СУТОЧНОЕ ДЕЖУРСТВО.

 

Почти в самом центре Города, на живописной гранитной набережной, укрытой в летний зной тенью высоких тополей, а в зимнюю стужу открытую всем ветрам, беспрепятственно гуляющим среди обледенелых скамеек и обнаженных, покрытых инеем ветвей и стволов, в нескольких мрачновато-старинных, непреступно-основательных, охраняемых, если верить облупившимся табличкам, государством зданиях располагалось образцовое военное училище, выплескивающее каждый год огромное количество новых защитников Родины, разъезжающихся по самым дальним, не нанесенным ни на одну нашу карту, уголкам страны, сохраняя в сердцах светлую память о годах проведенных в Городе и лелея в душе надежду когда-либо сюда вернуться.

Похожие на соседние дома своей архитектурой здания училища выделялись некоторыми несущественными деталями своего оформления: паутиной решеток на окнах, многочисленными ощетинившимися рядами колючей проволоки над заборами, металлическими серыми воротами под арками, кокетливо и ненавязчиво украшенными огромными красными звездами, исполненными своего величия солдатами, внимательно и придирчиво проверяющими пропуска у всех входящих и выходящих, видя в каждом, как их учили, потенциального врага и шпиона, пытающегося разгласить великую тайну расходования налогов "всяких прочих гражданских лиц". С особой тщательностью охранялся вход в курсантскую столовую, находившуюся в более современном здании, чуть в стороне от учебных корпусов училища и казарм. По всей видимости секрет возможности приготовления чего-либо съедобного из того, что привозилось со склада и не было утащено по дороге, имел особое стратегическое значение и не давал спать спокойно многочисленным представителям западных (а теперь может быть и восточных) спецслужб. А может быть командование училища опасалось, что кто-нибудь из мамаш, постоянно маленькой толпой пускавших слезу под окнами казарм, как будто бы только сейчас поняв на что они обрекли своих сыновей, не воспротивившись своевременно их неосознанному всплеску романтизма или неожиданно прорвавшемуся из неизведанных глубин человеческой души, Бог знает, чем занесенного туда чувства долга, так вот, вдруг кто-нибудь из наиболее любящих мамаш прорвется на кухню и испортит то, что в военном обиходе называется кашей, куском обычного сливочного масла.

По утрам, перед началом занятий, по улице, вдоль которой тянутся учебные корпуса, под звуки бравого марша, прививающего любовь к прекрасному жителям всего микрорайона, сквозь утреннюю темень, которую не способен рассеять свет, залепленных снегом фонарей, сквозь ветер и метель идут, ежась от холода, но неизменно вытягивая тощие шеи из грубых воротников и поднимая, еще недавно не знавшие бритвы, подбородки, шеренги курсантов. Через головы товарищей они пытаются увидеть, стоящих на тротуаре, начальника училища и других представителей командования, красиво рассказывающих на занятиях о строевой стойке и правилах отдания воинской чести (благо ее хватает с избытком на весь срок службы), но давно уже неспособных поднять руку к козырьку, так как, натягивающаяся на выпирающем животе, шинель упорно тянет локоть вниз, а воротник впивается в раскрасневшийся на ветру загривок. Смотрят на них курсанты и верят, что сами они до конца службы сохранят определенные уставом подтянутость и выправку, верили в это когда-то и те, кто теперь стоит на тротуаре.

В это же время с ближайшей трамвайной остановки, склонив головы, чтобы защитить лицо от ветра, тянется толпа офицеров. Некоторые здороваются, переговариваются между собой, несказанно удивляя редких прохожих, способностью различать друг друга в плотной серой массе.

Начинается очередной рабочий день.

Виктор Суханов, а точнее капитан Суханов, миновав вход в вычислительный центр, где вот уже два года он проходит службу, направился в сторону медсанчасти. Подскочившая вчера вечером, температура, видимо, явившаяся результатом воскресной лыжной прогулки, и проведенная в полубредовом состоянии ночь, как он считал, давали ему право обратиться к врачу. Довольно быстро получив дозу таблеток и рекомендацию освободить его от исполнения служебных обязанностей сроком на три дня, Виктор вернулся на ВЦ и, написав соответствующий рапорт, понес его начальнику лаборатории - подполковнику Петрову.

Тот, по-отечески вникнув в суть дела, поставил Суханова по стойке смирно и кратко изложил свой взгляд на поднятый вопрос. А именно, что впредь заболевшие во вне служебное время, а тем более в выходные дни, будут рассматриваться как членовредители со всеми вытекающими от сюда последствиями, так как, не вылечившийся за субботу и воскресенье, офицер просто не желал лечиться, а пытался использовать отсутствие здоровья с целью отлынивания от службы. По мнению Петрова, вероятность заболевания в воскресный вечер была настолько мала, что о ней и говорить не имело смысла.

- Кругом! Шагом марш.

И Петров снова склонился над текстом приказа, пришедшего в разъяснение инструкции по исполнению директивы, введенной другим приказом две недели назад.

Когда Суханов выходил из кабинета начальника, внутри у него дрогнула какая-то струна, задетая напутствием, и он, как ему показалось, понял, что да, действительно, в условиях сложной международной обстановки, когда агрессивность империализма и т.д., его забота о собственном здоровье выглядит крайне эгоистично, а, осознав это, Виктор в который уже раз полноправным членом дружной офицерской семьи и с радостью отправился выполнять обязанности дежурного инженера.

Только сейчас он заметил, какая непривычная тишина стоит в коридорах ВЦ. Из дисплейных классов были выгнаны все лишние люди, в каждом классе находился офицер, следивший, чтобы курсанты громко не разговаривали, не писали на столах, не царапали дисплеи и не выходили в коридор. Все сотрудники ВЦ, кроме тех, чье присутствие было необходимо для сопровождения учебного процесса, разбрелись по училищу, некоторые по делам, а большинство поболтать со знакомыми, лишь бы не маячить на рабочем месте.

Виктор вспомнил: ВЦ готовился к визиту, недавно прибывшего, нового начальника училища, отлично справлявшегося с обязанностями "новой метлы", который именно в этот понедельник собирался посетить машинные залы с целью проверки их состояния и соблюдения распорядка дня.

В машинном зале было свежо, мерно гудели кондиционеры, периодически начинало стучать АЦПУ.

Виктор, прислонившись к перфоратору, рассеянно наблюдал за действиями, сидевшей к нему спиной перед экраном дисплея, Ирки - оператора. Мысленно он жаловался на судьбу: вечно ему везет, опять оказался дежурным во время проверки. Оно, конечно, ничего страшного. Начальник училища - целый генерал - не будет он опускаться до какого-то капитана, но с другой стороны...

- Витек, - прервала его мысли Ирка: - Диск поставь. А?

Он вздохнул и отправился в дисковую, по пути обнаружив, что линолеум фальшпола натерт "самоблеском" только около входа в зал, там, где по предположению начальства должен стоять генерал, если он вообще сюда зайдет.

- Монтируй, - вернувшись, сказал Суханов.

В это время распахнулась дверь, и в зал вошел генерал-майор Чичев - начальник училища. "Человек человеку волк"- так расшифровали его фамилию сотрудники училища, познакомившись поближе с новым начальником. Навид, правда, в нем не было ничего волчьего и вообще звериного, он больше походил на колобок, но по едва уловимому блеску в глазах и хорошо поставленному, но давно уже сорванному в тиши своего кабинета во время общения с подчиненными, командирскому голосу внутри колобка чувствовался железный характер и незыблемая априорная вера в свою правоту в любом, даже еще не возникшем, вопросе, вера свойственная большинству, достигших определенных высот, офицеров, вера, которую не способны поколебать никакие, хоть трижды обоснованные, доводы, если они не исходят сверху.

За генералом, на весьма почтительном расстоянии, склонившись вперед то ли из-за боязни упустить хоть слово из возможных распоряжений, то ли из-за воспитанной годами службы в армии привычки чувствовать себя даже ростом ниже командира, шел замначальника ВЦ подполковник Слабов Александр Николаевич. По его воспаленным глазам было видно, что с тех пор, как выяснилось, что из-за командировки начальника ВЦ, ему, Слабову, придется встречать генерала, он все ночи проводил в тоске и кошмарах.

Суханов вытянулся и, не смея оторвать глаз от предела мечтаний любого добросовестного офицера - больших золотых звезд на генеральских погонах, представился, чувствуя невольную противную дрожь в коленях.

Слабов тем временем, сдвинув брови и сложив губы трубочкой, что-то пытался показать Виктору глазами, точнее, как казалось одним глазом, потому что вторым он неотрывно наблюдал за генералом, который остановился за Иркиной спиной и тяжелым недобрым взглядом смотрел через стекло перегородки на, кокетливо подмигивавший ему многочисленными лампочками, пульт машины. Суханов опустил глаза и увидел расстегнутую пуговку на кармане рубашки. Застегнул, заметив с каким облегчением вздохнул при этом Слабов.

- Так, - изрек генерал сиплым голосом: - Здесь у вас, на мой взгляд, все в порядке. Вот только, - Слабов еще больше подался вперед и часто заморгал. - Вот только этот машинный язык, - генерал кивнул на экран дисплея, где периодически появлялись системные сообщения.

- Это, английский, - непроизвольно вырвалось у Ирки, и от смущения она еще ниже опустила голову.

- Тем более! Почему наши советские курсанты должны общаться с ЭВМ на английском языке? Вот вы, товарищ капитан, как считаете?

Суханов вновь вытянулся:

- Это сообщения операционной системы, товарищ генерал-майор, а система американская.

- Плохо, плохо, - повернулся генерал к Слабову, который мгновенно побледнел как полотно. - У вас такой большой штат офицеров-программистов, наверное, человек пятнадцать. Неужели вы не можете сочинить нашу систему на нашем русском языке? Вставьте этот пункт в план работы центра на следующий месяц. Американскую не уничтожайте, на ней курсанты будут изучать недостатки программистов вероятного противника.

Слабов жалобно молчал, на лбу у него выступил пот.

- Почему мы, имея такую передовую военно-научную мысль, должны пользоваться какими-то там американскими системами! - генерал возмущенно тряхнул седым чубом: - Идемте дальше.

Но тут произошла заминка. Слабов не мог решить: то ли ему вперед и открыть дверь, то ли отступить на шаг в сторону и пропустить начальника. Пока он стоял в нерешительности, отражая на лице бурный мыслительный процесс, генерал вышел в коридор.

- Кайфовый у вас командир! - засмеялась Ирка: - Особенно в вопросах вычислительной техники.

- У всех у нас одинаковые командиры. Все парад окончен,- вздохнул Суханов: - Я пошел на перекур.

В коридоре ему вспомнился чей-то рассказ о посещении Чичевым одной из кафедр. Уже под конец обхода генерал заметил, торчавший из стены, провод.

- Что это? - последовал грозный вопрос.

- Проводник, - нашелся один из преподавателей.

- Позор! - повернулся Чичев к начальнику кафедры: - Весь мир уже перешел на полупроводники, а вы все по старинке работаете! Медленно, очень медленно идет у вас на кафедре внедрение в военное дело передовых достижений науки и техники, товарищ полковник. Придется мне, видимо, самому браться за руководство наукой в училище.

В курилке, устроенной в маленьком закутке под лестницей, было душно и сумрачно, поскрипывал встроенный в окно вентилятор. На стареньком, давно списанном диванчике сидел Сашка Ефремов, зажав в зубах сигарету и перелистывая, разложенные на коленях, тетради. Сашка на днях перешагнул заветный офицерский Рубикон, когда неожиданное уменьшение количества звездочек на погонах компенсируется их величиной и числом просветов, а также качеством материала, из которого шьют форму старшим офицерам. Майор! Для многих это становится предпоследним воинским званием, следующее последнее - майор запаса.

- Привет, - кивнул Виктор: - Поздравляю, я тебя в новеньких еще не видел.

- А! - небрежно махнул рукой Сашка, скрывая довольную улыбку.

Виктор закурил и, присев на край дивана, заглянул через плечо Ефремова в тетрадь:

- Грызешь гранит?

- Заколебали! - Сашка захлопнул тетрадь: - Дел по горло, машина постоянно раком встает, с ремонтом не разгрести, а тут этот семинар. Ты читал план?

- Нет. Я же дежурю, все равно не пойду.

- Великое достижение нашего политотдела. Ну, раньше понятно - планы по марксистко-ленинской подготовке повторялись один к одному с периодом в год. Было всем удобно. И политотдел не перетруждался - только даты в плане менял и иногда палочки к номерам съездов пририсовывал - вот и вся работа, и нам удобно, первый год пишешь конспекты, а потом только нужную тетрадь берешь, и подготовка к семинару окончена. Кроме того, от частого повторения что-то и в голове оседало, проверки нормально сдавали. Теперь они нас перехитрили, обошли на вираже истории. Заменили везде в планах слова "в условиях развитого социализма" на слова "в условиях перестройки", а темы и вопросы оставили те же. А нам-то все конспекты переписывать, старые-то руководящие документы, которые мы наизусть учили, оказались совсем и не руководящими.

Марксистко-ленинская подготовка является основным предметом, изучаемым в армии, по своей значимости превосходящим любой другой предмет боевой учебы. Но это отнюдь не подготовка Марксов и Ленинов из числа офицеров, как это следует из названия, а это отличный, проверенный способ привития мировоззрения установленного директивами и разъяснениями политотделов всему личному составу. А семинары по данному предмету дают возможность начальнику единолично оценить по пятибалльной системе мировоззрение своих подчиненных. При этом слабые оценки сказываются как на получении единовременного денежного вознаграждения, так и на продвижении по службе, как говориться: "стрелять ты можешь не уметь, но МЛП ты знать обязан". Таким образом, в армии удалось опровергнуть известное положение о том, что якобы бытие определяет сознание, здесь все наоборот, если твое сознание не совпадает с сознанием начальника, то твое материальное бытие от этого сильно пострадает.

- А чем политотдел у вас в части занимался? - спросил Сашка.

- Тем же, - пожал плечами Виктор: - Планы писали, кляузы разбирали. Еще магазин в военном городке инспектировали.

- Как это?

- В день привоза товара магазин закрывали, и там отоваривались командование и политотдел, чтобы, не приведи господи, офицерам не достался какой-нибудь дефицит, и не началось на этой почве моральное разложение.

- А литературное воспитание курсантов помнишь?

Виктор кивнул.

Этот великий акт развития духовных потребностей будущих офицеров был проведен политотделом училища несколько лет назад, когда в журнале "Юность", из-за явного недосмотра Министерства Обороны была опубликована ложно-вредная повесть "Сто дней до приказа", порочащая высокое звание война Советской Армии. Все экземпляры этого номера журнала были изъяты из библиотеки, а начальники курсов получили приказ провести собеседование с курсантами по этому пасквилю. Для этого в политотделе были отпечатаны два листочка: на первом - краткое содержание, как следовало из заголовка, именно этой повести, на втором - обличительная речь начальника курса на собеседовании. Раздали первые листы курсантам, вторые начальникам курсов и провели собеседование, после чего отправили в Москву докладную о развитии гласности в училище, а в редакцию возмущенное, написанное начальником политотдела, коллективное письмо.

В дверь просунулась кудрявая Иркина голова:

- Витек, тебя Карпов ищет, - она поморщилась от дыма и захлопнула дверь.

Виктор поднялся, бросил окурок в старое, измазанное краской, ведро и сказал:

- Пока, пошел нести службу.

- Снести бы ее куда-нибудь подальше! - Ефремов вновь склонился над тетрадью.

Начальник Сухановского отделения подполковник Карпов - высокий, полный, невозмутимый человек - сидел за своим столом, подперев подбородок огромным кулаком, и задумчиво смотрел в угол, где с, вечно протекающего, потолка не спеша падали в подставленный таз капли воды.

- Разрешите? - приоткрыл дверь Виктор.

- Ага, заходи. Сейчас отправляйся на КПП, там должна одна гражданка находиться. Изъявила она желание к нам инженером устроиться. Поговори с ней, кто, откуда, зачем? Приглядись, если толковая, проводи в отдел кадров, пусть оформляет документы на допуск, - Карпов зевнул: - Да, насчет пятого пункта не забудь.

- Что? - затуманенный болезнью мозг Суханова не смог сразу постичь глубину мысли начальника.

Карпов удивленно посмотрел на Виктора:

- Ты что, вчера родился? Чтобы не еврейка была, говорю, иначе кадры не пропустят. Понял? Иди.

На улице было ясно и морозно. Выпавший снег искрился на солнце, прикрывая своей непорочной белизной коварно накатанный лед.

Виктор неспеша прошел вдоль стадиона, расположенного в центре училища, и вышел на КПП. У ворот стояла невысокая, худенькая женщина в искусственной шубе и вязанной шапочке, надвинутой на лоб. Она зябко прятала руки в рукава и постукивала ногой о ногу.

Выяснив все что необходимо и не найдя внешних признаков той национальности, присутствие которой в армии, по мнению армейского руководства, должно было пагубно отразиться на боевой готовности, Виктор проводил женщину в отдел кадров, а сам направился в столовую, так как уже наступило время обеда.

Пристроившись в конец длинной очереди, Суханов почувствовал легкий озноб, сбитая утренними таблетками, температура, не подчиняясь строгим требованиям Петрова и не обремененная чувством долга, опять начала подниматься.

Виктору нравилась офицерская столовая, он всегда ходил сюда в отличии от многих своих товарищей, посещавших близлежащие кафе и чебуречные. Нравились ему порядок и тишина, никакой тебе ругани или ворчания, полковники без лишних слов подходят без очереди, остальные же покорно делают шаг назад. Субординация великая вещь! Только иногда кто-нибудь из несознательных гражданских начнет возмущаться, но и он быстро умолкает под давлением стыдящего молчания окружающих. Каждый офицер старается в силу возможности сохранить привилегии старших по званию, лелея в своей душе надежду утяжеления погон новыми звездами и получения доступа к этим привилегиям, которые сейчас он ревностно защищает в ущерб себе.

В части, где служил до перевода в училище Суханов, было все гораздо проще. Часть зала столовой была отгорожена, там настелили паркет, расставили столы, покрыли их белыми скатертями, и здесь питались командование и политотдел. Когда в стране началась перестройка, армейское начальство с ужасом ждало каких-либо изменений и в своем ведомстве, к счастью этого не произошло, и армия сохраняет полный штиль, хотя в стране бушует буря. Только некоторые, наиболее прогрессивные командиры, на свой страх и риск, пытались что-то менять. Так было и в части Виктора. Дверь из столовой в "буржуйку", так назывался отгороженный угол, заколотили, а прорубили два новых входа: один с улицы со стороны штаба, для удобства командования, другой из кухни, для облегчения труда официанток, чтобы им не приходилось лавировать между, стоявшими в очереди офицерами, поднимая над головой, подальше от любопытных глаз, поднос с тарелками, наполненными отнюдь не из общего котла и потому стоящих командирам намного дешевле. О "буржуйке" у Виктора остались самые теплые воспоминания, потому что он жил в общежитии и ужинать ходил в столовую, где по вечерам распродавали недоеденные за день командирские блюда. От этих воспоминаний Суханов вздохнул, сглотнул слюну и продвинулся вместе с очередью еще на шаг назад.

После обеда все офицеры ушли на семинар, в помещениях ВЦ остались только гражданские служащие и дежурный Суханов. Он сидел за столом в комнате инженеров, придаваясь послеобеденной дреме, когда зазвонил городской телефон.

- Алло.

- Попросите, пожалуйста, Суханова.

- Это я, Наташа. Что случилось?

- Алешка заболел. Мне позвонили из садика, я ушла с работы и забрала его. Врач был, выписал биллютень. На обратном пути купи лекарства.

- Сейчас запишу.

Он взял ручку и на чистой перфокарте записал названия лекарств.

Звонок из дома напомнил ему, что он хотел навестить старого приятеля - Гришку Морозова. С Гришкой они росли в одном дворе, учились в одной школе, потом в одном взводе в училище, затем разъехались в разные части и вот опять встретились, когда Гришка поступил в прошлом году в адъюнктуру. Вдохновленный примером друга, Виктор тоже тогда решил заняться диссертацией, сдал кандидатские экзамены, имел уже печатные статьи, но когда встал вопрос о переводе его на должность, связанную с научной деятельностью, а, следовательно, и с повышением, то выяснилось, что он не умеет делать стойку на плечах на брусьях в силу слабости своего вестибулярного аппарата, и Петров прекратил разговоры о переводе до новых успехов в физической подготовке. Виктор, осознав, что раз он испытывает головокружение, находясь вверх ногами на брусьях, то значит его голова слишком слаба для занятий военной наукой, забросил диссертацию.

Знал Суханов и, теперь уже бывшую, жену Морозова - Ларису. Она ушла от Гришки, забрав с собой дочку, ушла к Елизарову, с которым у нее была любовь еще в школе и у которого уже после школы отбил ее Морозов. Точнее не отбил, а просто Елизаров уезжал после десятого класса на несколько лет с родителями на Север. Когда Морозовы вернулись из части, Лариса случайно встретила Елизарова на улице, и, всколыхнувшиеся с новой силой, старые чувства заставили ее понять свою ошибку и постараться ее исправить, что довольно просто удалось сделать, так как Елизарова встреча привела к тому же выводу. Лишь один Гришка имел другое мнение, а дочка если и имела какое-либо мнение, то высказать его еще не умела. Зная, как тяжело переживает Морозов случившееся, Виктор считал своим долгом чаще навещать друга.

Путь предстоял неблизкий из-за начавшейся с приходом в училище нового начальника перестройки. Она охватила первый и частично второй и третий этажи главного здания, где находилась кафедра Морозова и к которому примыкало помещение ВЦ. Перестройка началась, когда вслед за Чичевым в училище прилетел слух со старого его места службы, будто бы генерал любит паркет покрытый светлым лаком, а полы в училище с давних времен натирались мастикой. Cлух этот сиротливо метался среди стен училища, пока не нашел себе постоянного, не дающего покоя, пристанища в мозгу начальника учебного отдела, где и начался, спровоцированный слухом процесс рождения и развития армейской мысли, вылившийся в приказ отциклевать закрепленную за отделом часть коридора первого этажа. Закипела работа! Забросив разработку учебных планов, составление расписаний, издание методических пособий и т.д., убеленные сединами офицеры учебного отдела ползали на четвереньках и самозабвенно скоблили старый, испытавший тяжелую поступь многих военноначальников и поэтому переставший чему-либо удивляться паркет. Но не успел еще начальник учебного отдела доложить по команде о новом почине и похвастаться хотя бы одной отлакированной паркетиной, как начальник строевого отдела, не постеснявшись плагиата, силами своих офицеров и циклевочной машины взялся за свою часть коридора первого этажа, вдохновленный обещанием зятя - прораба достать фирменный шведский лак. Результат соревнования превзошел все ожидания. Шведский лак оказался более светлым, чем отечественный, из-за чего начальник учебного отдела получил взыскание за некачественно проведенный ремонт в наборе с приказом довести свою часть пола до необходимой кондиции, и опять коридор первого этажа заволокло древесной пылью. К этому времени почин подхватили кафедры расположенные на втором и третьем этажах, и охваченные редким даже для лет застоя энтузиазмом кандидаты и доктора наук из числа наиболее подготовленных офицеров, ползая в пыли, чихая и кашляя, трудились в поте лица, да чтобы возрадовался глаз генерала. Были частично отменены лекции, заброшены практические занятия, курсанты переведены на режим самоподготовки, то есть круглосуточного сна, и даже машинистки и секретарши устали от безделья. Периодически какому-нибудь подразделению удавалось вырваться вперед по светлости пола, после чего оно получало кратковременный отдых, пока кто-либо не побьет их рекорд. Так строевой отдел повторял циклевку уже четвертый раз, а учебный отдел уже давно сбился со счета. Процесс перестройки в училище явно затягивался, о чем говорил на собрании личного состава начальник политотдела генерал-майор Немов.

Поднимаясь и опускаясь по лестницам, обходя очаги перестройки, Виктор, наконец добрался до нужной кафедры, которая на данном этапе борьбы оказалась победителем и поэтому имела возможность заняться учебным процессом.

Гришка сидел у себя в лаборатории и что-то перепаивал, обложившись схемами, недавно прибывшей, списанной из какой-то части, техники. Он печально улыбнулся, отвечая на приветствие, и, выключив паяльник, откинулся на спинку стула. Виктор сел напротив.

- Что-то ты, Витек, какой-то утомленный? - спросил Морозов.

- Приболел. Как твои дела?

- Стандартно. Получил строгача по партийной линии за развал семьи.

Суханов покачал головой, хотя ничего другого и не ожидал. Еще по службе в части он знал, что офицер может сколь угодно часто изменять жене, хвастаясь о своих амурных подвигах даже в присутствии сотрудников политотдела, но не дай ему Бог открыто и честно разойтись с нелюбимой женщиной или позволить ей уйти от себя, неминуемая кара за нарушение морального кодекса строителя светлого будущего обрушится на него, а политотдел отправит наверх очередной доклад о проведенной, с целью укрепления морально-политического духа воинского коллектива и лично товарища такого-то, работе, еще раз оправдав свои высокие оклады. Гуманная сторона сих действий совершенно очевидна: морально неустойчивый элемент не предается, портящим нервную систему переживаниям, а занимается написанием объяснительных записок, подготовкой самобичевания на очередном партийном собрании и т.д.

- Меня перед собранием вызвал наш секретарь бюро, - продолжал Морозов: - и предложил, поговори, мол, с женой, чтобы она не разводилась, а просто жила с Елизаровым. Тогда, мол, я с политотделом все улажу, и они не будут приказывать проводить собрание по моему вопросу.

- Вот, гады! - возмутился Виктор.

- Да. Будто я уже вовсе не человек.

- У нас в части, помню, одного старлея вообще чуть из партии не турнули.

- Странно, это не в их стиле. Ты никогда не задумывался, почему в армии даже сейчас в партию принимают строем, почти в приказном порядке? И, вообще, много ли ты видел беспартийных офицеров?

- Нет.

- То-то. Ты думаешь, командиры руководят нами? Нет, политработники и именно дергая за партийные ниточки. Что можно сделать с беспартийным командиром, если он не нарушает закон, а просто осуществляет, данное ему уставом, право единоначалия? Можно, но очень трудно, он почти неуправляем. А партийного? Его пригласят в политотдел и скажут очень простую фразу: "Товарищ не понимает ..." Сжато, неконкретно, но всем все ясно. Ты никогда не задумывался, что такое политотдел в армии? Например, наш политотдел? Он же обладает правами райкома, а назначается его состав вышестоящим командованием. Помнишь, стандартный вопрос при приеме в партию: что является руководящим принципом строения партии? Демократический централизм, то есть выборность и подотчетность всех органов. Что отсюда следует? Система армейских политорганов ведет к нарушению Устава КПСС. Остается только обязательность выполнения распоряжений вышестоящих органов нижестоящими, а куда ты денешься, если начальник политотдела для тебя прямой начальник. Правильнее было бы нас назвать компартией Вооруженных Сил, так как мы не подчиняемся общему Уставу. Может быть, я что-то не так понимаю, но назначаемый приказом райком, по-моему, очень хорошо отражает возможность демократизации внутрипартийной жизни в армии и вообще армии. - Гришка махнул рукой и замолчал.

- Тяжело мне, Витек, особенно, когда домой придешь. Еще эти: а что не удовлетворяло вашу жену в вашей совместной жизни? И смотрят с таким любопытством. Противно. Неужели то, что я хожу в форме и ношу в кармане партбилет лишает меня права на личную жизнь, неужели я обязан теперь ставить стеклянную дверь в собственной спальне? Какая все это мерзость!

В комнату, тихо переговариваясь, вошли два майора и сели за свои столы.

Виктор поднялся, пора было возвращаться на рабочее место.

- Слышишь, Гришка, ты к нам хоть заходи.

- Спасибо, Витек, - вздохнул Морозов. Суханов в нерешительности стоял возле товарища.

- Ладно, иди, - сказал тот. - Счастливо.

Машина работала на удивление стабильно, и остаток дня прошел спокойно. Когда Виктор уже начал собираться домой, в комнату вошел Карпов.

- Так, - задумчиво сказал он, внимательно глядя на Суханова, будто вспоминая, зачем пришел.

Виктор надел шинель и начал освобождать портфель, так как кроме аптеки надо было еще зайти в магазин и купить кое-какие продукты. Этот большой портфель он купил месяц назад, после получения от Слабова взыскания. Дело было в том, что, возвращаясь однажды со службы, Виктор встретил жену и помог ей донести сумку с овощами, за что и был задержан патрулем по обвинению в осквернении военной формы хозяйственной сумкой. На следующий день Слабов объявил выговор и доходчиво объяснил, что жена сама должна была тащить продукты, а Виктор рядом гордо нести высокое звание советского офицера. Воизбегании повторных недоразумений Виктор и приобрел этот вместительный портфель.

- Так, - снова повторил Карпов: - Что больше никого не осталось?

- Операторы.

- Тогда раздевайся.

- Зачем? Уже седьмой час, я и так задержался.

- Поэтому и останешься. Пойдешь в вечернюю и ночную смены.

- Сегодня же Малютин дежурит. Вот-вот подойдет.

- Приказ Слабова, оставить кого-нибудь из офицеров. Я сразу не смог предупредить, а теперь, сам говоришь, никого не осталось, не мне же сидеть.

- Зачем сидеть-то?

- До Слабова дошел слух, что у себя в части Чичев иногда в день проверки повторно приходил в подразделение. На всякий случай, надо чтобы офицер был. Понял?

- Так точно.

- Все, - Карпов вышел за дверь.

Перестраховщиком Слабов был известным, но без этого в армии нельзя, иначе не продвинешься. Слабов же обладал еще одним не мало важным для офицера качеством - принципиальностью. В свое время кроме него был и еще один претендент на должность заместителя начальника ВЦ - это бывший начальник первой лаборатории подполковник Кирсанов, однокашник и близкий друг Александра Николаевича. Именно в борьбе за должность и проявилась высокая принципиальность Слабова, который, превозмогая себя и свои дружеские чувства к Кирсанову, поднял на партийном собрании вопрос о развале научной работы в первой лаборатории, о недостатках планирования, объяснив все это некомпетентностью начальника. Как говорится: дружба дружбой, а карьера карьерой. В результате Кирсанову пришлось уйти в другое подразделение, где он вскоре защитил диссертацию, а Слабова, как исполнившего свой долг офицера, представили к выдвижению на должность замначальника ВЦ, чтобы являл он собой пример для всех подчиненных и спокойно ожидал "барана на голову".

Не успел еще Суханов раздеться, как пришел Игорь Малютин, работавший на ВЦ инженером вот уже почти три года после окончания университета. Назывался он служащим Советской Армии, получая за это десятипроцентную надбавку к окладу и лишаясь возможности ездить на гастроли с хором, в котором пел уже много лет, если при этом было необходимо пересечь границу даже со страной участницей Варшавского Договора, потому что, как известно, "там шпионки с крепким телом...".

Как и любой гражданский человек, он по достоинству оценил разумную инициативу Слабова, высказавшись в сжатой форме, примерно так:

- ...!

Он вообще с уважением относился к некоторым особенностям армейской службы.

- Что же ты их не послал? Болен и восемь часов оттрубил.

Виктор развел руками.

- Ах, да, извини, - соболезнуя, покивал головой Игорь: - Как техника?

- Все нормально. Слушай, я сбегаю в аптеку и домой смотаюсь. Ты пока один побудь, а потом я тебя отпущу.

- Отлично. Тебя потом офицерская совесть не замучает? Нет? Ну, извини.

Виктор быстро оделся и ушел.

Сидя в трамвае, он вспомнил, как сильно угнетало его после перевода из части в училище присутствие гражданских служащих. Вот сидят они, например, с тем же Малютиным в комнате, вроде бы одинаковые люди, но приходит начальник, и Малютин так и остается человеком, а Виктор превращается в "так точно, дурак".

Трамвай, скрипя, подкатил к кварталу военных общежитий.

Виктор бегом поднялся на третий этаж и вошел в маленькую прихожую, заставленную всевозможными ящиками, коробками, обувью, завешенную шинелями и пальто. Все дело в том, что прихожая была одна, как и кухня и остальные удобства, а комнат пять, и в каждой жила семья минимум из трех человек. В комнатах было непросторнее, потому что к моменту перевода в училище большинство офицеров успевали получить в частях квартиры и каким-то чудом обзавестись обстановкой, которую теперь приходилось запихивать в десяти-двенадцатиметровые комнатушки, не говоря уж о лыжах, санках, велосипедах ... Теснота, отсутствие горячей воды и ванны не лучшим образом сказывалось на отношениях между соседями, а нередко эти отношения переносились и на службу, добавляя лишнюю работу и без того загруженным политотделам. Убогость существования особенно подчеркивалась расположенным в соседнем доме общежитием для курсантов старших курсов, состоящим из больших светлых комнат на двух-трех человек, с отдельными, для каждой комнаты душевой, естественно с горячей водой, и туалетом. По всей видимости, такая забота о курсантах объяснялась еще имеющейся у них возможностью уйти из армии, той возможностью, которой они лишались, получая лейтенантские погоны. О какой наемно-профессиональной армии можно говорить, когда при переходе на нее придется пусть и гораздо меньшее количество офицеров обеспечивать полноценным жильем, дальние гарнизоны нормальным питанием, жен работой, детей детсадами и школами, кроме того, как известно, чем больше, даже плохих, солдат, тем больше генералов и высоких окладов при низкой ответственности. Сейчас же, раз офицер и так никуда не денется, так и нечего на него особенно тратиться, в худшем случае своим правом уйти воспользуется офицерская жена.

Однако, Виктор знал несколько человек, рискнувших начать борьбу за собственное увольнение. Все они симулировали нервные заболевания, но к моменту ухода в запас, после прохождения всех инстанций, их заболевания переставали быть фиктивными.

- Привез? - спросила Наташа.

Виктор достал из портфеля лекарства, поставил их на стол и пошел к детской кроватке, задвинутой за шкаф. Алешка спал, постанывая во сне, шею его опоясывал внушительный компресс.

- Ты что не раздеваешься?

- Уезжаю. Меня в ночь оставили, - объяснил Виктор: - Утром вернусь.

- Как себя чувствуешь?

- Ерунда. Он-то как? - Виктор кивнул на кроватку.

- Ничего. Температура спадает, кажется. Поешь?

- Некогда, да и не охота. Аппетита нет. Побежал.

Отпустив Малютина, проверив соответствие пришедших работать ночью пользователей расписанию и попросив операторов, если что, постучать к нему в комнату, Суханов запер дверь, сдвинул два стола, бросил на них шинель и лег спать, решив, что вряд ли в такой холод Чичев решится оставить теплую постель.

Приснился Виктору Морозов.

Гришка стоял на вершине песчаного холма и смотрел на шеренги полуобнаженных женщин, взбиравшихся к нему с явной целью поколебать его моральные устои. Женщины были очень похожи друг на друга: все брюнетки с вьющимися волосами, чуть горбатыми носами и круглыми слегка навыкате глазами. Они медленно и коварно приближались к Гришке, срывая на ходу остатки своих одежд, пожирая Морозова пылающими взорами. Рядом с Гришкой стояла объятая ужасом Лариса, пытающаяся удержать, рвущегося навстречу шеренгам, мужа. Морозов старался отцепить ее пальцы от рукава кителя, но это ему не удавалось, и получалось, что он тянет ее за собой. Тем временем некоторые женщины стали призывно размахивать над головой, неведомо откуда взявшимися, бутылками с яркими этикетками.

Вдруг, грянул гром, и темные небеса проколола яркая вспышка молнии. Все замерли и посмотрели на вершину холма. Там стоял генерал Немов, сияние, исходившее от звезд на его погонах, нимбом смыкалось над плешивой головой. В высоко поднятых руках он держал, вставленную в позолоченную рамку, инструкцию политотделам армии и флота. Глядя куда-то в даль, поверх голов, Немов медленно, будто паря, начал спускаться с холма. Морозов как завороженный глядел на генерала светящимся, чистым взглядом и, пропустив Немова мимо себя, четким, строевым шагом пошел следом, сквозь расступившихся, павших ниц женщин. Счастливая Лариса шла рядом ...

Разбудил Суханова стук в дверь. С трудом, подняв пылающую голову и дрожа от озноба, он крикнул:

- Сейчас, - встал, открыл дверь:- Что?

- Машина не пашет, - сообщил кто-то из темноты коридора.

Всю ночь, находясь в полубредовом состоянии от поднявшейся температуры, Виктор, обложившись схемами, просидел в машинном зале, тупо смотря на покрасневшие лампочки индикации и пытаясь отыскать сбойный блок. Это ему каким-то чудом удалось сделать уже утром, и, сдав смену, он поехал домой, провожаемый звуками бравого марша и хрустом, ломаемого курсантскими сапогами, ледка на лужах.

В набитом битком трамвае Виктор дремал стоя, прислонившись плечом к поручням. Кто-то тронул его за плечо и что-то сказал. Он обернулся, сзади стояли две девушки.

- Что? - переспросил Виктор.

- Талончик пробейте! - уже с сильным раздражением сказала одна из девушек, видимо, не первый раз повторяя свою просьбу.

Сообразив, что от него хотят, Виктор взял талончик и передал его дальше. За его спиной девушки о чем-то зашептались и захихикали.

Так уж у нас повелось, наверное не без оснований, что, если, ну скажем, человек рвется в закрытую дверь магазина, хотя соседняя распахнута настежь, или по рассеянности налетает на зеркальную стену в конце торгового зала, то никто на это внимания не обратит, подумаешь, человек задумался или ошибся, с кем не бывает, но если этот человек одет в военную форму, то у людей на лицах появляется снисходительная улыбка, мол, что с него взять, он же офицер.

 

Ленинград 1990.