу Петр отнял, разлил.

- Вот это-то ее и донимало, - объясняла Екатерина. - Ей все мерещилось, что он видит в Ромке не свою кровь и загнать его хочет всеми этими занятиями.

- Ну, ты загнула! Он из него настоящего мужика строил, - возмутился Семен.

- Он же знал, что это не его сын, - тихо так вмешался Леха отхлебнув из стакана, да так тихо молвил, что всем показалось что ветерок шелестнул листьями, но на всякий случай прислушались, замолчали, замерли.

Тишина надоела.

- Что ты там бормочешь? – громко спросил Петр.

- Знал он, что нагуляла она, - покачиваясь на скамье, ответил Леха. - У меня же батя врачом в нашей больничке служил. Сколько лет живут, а детей нет. Вот и приперся к бате ваш Виктор на анализы. Батя ему все сделал и объяснил, что не будет у него никогда детей, застудил в детстве свои причиндалы. Вот и весь сказ. Дал он Витьке справку. А через несколько месяцев Людка родила, вот у меня батя смеялся, - Леха допил, повел мутным взглядом и опять начал носом клевать.

- О, Господи! – выдохнула Екатерина. - Убил ребенка!

- Какого? Ты чего сбрендила? – Мишка повернулся к ней, выпучив глаза.

- Господи! Господи! Права Людочка была! Права! Утопил, антихрист!

- Чего несешь! – Мишка схватил ее за плечо и начал трясти, но женщина, казалось, не чувствовала, сидела, качаясь из стороны в сторону.

- Кто, кого утопил? – вмешался Петр.

- Это ж ее и погубило, не перенес ее разум! Всю жизнь боялась за Ромку, что отыграется на нем Виктор, на нем выместит свою месть за измену. Так и получилось!

- Дура ты! – возмутился Мишка. - Ты думаешь, Витька виноват!? Да мы же там были, все там были.

- Да объясни ты толком, - вмешался я, не знал я подробностей, знал только сам факт, что утонул Роман на рыбалке.

- А что там объяснять? Спроси, кого хочешь.

- Ну?

- Да, была уже весна, рискованно было, а мы поперлись на глубину к самой кромке. Лунки сделали. Уже не помню, зачем нас к берегу понесло, что-то забыли, а там трещина пошла, да такая небольшая, сначала шуточная. Ромка-то уже здоровый лоб был, лет четырнадцать, а ума-то ноль. Мы ему еще издали кричим, давай, мол, сюда, к нам. А он дуралей через трещину туда-сюда прыгает, ржет, как придурок. А в какой-то момент то ли ветерок, то ли течение, и относит да быстро так. А он там. Струхнул, видно было, что реально струхнул. Вот тут Витька как был в валенках, только тулуп сбросил и в воду сиганул безбашенно так, отчаянно. Так, даже не знаю, за чем бросаются и гребет к льдине, кричит: «К краю иди, к краю!» А тот так неуклюже дернулся и оскользнулся, видать, затылком об край долбанулся. Когда Витька его через полынью тащил, точно думал, не выплывут. Мы все уже у края, вытащили, да не дышал уже Ромка. А Витька его так на руки поднял и к берегу идет что-то сыну на ухо успокаивающее бормочет, нас не видит и не слышит. Видели бы вы его в этот момент! Это вам ничем не описать! Более обезумевшего взгляда и с такой надеждой и мольбой я в жизни не видал! – Мишка зажав глаза ладонями не мог говорить, душили его слезы, как будто он опять стоял на том льду десять лет назад.

Вот сколько бы он не молчал, точно бы никто не решился молчание нарушить.

Через несколько минут Мишка отдышался:

- Так он и шел с ним на руках, а там километров пять было. Сколько не пытались помочь, перехватить, никого не видел, шел, как автомат какой. Ох, блин, какого хрена, заставили вспомнить! Не приведи, Господи! – провел ладонью по лицу, хватанул водки прямо из горлышка, закурил, помотал головой. - Витька же тогда пару месяцев между жизнью и смертью в больнице пролежал. Без него Ромку схоронили, - и как сдувшиеся меха, свернул Мишка плечи, сгорбился и замолчал.

Тут уж каждый сам себе наливал, пил, или не наливал и не пил, кто-то курил, Ирка плакала в открытую, не стесняясь, Валерка отвернулся, меня изнутри трясло, не ожидал от этого равнодушного ко всему кругом Мишки такого всплеска эмоций. Вот так живешь рядом, а человека не знаешь!

- Вот ведь, беда-то, какая! – нарушила тишину Екатерина. - Людочка же рассудок потеряла на двух мыслях. Она, пока еще в себе была, твердила, что сгубил Виктор ее сыночка, думала, что мстил ей за измену. А до этого еще бредила, что вернется ее Гришенька, никак не хотела поверить, что бросил он ее. Вот просто так, взял и бросил. Будто и не было того безумства в его приезд. Вот у них была всего одна фотография. Они тогда вместе сфотографировались, а карточку она у меня хранила, только бы Виктор не нашел. Как в гости приедет, все просит показать. Или, если я приеду, просит привезти и дать ей тайком глянуть.

- Так и возишь? – спросила Ирина.

- Конечно.

- Покажи.

- Сейчас, там в сумке у меня, - поднялась тяжело, по-утиному взобралась на крыльцо и вскоре вернулась неся перед собой на вытянутой руке фотографию. Пустила ее по кругу.

Ночь еще не сгустилась, фонарь светил ярко, вились у него мошки, противно жужжали комары.

Глядел я на черно-белый снимок, с которого задорно улыбалась мне озорная девчонка, отдаленно напоминавшая не по годам состарившуюся безумную женщину, которую привык я видеть у себя во дворе, а рядом с ней высокий парень в залихватски сдвинутой к затылку кепке, из-под козырька которой торчал непослушный чуб.

Я передал снимок дальше по кругу и услышал удивленный Валеркин голос:

- Я же с ним тут виделся.

- Где? – удивился Петр.

- Да, здесь, на улице и у двора.

- Когда?

- Да в тот день, как Людмила померла.

- Блин, парень, ты же вроде не пьешь?

- Да точно, мы с ним от автобуса шли. Вверх поднялись, он мимо двора прошел, а я сюда к Ваньке свернул. Тут как раз у крыльца на табуретке Людмила сидела. Она еще мне так навстречу встрепенулась и вскочила. Я так удивился, вот думаю, полегчало ей, меня узнала, а она еще так бормочет, что-то вроде: «Наконец-то вернулся» или что-то в этом роде. И мне под ноги упала, я наклонился, а она уже вроде и не дышит. Я еще так испугался, оглянулся, а этот, - Валерка ткнул пальцем в фотографию, - у меня за спиной стоит у входа во двор и что-то спрашивает. Ну, я уж как-то и не соображаю, чего ему надо, я же скорее в дом на помощь звать. А потом, когда вернулся, его уже и не было. Но точно он, только без кепки и чуба не было, а так один в один.

- Твою мать! – Семен хлопнул рукой по столу. - Это ж его сын с севера приезжал, Славкой звать. Он у нас по дому ходил, говорит, ищу следы отца. Он, говорит, и не видел Гришку никогда. Мне еще тогда так странно стало, я же помню, что Гришка тогда собирался, все говорит, на севера отчаливаю. Еще мне перед носом билетом на самолет мотал. Вот, говорил, слетаю и скоро назад навсегда вернусь. Я еще так удивился. Там вроде на Севере квартира есть, а здесь что? Комната, в которой родители живут. Куда возвращаться? Да еще с женой и с детём. Потом ясно стало, врал, как обычно.

- Дождалась! - всхлипнула Екатерина. - Перед смертью дождалась! Обозналась, видать, как и ты, - кивнула она Валерке.

- А кто тебе сказал, что он домой собирался? – удивился Петр, похлопав по плечу Семена. - Не собирался он туда, да и не поехал.

- Да точно собирался, я же тебе говорю, билетом у меня перед мордой махал. Вот, говорит, пара часов под небесами и дома. Я еще помню, подумал, вот же молодой, а уже под небесами, а еще так на самолете и не полетал. Вот он рюкзак закинул, с родителями попрощался и ушел: «Скоро вернусь навсегда». Помню, еще мать ему так неверующе, да уж и не обещай, а он ей в ответ: «От любви не сбежать!» И ушел.

- Слушай, бредишь ты! – возмутился Петр. - Никуда он не собирался. От всех куда-то слинял. Я помню, там запрос пришел из их РУВД, жена его заяву подала, что пропал он. Нас еще заставили опрос тут проводить. Я и с родителями его беседовал, слышал эту легенду. Он, действительно, билет на самолет брал, это в аэропорту выяснили, но только ни на посадку, ни на регистрацию он не пришел. Заметал, видать, следы.

- Как заметал!? – возмутилась Екатерина. - Ты мужик, что ты понимаешь! Он так в последний день перед отъездом смотрел на Людочку, что не обманешь, так нельзя притворяться или роль играть, за такой взгляд можно все отдать! Все, все, хоть за секунду такого взгляда!

- Действительно, Петр, что-то ты своими следствиями и расследованиями переувлекся, - встрял Мишка. - Точно в тот день Гришка улетал. Он, когда к автобусу утром шел, с горки спустился, а я как раз со двора вышел, мы с ним вместе пошли. Он такой какой-то возвышенный был, счастливый. Я еще подумал, вот человек радуется, что домой возвращается, а он мне: «Скоро свидимся, теперь опять соседями будем».

- И что уехал? – в голосе Петра звучало сомнение.

- Да, мы уже до магазина у Приморского дошли, а тут Виктор проезжает мимо на своем «Урале». Остановился. Еще спросил у Гришки: «Ты в город? Поехали, довезу». На коляску указывает. Помню, Гришка замолчал и как-то так отступил, а тот, садись, все одно по пути. Я еще спросил Витьку, что меня подбросите? А он мне – не по пути. Как не по пути, если в город катишь, а мне на Театральную надо, пять минут, и я на месте. Помню, он так молча Гришке кивнул на коляску, тот и полез, еще шлем одел. Меня бросили и укатили.

Мишка чем дальше говорил, тем медленнее из себя слова выдавливал, как зубную пасту из почти пустого тюбика, видать и до самого начало доходить.

Молчали дружно и долго.

Подвел итог Петр:

- Взял все ж Виктор грех на душу. Вот ведь, как жизнь распоряжается. Эх, грех о покойнике так… Вот ведь долго тогда Гришку искали, а надо-то было тело искать.

Молча мы следующие минуты проводили, только Леха всхрапывать стал.

Каждый о своем мысль насупливал.

А я все думал, вот оборвался горизонтальный участок жизни Гришки нежданно и, может быть, страшно, мучительно, не успел он ни одного шага вниз сделать, может, еще окончательно и на горизонталь-то не вышел, только первый свой главный шаг вверх совершил.

Людмила на этой же ступеньке замерла, чуть ногу поставив, сгорая от страха, что настигнет ее жуткое возмездие за одну только попытку шага вверх.

А в каком же наклоне Виктора жизнь текла, что для него было шагом вверх, что шагом вниз, а что горизонталью? Почему, сорвавшийся с той единственной, делающей жизнь жизнью, ступени, путь Людмилы заставил его лечь на кровать и соскользнуть со всех предписанных ему ступеней одним махом?

А вечер тот был действительно удивительно красивый, тихий, убаюкивающий, и в какую чудную Питерскую августовскую ночь он перетек.

Такие ночи бывают только у нас, нечасто, но случаются, когда они напоминают даже южные, только цикады молчат, а листва, не изнуренная знойным дневным солнцем, толкует тебе, колыша влажный теплый воздух, что нет места прекраснее того, где свезло тебе родиться, и где бы тебе не пришлось катиться по горизонтальному участку жизни, ты всегда будешь помнить, что первые шаги вверх ты совершил здесь, и дай тебе Бог, ступить на ступени вниз в окружении людей, которые тебя понимают, любят и не предадут.

 

06 мая 2013 года.