Глубокоуважаемые читатели, скоро я вас покину! Но не в неизбежном смысле, а в другом: прекращу производить юмор, ибо ухватить материальную выгоду (даже малюсенькую) в этом легком жанре никак не получается. А ведь кушать хочется. А ведь опыт бескорыстного созидания и потом платного продвижения юмора в массы, имею немалый.

А еще я выпестовал такой принцип: измышлять новые тексты только по нужде и экономно пользоваться уже сочиненными, адаптируя их ко всем призовым конкурсам и комбинируя так и сяк. На сей раз «так и сяк» улеглись в конспект лекций.

 

ЛЕКЦИЯ 1. Как делать штаны?

 

Я достаю из широких штанин...

(Владимир М.)

 

Про дубликат бесценного груза, лежащий в штанинах гражданина, знает каждый взрослый человек, когда-то учившийся в школе. В средней советской школе. Но вот о самих штанинах, являющихся неотъемлемыми частями штанов, знают далеко не все. И не всē.

Но должен ли я писать на эту тему? На весьма щекотливую тему одежды, прикрывающую нижнюю (репродуктивную!) часть тела. На различных ведомственных диспутах, в разговорах с молодыми работниками и работницами различных производственных коллективов (швейных цехов, ателье индпошивов, дорогих бутиков и др.) я всегда устно затрагивал эту важную для мужчин тему. Нынче мне кажется, что, снимая, одевая и ознакомительно ворочая штанами, а также соответствующими рифмами, я покажу читателям этот уникальный вид одежды с совершенно неизвестной, неизученной стороны.

«Шаланды, полные кефали (в штанах),

в Одессу Костя приводил (без штанов).

И все биндюжники вставали (в штанах),

когда в пивную он входил...»

Эта бородатая шутка с накладными штанами — из моего школьного детства. (За компанию оттуда же еще одна: «Пифагоровы штаны на все стороны равны».)

Да, детей (и совсем молодых литераторов тоже) всегда интересует, что внутри штанов. И, вырастя из своих коротких штанишек, они пытаются это выяснить, порой, заглядывая, куда не следует.

После моей работы перелицовщика станут ясны внутренности штанов. Если штаны при этом немного попортятся — простите! Со штанами-брюками ругаться не приходится — это нам учебный литературный материал.

Литературные штаны успешно шили разные выдающиеся лица. Вот несколько примеров, начиная, естественно, с поэтов.

Знать, оттого так хочется и мне,

Задрав штаны, бежать за комсомолом.

(Сергей Е., «Русь уходящая»)

Эх, и заведу я себе тихоокеанские галифища,

чтоб из штанов выглядывать как коралловый риф!

(Владимир М., «О дряни»)

Теперь представляю раритетный пример прозы, в которой один молодой поэт (с которым я знаком лично) описывает штаны другого поэта (с которым я был знаком шапочно).

В жижице стояли худые штанины Мотрича, оканчивающиеся чешскими невысокими сапогами, и еще более худые черные штанины юноши Миши Басова, заляпанные грязью и уходящие в бесформенные пьедесталы двух грубых ремесленных ботинок, завязанных продетыми во множество дырок шнурками. Увидав эти ботинки, книгоноша простил художнику презрительное неверие в то, что еще кто-либо кроме Мотрича способен писать хорошие стихи.

(Эдуард Л., «Молодой негодяй»)

Случалось, что штаны прокрадывались и в названия произведений. И если поэма «Облако в штанах» на слуху у многих (особенно у женщин; еще бы: «Если хотите, буду самым нежным, не мужчина, а облако в штанах»), то об историческом романе «Штаны господина фон Бредова» слышали лишь избранные.

Кстати, в тексте указанной поэмы собственно «штанов» нет, но встречается их брючная разновидность: «Выньте, гулящие, руки из брюк». (Глубокий исследователь обнаружит там еще один тип одежды: «Хорошо, когда в желтую кофту душа от осмотров укутана!» Но с кофтами и юбками разберемся в другой раз.)

Иной раз молодые поэты мне говорят: «Вы только посмеиваетесь и ничего не создаете! Старые выкройки штанов плохи, а где ваши новые? Дайте нам правильные размеры! Дайте учебники!»

Я отвечаю: «Вы хотите хоть что-нибудь писать? Пусть так — это не худший из пороков. И еще хотите знать, как это делается? Хотите постичь, почему вещь, написанную о полезных для общества штанах, с полными рифмами, ямбами и хореями, а иногда и пятистопным амфибрахием, отказываются принимать за поэзию? Да, вы вправе требовать от немолодого автора (то есть от меня), чтобы он не уносил с собой в гроб секреты своего ремесла».

Между прочим, я тоже кое-что хочу. В частности, полностью сорвавшись с литературных тормозов, хочу весело написать о литературных штанах, причем не как начётчик, а как практик. Хочу и делаю, что хочу!

Я достаю из чужих панталон:

Дубликаты бубнового туза,

Махорку, расческу, копейку, талон

Писателей Союза.

Вернемся к молодому негодяю, успешно переквалифицировавшемуся из подростка Савенко в портного Эдуарда.

«Подумав, Эдуард решил сшить брюки сам. Прежде всего, он в сотне точек измерил свои собственные расклешенные брюки и перенес размеры на бумагу. Получился чертеж брюк. [...] Конечно, он никогда не шил брюк, но иголку держать в руках умел. Несколько лет практики — подпольного, втайне от матери, зауживания штанин, сделали его вполне сносным передельщиком брюк. [...] Еще мальчиком он иногда умудрялся заработать пару рублей тем, что увеличивал соседкам по дому [...] выкройки из журнала «Работница». [...] Вооруженный этими начальными навыками и здравым смыслом, затратив на свое предприятие сорок восемь часов (особенно трудно оказалось понять устройство карманов), он соорудил брюки. И мать, Раиса Федоровна, к собственному удивлению, обнаружила, когда сын надел их, что это хорошие брюки. Можно сказать, даже отличные брюки».

Итак, неотъемлемость штанов от современного литературного процесса можно считать доказанной. Но почти все редактора отделов поэзии (из тех трех, которых я знаю) жаловались мне, что они не знают единственно верную ширину штанины, а также не успевают следить за модой на манжеты. Во имя поднятия их квалификации, во имя расцвета поэзии в будущем декларирую: пошивка штанов — это не есть сама по себе цель поэзии, иначе поэт выродится в закройщика из Торжка, упражняющегося в толковании Торы или в составлении рекламы ненужных вещей. Но поэзия начинается там, где есть штаны, во всех их разновидностях!

Нефть достаем из холмов и равнин:

Мегатонны бесценного груза...

Закройщик, поэт и кальсонный раввин —

Народная обуза.

Едва ли такой стих узаконила бы классическая поэзия. Но эти строки бесплатно усыновят десятки литературных порталов, понимающих юмор!

Говорю честно. В моем юмористическом словотворчестве я никогда не использовал галифе и шаровар, в отличие от панталон и рейтуз.

В своей одежде он всегда наблюдал предпоследнюю моду. (В летний сезон у гусар вошли в силу рейтузы на подтяжках и зеленые носки-карпетки; светские дамы предпочитали цветные трикотажные панталоны.)

(Семен Г., «Египетские ночи Варвары»)

Знайте все: в юмористической работе нет общих правил. И это правило — чистая условность. Как в шахматах. Даже первые ходы разнообразны: а-4 (дебют Уэра), бэ-4 (дебют орангутанга), цэ-4 (английское начало), дэ-4 (никакая страна не посмела захватить), е-4 (никакой человек не сумел приватизировать), эф-4 (дебют Берда), же-4 (дебют Гроба), аш-4 (дебют Деспре-бегемота)... Но уже первым ответным ходом критик с нахмуренными бровями и до скрипа стиснутыми зубами начинает контратаку: а-5, бэ-5, цэ-5, дэ-5, е-5, эф-5, же-5, аш-5... Однако гениальный второй ход конем (на клеточки а-3 или аш-3) легко собьет «колосса» с его глиняных ножек. «Совсем как неожиданные рифмы в стихе».

С моей точки зрения, лучшим юмористическим произведением будет то, которое написано по стопроцентно предоплаченному заказу ЮНЕСКО, имеющее целевую установку на неоспоримую победу многогранной многовековой всемирной Культуры, переданное только цензурными словами, выразительными и понятными всем, даже критикам, сработанное на компьютизированном рабочем столе писателя, оборудованном клавиатурой и мышкой, и доставленное в редакцию без всяких там «аэропланов», а по электронной почте. Я нарочно заостряю, упрощаю и карикатурю чужую мысль. Делаю это, чтобы смешнее показать сущность современной литературной работы над штанами, а также застолбить правильный подход к производственному процессу.

Так как же делаются литературные штаны? Кое-что об этом уже написано выше, но есть еще темы и соображения разной ясности и мутности... Однако, пожалуй, пора перевести дух. С этой целью приведу здесь почти анекдот. Точнее, почти быль.

Как-то раз, еще при царе, Владимир М. повстречал на одной петербургской квартире Сергея Е., одетого в лапти и рубаху с какими-то вышивками крестиками. Поскольку М. уже оставил в покое свою желтую кофту, он завистливо осведомился относительно клевой одежи конкурента:

— Это что же, для рекламы?

Е. ответил ему «голосом таким, каким заговорило бы, должно быть, ожившее лампадное масло».

— Мы деревенские, мы этого вашего не понимаем... мы уж как-нибудь... по-нашему... в исконной, посконной...

Поскольку футуристу М. деревенские стихи Е. были враждебны, он сказал:

— Пари держу, что вы все эти лапти да петушки-гребешки бросите!

После убедительной победы Великой Октябрьской Социалистической Революции рабочих и крестьян 1917-го года М. встретил Е. Конечно же, у Максима Г., у кого же еще?! Е. был в штиблетах, при пиджаке и соответствующем галстуке. Стало быть, по сути, пари он проиграл, хотя его формально и не заключал. Сославшись на это, Е. проигрыш не отдал, а М., клеймивший тогда «прозаседавшихся», от огорчения быстренько придумал (и озвучил в присутствии Айседоры Д.):

— Хотела б увидеть я вас без портков...

— Сегодня никак — я бегу на партком.

Отсмеявшись, весь беспартийный треугольник запил партийную шутку (и внеклассовую рифму) полусладким советским шампанским...

Недавно открытый мной недлинный жанр миниатюрморта вынуждает автора наступить на горло собственной лебединой песни и безотлагательно устремиться к завершению.

«Вроде выводов»:

1) Массовое изготовление литературных штанов — производство. Не труднейшее, не сложнейшее, но производство.

2) Новизна! Новизна пошивочного материала обязательна для каждого поэтического произведения о штанах.

3) Работа стихотворца-швейника должна вестись ежедневно и еженощно для улучшения мастерства и для накопления поэтических заготовок.

4) Хорошая клавиатура и умение обращаться с нею важнее умения писать без ошибок подохшими размерами.

5) Чтобы правильно понимать социальный заказ на штаны, поэт должен быть в центре груды дел и суматохи явлений. Знание теории кроя, знание реального быта и тенденций высокой моды для поэта важней, чем схоластический учебничек Квятковского.

6) Только производственное отношение к литературному искусству уничтожит беспринципность вкусов, поставит в ряд различные виды штанов: и стих, и прозу, и славянские шаровары, и шорты безродных космополитов, и стиляжные брюки дудочкой.

7) Нельзя придавать выделке, так называемой технической обработке штанов, самодовлеющую ценность. Но именно эта выделка делает художественное произведение годным к употреблению. Только разница в этих способах обработки делает разницу между литераторами и портными.

8) Бытовая литературная обстановка так же влияет на создание настоящего произведения, как и все другие факторы. Слово «стиляга» стало нарицательным для всякой художественно-обывательской бытовщины. К сожалению, борьба эта часто велась не только с узкими брюками, но и с их носителями.

9) Даже прикид литератора, даже его домашний разговор с женой об оторвавшейся на гульфике пуговице должен быть иным, определяемым всем его прозопоэтическим производством.

10) Надо, чтоб государственные органы просвещения масс перетряхнули шкафы, полные малоэстетичного брючного старья.

Итак, моя «брючная» попытка — слабая попытка юмориста-одиночки, только пользующегося литературными штанами великих словесников.

И пусть не улыбаются критики, ибо я стихи какого-нибудь Бродского-Маяковского расцениваю в тысячу раз выше, чем свои.

 

ЛЕКЦИЯ 2. Мастер-класс неподсудного плагиата

 

Призрак плагиата бродит по литературным порталам.

(Семен Г. и Карл М.)

 

0. В начале было Слово. Одно-единственное слово. Без кавычек. Без цензуры. К счастью, без копирайта. К сожалению, без юмора.

1. Уже на следующий день появились другие слова, а также последовательности слов разной длины — предложения.

2. А еще через день родилась поэзия — низшая форма словесного художественного творчества, где слова подбираются по звуковому сходству, но без обязательности смысла, что обычно оправдывается невменяемостью потока поэтического сознания и неуправляемостью лирически пейзажных или лирически гражданских чувств, переполняющих сочинителя.

Вы не поверите, но поэзия — это всего лишь особый способ организации речи; привнесение в речь дополнительной меры (измерения), не определенной потребностями обыденного языка.

3. Спустя неделю оформилась высшая форма того же творчества — проза, не требующая подбора слов по звуковому сходству, но содержащая, как минимум, элементы смысла.

Вы не поверите, но проза — это всего лишь устная или письменная речь без деления на соизмеримые отрезки, именуемые... стихами.

Соизмеримость морским узлом связана с ритмом. Отсюда литературная лемма: говорящий (пишущий) ритмично — поэт, а делающий то же самое неритмично — прозаик.

Люди, гордо именующие себя поэтами или прозаиками, хотят подчеркнуть, что не производят материальные блага, — например, как кузнецы подковы — а занимаются искусством. Иногда чистым искусством.

4. Как только некоторые смыслы закрепились в головах, к ним подъехал и юмор. На первых порах он лишь играл со смыслами, но был бесцветным и плоским. Освоившись и заматерев, юмор стал двусмысленно заигрывать со смыслами и местами почернел. В моменты редкого вдохновения он белоголовым сипом взмывал с привычной плоскости в третье измерение высоты.

5. Точная дата рождения художественной литературы засекречена. Едва оформившись, как вид искусства, использующий в качестве единственного материала слова и конструкции естественного языка, она активно занялась авторскими правами с целью отделить гонорарные зерна авторских произведений от плевел произведений фольклора.

Параллельно агнцы творческих союзов отделялись от козлищ, не сумевших своевременно стать их (союзов) членами.

Огорченный этими тенденциями юмор сочинил хохму про отделение котлет от мух. Через год она превратилась в банальность, повторяемую миллионами.

6. Несколько последующих счастливых веков человечеству удавалось обходиться без копирайта, поскольку и авторов (поэтов, прозаиков, писателей и литераторов), и результатов их своеобразного труда было немного. Эти авторы настолько высоко ценили себя, что ни за какие коврижки не опустились бы даже до однократного цитирования собрата по гусиному перу. Вот времена! Вот нравы!

7. Первая промышленная революция и луддиты, разрушители машин, в корне изменили упомянутые нравы. В худшую сторону, поскольку некоторые авторы перестали брезговать цитированием. Случалось, не только фразочки, но и сюжетики кое-какие перепархивали из одной головы в другую...

8. Однако некоторые недоразрушенные машины выжили и на определенном этапе своего развития переродились в персональные компьютеры. Вот тут-то и наступил великий литературный перелом. Плагиат перестал бродить призраком по Европе, а материализовался — как бы соткавшись из воздуха — и гадким паразитом (глистом) проскользнул в туловища некоторых авторов. А оттуда в соответствующие головы. Между прочим, число им — легион.

9. Юридическая практика двух последних десятилетий показала, что ни копирайт, ни прочие смешные значки — с кружочками и без оных — не решают никаких проблем обкраденных кузнецов пера. Плагиат амебного уровня с похабной ухмылкой размножается на глазах оторопевших правоохранителей. Однако нам претят нулевые отметки над уровнем моря, мы прикуем ваши взоры к сияющим вершинам неподсудного плагиата...

Ну, десяти тезисов, пожалуй, достаточно?

 

МАСТЕРКЛАССНЫЙ РАЗДАТОЧНЫЙ МАТЕРИАЛ

(извлеченный на взаимовыгодных условиях

из внешкольного сочинения Эзопа Н.-сына

«Как я вне классно провел лето 1917-го года»,

написанного в навеки незабвенной беседке

в рамках Дамоклова меча переэкзаменовки

за Право и Честь перейти в 9-й класс)

 

1. А цитаты закавычивать больше я не буду. Экзаменаторы ведь с понятиями? По ним и разберутся: где я, а где кто.

[Автоплагиат Эзопа Н.-сына.]

2. В чаще оврага, как в жесткой постели, мне не заснуть: суета-теснота. Лето, а почки отпасть не успели, листья в одежках стоят — красота!

[Задание: догадайтесь, у кого «сплагиачено»? Ну, это почки-ягодки. Цветочки ниже.]

3. Вокруг изобилие цветочков и деревьев разных ценных пород и сортов (березоньки-голубушки, тополя-тополя, антоновские яблони в цвету, дуб Т.) и духмяные травы (ковыль, лебеда, конопля, Иван-да-Марья-Ивановна). И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной.

[Задание то же. Подсказки внутри.]

4. Пришла пора разобраться с березами. Представьте себе березовую рощу, поднимающуюся на бугор. Представьте ее себе как авангардистскую декорацию нехитрой драматургии человеческих страстей. А не очень Горькие «страсти-мордасти» придут в августе, и будут еще те.

[Без задания, ибо догадаться трудновато будет. Или нет?]

5. Дуб Т. На краю дороги, неподалеку от непредвиденной беседки, стоял дуб. Вероятно, в 10 раз старше берез, составлявших лес. Он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися ему старыми березами и молодыми березками. Только он один не хотел подчиниться обаянию времен года и не хотел видеть ни зимы, ни весны, ни лета, ни осени.

[Без задания, ибо догадаться проще пареной репы. Или нет?]

6. Конец дуба. «Да, он прав, 1000 раз прав этот дуб», — думал князь А. Потом он забыл думать о дубе и вспомнил думать о себе короткими словами: «Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это. Надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь». С последней частью последней фразы, пожалуй, можно согласиться.

[Обдумайте: согласны ли вы с последней частью последней фразы.]

7. Видимо, заболел: не хочется читать, хочется всюду «соваться» со своими комментами. Но надо терпеть. Что же делать, надо жить! Я мог бы написать в назидание потомству целый трактат о том, как надо жить. А я пока не мог бы. Надо дело делать. Надо держать процент и не перегибать линию. Работать, работать. Надо жить, надо жить (3 сестры целуются с В., 3 раза).

[Без задания — лень придумывать.]

31.8. Глубокоуважаемые члены переэкзаменовочной комиссии! Мы будем жить. Переживем длинный-длинный ряд летних дней и долгих-долгих летних вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться, читать для себя и писать для других. Или писать для себя и читать для других. А потом мы отдохнем. 1.9 мы, школьники, услышим ангелов и увидим все небо в алмазах.

Конец лету. Все свободны.

 

ЛЕКЦИЯ 3. О горении рукописей

 

Рукописи не горят.

(Михаил Б., говорящий устами В.)

 

Ой ли? И даже более утвердительно-наступательно: а вот и нет! Некоторые рукописи горят, еще как горят... Этот факт и Гоголь Николай Васильевич подтвердит. Точнее, он подтвердил бы, если бы представилась ему такая возможность. И с юмором, как он умеет, разложил бы по полочкам всю технологию сожжения им мертвых душ. В историко-литературном смысле — второго тома.

А еще рукописи тонут, особенно хорошо тонут, будучи фундаментально утяжелены краеугольным камнем, крепко привязанным к переплету.

Случалось, что рукописи навсегда заливались вешними водами классических рек, а иногда они оказывались навеки погребенными под застывшими потоками вулканической лавы, некстати растекшейся в нежелательных для авторов местах.

Другими словами, известное образное утверждение, вынесенное в эпиграф, витает в романтических эмпиреях и его надлежит опустить на чреватую чрезвычайными ситуациями непредсказуемую землю.

Сообразуясь с 10-ми годами 21-го века, уточню, что современные рукописи — и плохие, и хорошие — изначально находятся в головах писателей (и плохих, и хороших). Но они не могут там оставаться долго (тем более — навечно), поскольку головы писателей от них очень устают. Вот и приходится нам — современным писателям — переносить придуманное на современные формы: бумажные и электронные.

(К сожалению, ни Гоголь Николай Васильевич, ни Михаил Б. ничего не знали об электронных формах. В., конечно, о них знал, но помалкивал, давая историческому процессу идти своим чередом.)

Так вот, в бумажной форме нынешние рукописи, не пропитанные специальными составами, хорошо горят. Известна и температура хорошего горения — 451 (четыреста пятьдесят один) градус по Фаренгейту (233 градуса по Цельсию, а по Реомюру и Кельвину лень пересчитывать).

Во времена Гоголя Николая Васильевича рукопись в бумажной форме обычно состояла из одних только листочков, перевязанных уже изобретенным лыком и не охваченных скоросшивателем, папкой с зажимом или гибким переплетом. Сейчас, конечно, дело обстоит по-другому: даже очень плохую рукопись писатель сразу же облекает в твердый полноцветный переплет, превращая ее в так называемую метакнигу или, по-простому, в кирпич. До книги кирпичу не хватает выходных данных и ISBN. Кстати, наличие в книге указанной аббревиатуры и даже гигиенического сертификата не превращает ее автоматически в настоящую книгу, которую не стыдно направить на хранение в престижную Вавилонскую библиотеку. Кстати, главный человек в этой библиотеке — Борхес Х. Л., как уже догадались многие, — ужасный формалист, и если в присланной книге меньше 400 страниц, то не найдется ей местечка ни на одной даже самой периферийной полочке. Так что, господа современные писатели, на этапе верстки книги — или раньше! — думайте хорошенько...

Во времена мертвых душ листочки рукописи запросто могли быть унесены в другое полушарие внезапно налетевшим бураном. («Ну, барин, — закричал ямщик, — беда, буран!») А в нынешние времена, когда всē на продажу, а конкуренция между писателями очень высокая, бумажные листочки рукописи могут понятным химическим образом раствориться под действием какой-нибудь враждебной кислотно-щелочной среды.

Однако вернемся к горению — «пока свободою горим», так сказать. Особенно хорошо (быстро) горит так называемый книжный блок. Переплет же может полыхать, гореть, тлеть, обугливаться... Дым, возникающий при обугливании или тлении современного переплета, очень вреден для здоровья писателя, поскольку переплеты сейчас делают не из дерева, а из полимерных (часто — канцерогенных) материалов.

«А как обстоят дела с электронными формами?» — возможно, спросит нетерпеливый читатель. Нетерпеливому ответим сразу же.

В застойных 1970-х и разнообразных 1980-х годах легкого повседневного доступа к советским мейнфреймам Единой Серии ЭВМ советские писатели не имели. Ситуация изменилась, когда они, в бандитские 1990-е годы, неизвестно как накопив немалые деньги, обзавелись персональными компьютерами. И тогда писатели (и хорошие, и плохие), перестав быть советскими, стали хранить рукописи сначала на дискетах (8 дюймов, потом 5 с четвертью, потом 3 с половиной), потом на жестких дисках, потом на компакт-дисках, потом на флешках. Все это аппаратурное разнообразие, о котором знал В. («наша аппаратура всегда при нас»), задумывалось, проектировалось, производилось и продавалось специально для того, чтобы рукописи (и плохие, и хорошие) не сгорали.

Изредка, с непривычки, писатели, накропавшие за одну плодовитую ночь целый роман, забывали нажатием одной-единственной кнопочки сохранить плод своих интеллектуальных усилий, но в целом прогноз глубокоуважаемого Михаила Б. стал оправдываться.

Казалось бы, несгораемости рукописей (в широком смысле — их неуничтожимости) надо радоваться, но была в этом и оборотная сторона медали. Рукописей (и писателей тоже) стало слишком много, а творческая дробь «хорошие / плохие» быстренько покатилась в направлении нуля.

Первыми эту грустную тенденцию подметили литературные критики. Самые умные из них объединились с самыми продвинутыми читателями и создали комитет. Отцы-основатели, несомненно, обладавшие чувством черного юмора, придумали ему таинственное название — Комитет Гоголя-Булгакова — с жуткой аббревиатурой.

В бандитские 90-е годы прошлого века этот КГБ на глупом доверии собрал деньги с низовых читателей и малую толику их заплатил программистам за небезызвестный Вирус падающих букв. Этот мягкий компьютерный шанкр издевательски поражал все подряд электронные рукописи (и хорошие, и плохие). Тексты, полные смыслов, превращались в отдельные бессмысленные буковки, которые на мониторе снежинками сыпались сверху вниз, но, достигнув «земли», не таяли, а валялись там, образуя кучки «окаменевшего дерьма» разной высоты.

Спасителями мягко шанкрированных рукописей стали отечественный Касперский и зарубежный Нортон, разработавшие и продавшие писателям соответствующие антивирусные программы...

С появлением Интернета писатели кинулись осваивать сайты, файлообменники, облака (перистые, кучевые и слоистые — все в американских штанах), литературные порталы и такого же качества Интернет-журналы.

Чтобы случайно не потерять навсегда какую-нибудь рукопись, писатели стали рассылать ее на десятки электронных адресов. Вот какими они стали умными и компьютерно продвинутыми.

Как итог, хороших рукописей стало ничтожно мало, а плохих... вы сами знаете сколько. Однако и КГБ не дремал. Он вышел из тюрьмы, обновился составом и на новом доверии абсорбировал (привлек) новые, очень большие американские деньги.

В террористические 10-е годы нынешнего века этот корыстолюбивый комитет по традиции заплатил программистам, естественно, малую толику, за новый вирус. На этот раз за трудно излечимый компьютерный сифилис на основе самообучающихся нейроноподобных сетей, которые анализировали смыслы и авторские стили рукописей. А затем этот сифилис, не уничтожая, безжалостно «портил лицо» всем хорошим и посредственным рукописям, оставляя без изменений лишь самые плохие.

Иностранный Нортон уже на пенсии и занят гольфом, а отечественный Касперский поменял профиль — стал плохим писателем, так что надежд на хорошую новую антивирусную программу пока мало. Над литературным миром навис Дамоклов меч утраты ВСЕХ хороших электронных рукописей. Возможно, следует немедленно — по диалектической спирали — вернуться к испытанной бумажной форме...

Вот как нынче «обстоят дела» с рукописями, глубокоуважаемый Михаил Б. Так что «Ну-ка, Бегемот, дай сюда роман» пока под большим вопросом.

 

ЛЕКЦИЯ 4. О длине миниатюры

 

О свойствах миниатюры написаны сотни теоретических работ. Почти все умные. Скрупулезно исследованы доминанта в символическом аспекте действия и рецессив неотъемлемого знакового смысла. Само собой, перепаханы: самостоятельность, неделимость и законченность динамичного и пропорционального литературного произведения, построенного, безусловно, на авторских образах... И только пустячок «малого размера» упущен дотошными специалистами. Вот и хорошо! Ибо найден дилетантом пятачок литературоведческой целины!! Засучив рукава, спешу ее умственно освоить.

В 2010-е годы поголовного оцифровывания не пристало теоретикам и практикам художественной миниатюры, пользоваться столь метрологически туманной характеристикой размера. Даешь число!!! Образно говоря, поверим прозу школьной арифметикой Магницкого с учетом современных компьютерных технологий.

А в основу положим не кого-нибудь, а Х. Л. Борхеса. Ведь он давно уже сформулировал, что в настоящей книге 400 страниц, а на каждой — 40 строк. Далее классик несколько опрометчиво заявляет, что «в каждой строке около 80 букв». Конечно, умело обработав строку кувалдой кернинга и киянкой трекинга, можно добиться и такого производственного показателя. Однако личный опыт верстки, издания и последующей успешной продажи собственных книг дает все основания ограничиться экспериментально подобранным числом 50.

Теперь сделаем разумное допущение, что миниатюра, достойная похвал критики, не должна занимать более одной страницы настоящей книги. И потому перемножим 1, 40 и 50. Получим 2000. Конечно же, знаков с неизбежными пробелами. И вот теперь — пуант. В наш компьютерный век домофонов и айфонов надлежит это старомодное произведение осовременить в приемлемое число БАЙТОВ. С этой целью извлекаем из головы — как кролика из пустого мешка — число 48 и присовокупляем его к двум ветхозаветным нулям. Все — утка испечена. Получаем 2048 или 2 килобайта. Вот каков истинный максимальный размер миниатюры!!

Математически доказать не могу, но нутром чую, что Х. Л. не стал бы против этого возражать.

 

ЛЕКЦИЯ 5. В поисках своего жанра

 

Как известно многим, включая школьников, миниатюра — это неодушевленное существительное слово женского рода, состоящее из девяти букв. Впрочем, количество букв в этом гендерном жанре вторично. А первичен в миниатюре женский род! И сюжетное женское начало!! То есть литературный Б-г дает четкое указание — миниатюру должна творить женщина и только женщина!!! Доказательно вдумаемся в критерии: и малый размер, и законченность (соблазнительность) пропорций, и не повествующая (рассуждающая), а помалкивающая, но умело демонстрирующая то, что надо, в подходящий момент. Плюс неделимость. О стилистике же и изяществе женских форм даже стыдно напоминать. Разве что аллегорически...

Что же тогда остается мужчинам? Да роман, конечно же. Тут вам (нам — мужчинам!) и мужской род, и пятибуквенная лапидарность сестры таланта, и массивная увесистость многостраничья, и многогодовая отдаленность издания. Но если мужчине (то есть мне), авантюрно отказавшемуся от топора и взявшемуся за перо, невтерпеж ждать пару лет заслуженного гонорара славы за букеровский роман, предложим ему заполучить желанное, проявив себя в новейшем литературном жанре, — миниатюрморт!

Нерушимо мертвые признаки этого «морта»: самостоятельно придуманное и грамотно записанное произведение в форме текста, длина которого не превосходит миниатюрную. Живая черепаха миниатюрморта возлежит на трех сыновьях Хатхи: на небанальной идее, тонкой шутке и узнаваемом (по первой же фразе!) авторском субъективизме. А вот доминанта в символическом аспекте действия и четкое обозначение знакового смысла миниатюрмортисту, как иногда не очень изящно выражаются, по барабану.