В последнюю пятницу мая 19.. года Галина Николаевна поднялась непривычно рано. Тому было две причины. Первая казалась банальною до зубовного скрежета – необходимость идти на очередное дежурство на метеостанции, где работала два последних года. Работа несложная, сутки через трое, возможность отдохнуть от муторных домашних дел, почитать любовные романы, до которых охотницею прежде не была, но избыток свободного времени, особенно по ночам, поспособствовал новому хобби.

 

Вторая причина раннего подъёма выбивала из наезженной жизненной колеи: накануне умерла соседка с первого этажа, Калерия Степановна, особа неприятная во всех отношениях. Галине Николаевне даже казалось, что ночью она и не спала вовсе, прислушиваясь к тихим подозрительным шорохам под полом. Присутствие покойницы в доме рождало смутные страхи, холодок по нервно вздрагивавшему позвоночнику. Будильник тикал с оглушительным стуком, но стрелки переводил неохотно, застывая надолго на каждом делении.

 

Галина Николаевна медленно умывалась, вглядываясь в опухшее от бессонницы лицо. Вскипятила чайник, но, вспомнив, кто лежит там, под тонким, как ей чудилось в этот момент, межэтажным перекрытием, чаю пить не стала. Сразу в памяти всплыли похороны матери бывшего мужа. Ей тогда было лет двадцать пять, и она впервые присутствовала на приготовлении поминальной трапезы. До сих пор передёргивало, когда воскресала в памяти золовка, резавшая салаты и, между делом, привычно поправляющая повязку, удерживающую челюсть покойницы. С тех самых пор Галина Николаевна никогда не ела за поминальным столом, ограничиваясь только стопкою водки да красно-розовым морсом. Впрочем, она вообще старалась увильнуть от процедуры прощания, используя всевозможные отговорки. И лишь улыбалась неопределённо, когда разговор заходил о последнем целовании.

 

Надобно пояснить, что последнее целование есть особая форма прощания с ушедшими. Последний поцелуй или последнее касание покойника, пусть только руки его, - своеобразная просьба о прощении, о том, чтобы не было мучительных видений, когда говорят, что нас покойник не отпускает, хранит обиду, что ли.

 

Галина Николаевна привычно заглянула перед уходом в детскую, поправить вечно сползающее одеяло с дочки, взглянуть на плотно завернувшегося в ватный кокон сына. В это утро дети одинаково спрятали головы под одеяла, видимо, и им эта ночь показалась страшноватою.

 

Метеостанция занимала небольшое помещение в старом здании аэропорта. Галина Николаевна привычно прошла по пустому залу ожидания, где осторожное эхо дробилось в куче сваленных в углу стульев, потом узким полутёмным коридорчиком с развешенными по стенкам старыми плакатами, на которых задорно махали крылом ТУ-34 и ТУ-54. И не было ни одного «кукурузника», главного перевозчика местных авиалиний. Да и авиалинии канули куда-то в смутных перестроечных годах вместе со старенькими самолётиками. Собственно, метеостанция да несколько офисов и составляли всё старое длинное здание порта, из года в год окрашиваемое голубою краскою, впрочем, теперь сильно выгоревшей и частично облупившейся.

 

Ежесменно повторяющиеся процедуры Галина Николаевна делала механически: проверяла уровень осадков, запускала чёрный воздушный шар-зонд, определяла направление ветра, записывала в журналы, передавала сведения по телефону. Внешняя неторопливая сторона действий ничуть не соотносилась с беспокойными мыслями в голове. Вспоминалось, как покойная Калерия Степановна часто приходила ругаться на второй этаж: то засорилась канализация, то слишком громко включали телевизор или музыку чужие дети. Соседки жили в вечной ссоре, не то, чтобы слишком непримиримой, но всегда были недовольны образом жизни друг друга. Галина Николаевна откровенно и часто нарочито громко сетовала над чужой ненасытностью, ей казалось, что слишком много набрали Калерия Степановна и её муж земельных участков, куда им столько, ведь единственный сын, как никак, а вполне состоявшийся и состоятельный человек, и лишние пару мешков картошки для него – несерьёзное подспорье. Да и приезжал сын крайне редко, всё больше помогая родителям денежными переводами.

 

Галина Николаевна не могла понять, отчего исконно городская жительница, сохранившая манеры и стиль одежды отнюдь не деревенский, Калерия Степановна гробит своё здоровье, копаясь в земле каждую свободную минуту. Вот и докопалась – умерла прямо на картофельном поле! Именно такую смерть и предсказывала практичная Галина Николаевна, о чём и сообщала каждому, с кем разговаривала с самого момента скорбного известия.

 

Весь день в незапертые двери нижней квартиры заходили попрощаться с покойной, вздыхали, негромко говорили несколько сочувственных слов и неловко опускали на тарелку возле гроба монеты или бумажные купюры, по сложившейся традиции. Галина Николаевна нарочно не выходила из своей квартиры, а утром лишь резко дёрнулась всем телом, увидев в общем коридоре красно-чёрную гробовую крышку. С тем и ушла на смену.

 

Ближе часам к одиннадцати вечера, переделав привычный список работ, устроилась с книгой, выключив верхний свет и оставив только настольную лампу. Читалось так себе, скользила глазами по буквам, мысленно продолжая спорить про картошку и засоры, про шумную возню детей, мешавшую жить кое-кому.

Звонок телефона вырвал из тишины, наотмашь ударив по вроде бы спокойным нервам.

- Алло! Кто говорит? – захлёбывалась в испуге Галина Николаевна. Но из трубки слышались только короткие гудки.

После второго безответного звонка набрала местный номер и почти кричала в трубку :

- Сашка! Это ты балуешься? Что звонишь и молчишь? Что? Как не звонил, а кто же? Да не померещилось мне, какие шутки, телефон-то местный, а кроме тебя, нет больше никого…

Она ещё что-то говорила, а сама прислушивалась к едва слышному постукиванию по внешней стене комнаты. Звук шёл на уровне головы, тихий, мелко-дробный. Опоясывал стены по периметру, чуть смещался вниз, словно разворачивался, и стуки слышались в обратном направлении. Чувствовалось в стуке некая механическая настойчивость, словно кто-то твёрдым пальцем постукивал по деревяшке. Мгновенно вспомнился «Вий» Гоголя, и многочисленные рассказы-страшилки из детства, и чёрная рука в чёрном лесу. Холодная испарина липким кружевом опоясала лоб.

 

Галина Николаевна боялась посмотреть на плотные шторы на зарешеченном окошке, радуясь, что есть эти самые решётки, и что она предусмотрительно закрыла на ключ двери. За запертой дверью послышались шаги. Сначала лёгкие, почти детские, шаги тяжелели шаг от шага, и лязгнули возле дверного полотна, и тот час же дёрнулась дверная ручка.

- Сашка! Это ты? Не молчи? – кричала истерично женщина, едва попав по нужным кнопкам телефонного диска.

- Николавна! Да ты что там, совсем ополоумела, что ли? – отвечал невидимый Сашка,- нету никого, я специально проверил. Что ты там читаешь, наверно, страсти какие? Нету никого, точняк! Всё, спать я пошёл, не буди по пустякам, лады?

 

Стуки неожиданно прекратились, словно сами поверили словам из телефонной трубки. Галина Николаевна судорожно вздохнула, встала, покачнулась на ватных ногах и прошла к двери мимо небольшого зеркала на стене. Буквально мазнув взглядом, испуганно остановилась, а потом решительно подошла взглянуть на собственное лицо. Лицо выглядело испуганным, но не более того. Жалкая улыбка украшала бледную кожу. Прищурилась, подбадривая себя – это всё бессонная ночь виновата. Взбила вялые локоны «химической» завивки, подумав мимолётно, что опять пора в парикмахерскую. Вновь склонилась над станицами, и через пятнадцать минут голова её тихо опустилась на стол.

 

Сколько времени прошло, она не посмотрела, только разбудили её новые частые и громкие стуки в стену, поскрёбывания по оконному стеклу. Галина Николаевна вскочила, заметалась по маленькой комнате, опрокинула стул, споткнулась, едва не упала…

 

- Калерия Степановна! Прости ты меня! Отпусти мне обиды всякие, вольные и невольные! Ну не права я, не погуби, голубушка, – запричитала сперва негромко, пугаясь тех слов, что вылетали из неё вроде как сами по себе. Потом заголосила в полную силу, с подвыванием, громкими булькающими всхлипами.

 

Стояла на коленях, крестилась неумелой рукой, взывая уже не к покойной, но к Богу, обещая всё, возможное и неосуществимое, лишь бы помог, спас от напасти… И вслушивалась, вслушивалась в утихающие звуки, удаляющиеся, замирающие вдали…

- Слава тебе, Господи! Отмолила грех, - прошептала обессилено.

 

…Краем глаза заметила шевеление, успела увидеть, как тихонько поехала вниз дверная ручка…

 

- Николавна, слышь, что с тобой? – тот самый Сашка тряс за плечо, бесчувственное тело сползло со стула, мягко шлёпнулось на пол. – Мать твою, да что тут случилось-то?

Сашка смотрел то на выдернутую с мясом ручку двери, то на лежащую без сознания Галину Николаевну, посинелыми губами бормочущую что-то беззвучно…