Аю-Даг

 

“Аскет делает из добродетели нужду”

Фр. Ницше

 

Таврия. Крым. Чёрное Море. Белый пароход. Пахнет водорослями, йодом. Весною особенно, когда отогревается морская трава, выброшенная зимними волнами на берег. Мягкое пошлёпывание воды по борту пришвартованного к пирсу судёнышка. Лёгкость знакомства и предчувствие что оно состоится уже этим вечером. Для тех, кто не растерял радость воспоминаний и, посетив этот древний замечательный полуостров, увёз с собой в Миасс или Певек гамму ощущений от короткой как августовская ночь, но бешеной, как смерч, любви. Кто, с тайным удовольствием роясь в памяти, как в старых открытках с голубками над склонёнными друг к другу головами, в силах закрыть глаза и вспомнить всё - этот рассказ для вас!

... А всего то - дать задний ход и отойти от причала в открытое море, где, заложив круто вправо, пойти в Гурзуф или во Фрунзенское. Или влево, в Голубой залив. И полный вперёд в сторону Босфора, на какой ни будь латанной - перелатанной “Мухолатке”, обвешанной, как сушками, автомобильными покрышками от грузовиков. С явным удовольствием опереться на протянутую вам руку загорелого морячка у неустойчивого трапа, и ободряюще ему улыбнуться. Представить себя не отдыхающим, следующим из Ялты в Гурзуф, а просоленным на всех ветрах пиратом Джоном с бутылкой Ямайского рома в чёрной от профессии руке. Или стройной, как тетива, Арайей стоящей у борта шхуны “Мэри” под дырявым, обветренным Роджером, и всматривающейся в морские просторы в ожидании добычи. А на удалении от берега, когда пароходик уже продувается морским, плотным, как мокрая простыня, ветром, а город уменьшился до размеров театрального макета, - увидеть всю картинку Главного Крымского хребта, нависшего всей своей громадой над Понтом Евксинтским, от Фороса на западе и до Рыбачьего, даже до Феодосии, на востоке. Над лёгкой, полуголой, загорелой, легкомысленно отдыхающей Ялтой. Над старейшим Никитским ботаническим садом. Оценить непревзойдённую грациозность горы Аю-Даг, удивительно похожей на огромного медведя пьющего воду, сунув нос в море правее Всесоюзной Пионерской здравницы Артек. Представить себя за дубовым столом в ресторане на Ада-Ларах, - двух скалах спустившихся с Гурзуфских улиц в залив. В шляпе канотье, в белом костюме, в небрежно обвевающем шею лёгком шёлковом кашнэ, слушающим Шаляпина. Обнаружить, гуляя по городу, испепелённый веками и ветром изъеденный годами известняк отрогов хребта выпирающих каменными глыбами прямо из-под земли во дворах и садиках местных жителей. Удивиться неприметным, в бледной синеве, цветам лаванды. Оценить размах знаменитых виноградников у Массандры. Рассмотреть купы деревьев на набережных - магнолии, бесстыдницы, каштаны, южные пирамидальные тополя. Пыльные и гордые кипарисы стоящие, как старые солдаты, на карауле у чистых, извивающихся вдоль склонов гор, дорог. Великие, огромные, снисходительно принимающие людскую суету, дубы. Уловить лёгкий запах розмарина и смешанного с запахом йода, шашлыка. Вечный, и этим обстоятельством особенно волнуем, шум прибоя и крики чаек. И везде розы, розы, - всё цветёт и беззастенчиво благоухает. Их пьянящий аромат напрочь лишает разума и подталкивает к смелым и безрассудным поступкам. Это Крым! Это всё от него. ... И, “Наконец то!”, вожделенное тёплое море и, скорее всего уже сегодня, вечером, любовь, вино, пьянящий поцелуй креолки. “В краю магнолий плещет море, сидят мальчишки на заборе...”- со всех динамиков. А по всем дорожкам, тропинкам, дорожкам и улицам отдыхающие - мужчины и девушки. Или... девушки и мужчины. И много... Очень много. По крайней мере, должно на всех хватить. Даже на тех, кто припёрся с семьёй.

 

“Женского начала элементарная частица,

С обнажённой прелестью ослепительно светясь,

Залетела в моё Подземелье, излучая кванты желания...

С интенсивностью теоретически невозможной.

Голенькая под своим мини, с трусиками в сумочке -

Чтобы не тратить времени на сближение -

Сразу вступить в сильное взаимодействие,

Слиться со мной воедино.

Превратиться в атомный котёл огромной энергии.

Сиять голубыми глазами освещая тьму Подвала,

Содрогаться, стонать, змеиться золотыми волосами -

Взорваться воплем, отторгнуться от меня...

И улететь в Пространство сквозь Землю

Оставив навсегда незаживающую рану

В памяти моего тела.

 

А сколько историй помнит старый Крым! Сколько пережил, прочувствовал, запомнил. Несомненно, Крым был создан для Даши и Ивана Телегина, для Антона Чехова и Вл. Маяковского, - только лирика, для Волошина и тьмы художников, для, с честью вернувшихся в отеческую историю, белогвардейцев. Для поедания винограда и вообще фруктов, когда косточку можно по-детски щёлкнуть в море, для густого, пахучего вина и безоглядной любви, в процессе которой, собственно, и протекает наша бестолковая, единственная жизнь. А также для... незабываемых, ласкающих всё живое, мгновенных, - только прикоснулись к подушке, томных, как медленный поцелуй, южных звёздных ночей! Ночей, когда всё нега, неумолкаемые цикады и бесконечность самой жизни.

Вадим Сидур, скорее всего, именно в Крыму пережил “сближение” с нею. А у меня, прочитавшего его откровения, появилось ощущение, что я, к своему неудобству и стыду, но беззастенчиво подглядывал за ними. Этим занятием мы так давно увлекаемся с всею страстью, какую нам ниспослал всевышний, и с удовольствием, которого он от нас никак не ожидал. Театр, кино, варьете, - вообще всё в этом мире - “Весь мир театр” держится на банальной страсти человека к подглядыванию. Кино именно с этого начало своё победное шествие по планете. Будем честными - ничто так не интригует и не вызывает недетского любопытства, как пространство за колыхаемой ветром оконной занавеской.

Если вы уже настроились, то вспомните прогремевшее, как пустой товарняк Сыктывкар - Москва, мощное сердечное беспокойство, обтрёпанность ещё вчера крепких, как рельсы под тем же товарняком, нервов и трепет от пережитого счастья, или несчастья...- когда всё, что вы перенесли, усиливается во сто крат. А это значит, что вы, скорее всего, любили. Что вы любили хотя бы одну, длинную, как воображение подростка, крымскую, чёрную, как одноимённый квадрат Малевича, ночь. Хотя бы одну...

... Вдоль горизонта, по идеально вытянутой полусфере его, слева направо, шла, попыхивая четырьмя, торчащими из верхней палубы чёрными трубами, и явно красуясь белыми боками, краса и гордость незалежной Украины, дизель электроход “Украина”. Гордость фатерлянда, личный корабль Гитлера после войны был переделан под пассажирский и имел статус первого судна Чёрноморского пароходства но, возможно и Советского Союза. “Украина” принимала отдыхающих по спец путёвкам членов ЦК КПСС, членов всех союзов и их жён, иногда живых классиков с любовницами, а также друзей и подруг всех членов. За возможность поселиться в каюте Адольфа члены партии выкладывались большие деньги. Бывшая “Германия”, чадя Новороссийской соляркой, не торопясь, шлёпала в морской порт Севастополь, на Инкерманские маяки. Бескозырочный, - ”Эх яблочко”,... Андреевский, непобеждённый, гордый и чистый, как парадная форма матроса, город Русской морской славы!

Между мною и “Украиной”, в лучах дневного солнца и в ласках волн Понта Эвксинтского, легко взмахивая над зыбью загорелыми руками, шла наперерез былой гордости немецкой расы, наша отечественная гордость - медсестра Жанна из Всесоюзной Пионерской здравницы “Артек”. Её точёные, не совсем пионерские, формы омывались встречными морскими барашками, а мои глаза прожигали на них дырки, как раз на прикрытых нижние части тела голубого бикини. Бикини, ныряя и выныривая, плыло в сторону Турции и напрочь лишало меня любых интеллигентских мыслей, только грубое вожделение. Девушка шлёпала по морю ногами, и находилась прямо в створе между моими синими глазами и силуэтом лайнера. Я страдал. После недавнего знакомства на артековском, с мелкой галькой, безлюдном днём, пляже я, как изобретённый китайцами порох, вспыхнул и загорелся неподсудным желанием.

Экспедиция, в которой я служил геофизиком, стояла над Артеком. Иногда, в камеральные дни, можно было сбегать окунуться, что я и делал. И вот однажды спускаюсь на пляж в неурочное время и вижу на гальке живую, прав герр Паниковский, нимфу или фемину! Шоколадный, золотистый загар свободно лежал, как какой ни будь пастух, на её бархатной коже. Я окинул взглядом пустынный пляж, одни ли, нет ли конкурентов. Постоял, раздумывая и, проваливаясь в горячей гальке, пошёл к девушке. Она лежала на правом боку, рядом с кромкой ленивого, в этот час, прибоя и читала книгу. Издалека была видна приличная грудь под лепестками ткани, прикрывающим только самое необходимое, затем тоненькую талию, хорошего изгиба, невесомое бикини на попе и стройные, накачанные ноги. Одной рукой она придерживала страницу, другая лежала вдоль тела и пальцами мягко массировала колено согнутой правой ноги. Живая статуэтка! Поздоровался. Поинтересовался откуда у нас такие прелести? Она повернула в мою сторону голову и, не выказывая недовольства, даже приветливо, но с некоторым удивлением, посмотрела, сняв солнечные очки, на меня и я увидел её глаза и лицо. Глаза - в них не то, что утонуть, просто исчезнуть, испариться. Карие, между прочим. Отчего более глубокие, как у замечательных собак породы боксёр. Показались умными. Или осталось от текста книги. Прошлись по мне, и меня зазнобило. Остановилось дыхание. В животе невесомость... Нос, расширяющийся к губам, как у африканцев - только прибавил фантазии к начавшему внутри меня диалогу. Губы - широкие, под стать носу, набухшие, как только нацеловавшиеся, между двумя худыми, впалыми, светскими щеками, шевелились во след пробегающими мыслями. Выразительность их шевеления остановили на них мой взгляд, и на моё - Андрей, я услышал - Жанна. О, эти губы! И взгляд - изучающий вдруг произведённый на меня эффект. Подчёркнуто изящный подбородок. Такая выверенная линия изгиба под просящими, мне так показалось, губами. Нимфа почти невесомо касается изгибами тела постеленного полотенца. Сразу после “зазнобило”, практически мгновенно, я сильно захотел её как женщину. Как может захотеть молодой, опытный, мужчина. С доводами разума, и расстроенного рассудка, не пришлось даже спорить. Даже полное отсутствие времени, для осуществления желания - летом в экспедиции горячка - не оставляли мне надежды на забвение вспыхнувшей, как щёки у ещё невинной девицы, страсти. Там где располагается знаменитое по кинофильму “Карнавальная ночь” серое вещество, стало пусто, звонко и, до смешного, безумно.

Очевидно, что произведённый на меня эффект был замечен и оценен. Столбняк, кое-как прикрытый немногими оставшимися в памяти словами - кроме имени, в долю минуты стал невыносим и она, как - то отделилась от земли, грациозно и с вызовом пробежала несколько метров, оттолкнулась и полетела в море, в набежавшую волну.

...Жанна спиной чувствовала бурю моих чувств и, от этих моих переживаний, её артековское совершенство сияло женским, но возможно и пионерским удовлетворением. Часть тела, это чудо плоти и моего желания купалось в лучах древнего солнца и моего молодого взгляда. Руки и ноги ровно и уверенно несли её тело над Понтом. Каждый гребок заставлял струйки воды стекать по изгибам точёных мышц и влёк за собой мой возбуждённый взгляд. Почему море, а не я, касается её тела...? Но вода нас же и объединяла. Я легко догонял её и, как дельфин, касался её собою. Я подхватывал её на ладони и касался, как будто случайно, губами.

Несколько месяцев, урывками, чему мешала моя напряжённая работа в горах и её сменный график, мы играли друг другом в любовь и, даря ласки, вместе творили что-то несусветное, совсем как у Сидура, но только без, ... без последнего. Она словно специально так всё устраивала, что приступить к основному всё было неловко. Что творилось в эти секунды с генами и прочими нашими человеческими началами - не высказать. Ломило и гудело, лопалось и распадалось. Глаза и чувства, после такого любовного резонанса, детонировали, и собрать их по крохам было очень даже не просто. Мы, встречаясь, набрасывались друг на друга, ничего не замечая, и, видит Бог, это было даже интереснее и богаче чем сам акт, к которому стремились наши тела. После бурных объятий, бесконечных истязающих поцелуев всего, что попадало под губы и руки, от ладошек до вершинок груди и низа живота от меня и от плеч, спины, шеи груди с покусыванием и посасыванием стоящего дыбом моего существа от неё. Каждый раз, отрываясь, друг от друга мы, мокрые и дышащие как два паровоза после сибирских горок, очень удивлялись произведённому нами безобразию и скорости, с которой это случалось. Кисти рук и зубы выбивали тремоло. Будущая любовь, после таких бесконечно нежных, но таких желанных истязаний, могла для обоих стать, собственно, последним днём жизни. Но об этом не думалось. Появился даже некий спортивный интерес - оттянуть более дорогое, главное на потом, на вкусненькое. Целуясь и ласкаясь, мы так опустошались пропитавшей нас любовью, что, расставаясь, еле уползали в полной невменяемости к окружающему нас прекрасному миру. Наши губы научились минутами блуждать по телу, а казалось, что часами, а языки и пальцы заводили вновь и вновь без того взвинченные ощущения. Бесконечно оставаясь одним чем- то целым, когда руки, ноги, тела - всё проникает и впитывает, мы, в тоже время, умудрялись любоваться друг другом и вновь и вновь пропадать в изгибах шеи и локтей, лопаток и запястий, скатываться с крутых бёдер и останавливаться на мизинцах. Ласкать приопустившиеся налитые, точные, как меткое слово, груди, после того как расстёгнёшь крючки у лифчика, любуясь загорелой спиной и легко касаясь её губами. И конечно брать в рот торчащие, как “Ласточкино гнездо”, взбаламученные любовью соски.

 

Так продолжалось до осени. До золотой крымской, тёплой и безлюдной осени. Когда зелень с гор, незаметно для глаз, сползла к морю, оставив после себя все оттенки рыжих красок. Когда местные наделали на зиму запасов помидор и огурцов, варенья, компотов. А сам виноград, набрав, наконец-то от солнца, долгожданной спелости, превратился в вино, а пчёлы насобирали нектара и изготовили мёд. Когда изменился цвет волны - она стала более серой от подхваченного со дна мелкого песка, от плавающего мусора, оставленного в море отдыхающими. Когда на лавочках, стоящих вдоль набережной, успокоенной после лета Ялты, появились старички астматики и старушки в смешных очках и поддёвках, умудрённо смотрящих в бесконечность игры ветра и морской волны. Когда наработавшуюся за сезон “Мухолатку” и другие суда вытащили на береговые козлы для ремонта. Именно в это время у подножья Аю-Дага, там, где по известной фотокарточке, мишка пьёт воду, и где над водой возвышаются несколько почти плоских, вылизанных ветром и волной камней, когда-то сброшенных бесконечными землетрясениями в воду, и произошёл последний акт замечательной любви мужчины и женщины.

На эти камни, как будто что-то вспомнили и испугались, что забыли, почти бегом, мы и заторопились, перепрыгивая с камня на камень, с валуна на валун. Это был уже не пляж, а самый обыкновенный морской берег, без пляжа и песка. Спешили как на пожар. Ни о чём не говорили, иногда только останавливались и, наспех, как бы проверяя правильность действий, целовались. Я только и успевал, что приобнять Жанну и провести руками по прохладным, золотым её ногам, снизу вверх и прижаться лицом к животу. На камнях она первая, торопливо сбросила с себя всю одежду и я, впервые за целое лето, на самом малом расстоянии увидел её тело. Даже перестал раздеваться - настолько было красиво и интересно её тело на фоне дикой природы. Весь её вид, от тёмно-рыжих волос на голове, с двумя короткими толстыми косицами, вскинутые вверх руки, потянувшие за собой груди, втянутый живот и тёмное полоска пониже, с пружинившие ноги, и ошеломительной пластики попа - её тело поднялось в воздух над водой и, мелькнув светлыми ступнями, без брызг ушло в воду. Я перевёл взгляд на оставленные на камне цветное платье и белые трусики. Почему-то аккуратно положил рядом с её одеждой свои брюки, плавки и также без брызг вошёл в воду. Быстро её догнал, и в благодарность за увиденное, поцеловал ещё раз её мокрые, солёные губы. Внутри меня всё было не на месте. Немного уйдя в море, мы вновь обнимались, ласкались, но что-то у нас произошло. Я ещё по инерции и, на некоторых иных правах, гладил её и даже прижал ладонь к её лобку, и поцеловал. Жанна ответила сильнейшим поцелуем, но... невидимый поезд уже беззвучно набирал скорость. Ещё она мягко, но уверенно, взяла в руку то, что так хотело её... - как бы прощаясь.

Выбрались на ветер. На тёплые камни. Молча, дрожа мелкой, противной, дрожью, вытерли друг другу остывшие в воде тела и легли на постеленное полотенце, приятно ощутив тепло от плит. Слегка растерянный я, всё же, обнял её и, целуя лёгкими поцелуями, грудь и выше, попробовал вернуться к тому, что ещё вчера было таким ясным. Положил руку Жанне на прохладную, твёрдую грудь, ногой раздвинув её ноги, и прижал своё бедро к лобку. Жанна слегка подала таз вверх, прижимаясь ко мне, но не ответила как обычно. Тогда я ладонью правой руки приподнял её голову, и мне показалось, или это было, в самом деле, что я увидел слезинки. “Ты что?” “Не знаю. Кажется, сказка заканчивается... Правда хорошей нотой, но всё же” - прошептала Жанна. “Но почему?” - удивился я. “ ‘Знаешь, пока мы любили друг друга, я была тебе интересна. Мы столько говорили, так было интересно. Даже то, что мы так необычно любили - Жанна внимательно посмотрела на меня - а теперь будет всё не так. Я стану твоей женщиной, а наши отношения обычными. Жаль!” Я лёг на Жанну и, уже двумя ладонями поддерживая её голову, как мог веселее посмотрел на неё и, в то же время, чувствуя, как её тело подо мной как бы исчезает, произнёс первое, что пришло на ум: - “Лапушка, милая моя, что ты..., сказка только начинается. Но если она не начнётся - я сделал паузу и улыбнулся своей мысли - я до дома не дойду, взорвусь. Представляешь, что в Артеке начнётся? Следователи из Москвы. Отпечатки пальцев. Допросы. А с кем ты будешь любиться, если меня разорвёт? А ты говоришь конец. Всё только начинается!” Я перевернулся на спину и увлёк Жанну за собой. Теперь она оказалась на мне и отстранилась, чтобы видеть моё лицо. Я согнул ноги, и Жанна медленно сползла по моим ногам мне на живот и вдруг весело рассмеялась, и набросилась на меня. “Ох, как же я люблю тебя, Андрей. Всё же ты особенный. Жанна помолчала. В общем, бери всё! И это, и это - Жанна тыкала пальцем в свои губы, груди, живот и ниже. Всё твоё на веки вечные и даже дольше”. “ Спасибо за такие щедрости, миледи, но достоин ли?” - ответил я, как мог, в тон и, легко подняв её, поднес ко рту и поцеловал Жанну там. Носом втянул бодрый запах моря и водорослей. Мои губы ощутили прохладу её губ, и я приник к ним в ласковом, трепетном, столь долго ожидаемом, поцелуе. Жанна откинулась спиной на мои колени и развела ноги.

Над нами на бреющем пролетела чайка. Наклонив голову, посмотрела на нас равнодушным глазом и, взяв ветер, ушла в небо. В будущее. Которое уже не вернёшь.

Писано тридцать два дня

зимою 2000 - 2001 года и закончено

перед Рождеством Христовым.

Александр Зиновьев