К обеденному перерыву солнышко добралось до моего рабочего кабинета и стало так припекать, что пришлось открыть створку окна.

Вместе с гулом автотранспорта, сплошным потоком везущего по трассе рабочий люд обедать, в кабинет ворвалось жизнерадостное воробьиное чириканье. В струящемся из окна морозном воздухе ноздри уловили еле различимый горьковатый аромат нагретой солнцем древесной коры кустов жимолости под окном. Вокруг тонких оснований их стволов и каждой веточки, торчащей из снега, образовались воронки овальной формы – ожили деревца!

Всё пространство от окна до трассы сияло таким ослепительным светом, что было больно глазу, и еле проглядывала идущая параллельно трассе широкая тропинка, натоптанная за зиму. И всё окружающее земное великолепие венчала бесконечная небесная голубизна, лишь слегка обесцвеченная солнечным светом.

 

На тропинке появилась дама средних лет. В высокой меховой шапке, шикарной шубе до пят и оленьих торбазах, мелькающих под полами шубы при каждом её шаге. Шла она неторопливо, но раскраснелась-порумянела от ходьбы и припекающего солнца, и выражение такого чисто физического удовольствия было у неё на лице, что невольно стал за ней наблюдать.

Шествовала она себе степенно (ну, вылитая боярыня Морозова!), наслаждаясь предобеденным променадом, как вдруг неожиданно взмахнула руками, быстро присела и очень несолидно стала на четвереньки. Меховая шапка нахлобучилась ей на нос, полы шубы крыльями прикрыли тропинку и прилегающее пространство, и поначалу показалось совершенно непонятным такое дамское поведение.

Всё разъяснилось, когда дама опёрлась руками в утоптанный снег и с усилием выдернула глубоко увязшую посреди тропинки ногу без мехового сапожка на ней. Приподнялась, опираясь одной рукой и балансируя на весу ногой в белом шерстяном носке на ней, потянулась свободной рукой за сапогом в образовавшуюся лунку - и провалилась в подтаявший наст тропинки другой ногой.

 

Пока с улыбкой наблюдал за её барахтаньем, припомнилось, как двадцать лет уже тому назад, обитая в лесу, с нетерпением ждал наступления марта.

Как поутру гулко звенел под ногами наст, образовавшийся за ночь поверх двухметровой толщи снега и до того прочный, что можно было ходить по нему и без лыж.

Как даже сквозь тёмные очки неимоверно слепило переливающееся сияние бесконечного белоснежного пространства, множащее и без того яркий поток солнечного света.

Как изо дня в день под собственной тяжестью сползала вниз по южным склонам сопок охотничья тропа, и как в полдень пробирался по ней, словно по минному полю, и неожиданно ухался в снег по пояс на широких самодельных лыжах вместе с набитой лыжнёй под ними.

Как одуряюще благоухали нагретые жарким северным солнышком хвоя елей и сосен, береста, кора лиственниц и тальника.

Как пьянил запах озона, исходящий от тающего снега, и как на привале в безветренном закутке слышалось журчание воды где-то глубоко подо мной.

Как беззаботно носились среди деревьев мелкие пичужки и безбоязненно гонялись друг за дружкой белки по стволам и веткам.

Как совершенно не хотелось двигаться, не то, что охотиться, а хотелось так и сидеть с закрытыми глазами, подставив лицо ласковому теплу.

Как вечером одновременно с узкой полоской заката появлялись на потемневшем небе первые звёзды, и как горели огнём припечённые за день щёки и нос…

 

Дама, между тем, добыла сапожок, вытряхнула из него снег, обулась. Потопталась обеими ногами, расширяя образовавшееся углубление в снежном насте, и ползком выбралась на тропинку. Осторожно встала в полный рост, утвердилась на ногах, тщательно отряхнулась, поправила шапку, сделала несколько шагов - и завалилась снова.

После третьего своего провала плюнула в сердцах боярыня, подхватила полы шубы руками, повернулась в сторону трассы, отчаянно шагнула с тропинки в нетронутый снег и побрела по целику, оставляя за собой глубокую колею.

Весна, однако!