В среду встреча с редактором К. не состоялась. Я поехал в кафешку на Андреевском спуске. От нее был звонок: все пропало, машина уезжает, эвакуатор оранжевый, а полицейский — мудак. Ну надо было догадаться поставить своего «жука» на зебру в центре города! Пришлось посочувствовать, поругаться на невезение и отключиться. Возвращаться сразу было влом и я доехал до начала Андреевского, спрятал машинку на охраняемой стоянке и пошел пешком вверх, к Андреевской церкви. На полпути свернул влево к Днепру… Чудо: безлюдье, старые домики, дорожка вниз. Потянуло рекой… Правый берег Днепра весь в тропинках, деревья, как на выставке — разнообразие видов — высокие, низкие, кустарник, хвоя, огромные зеленые кроны… Все перемешано, слито, сварено. Но уживается, дерется, скребется к солнцу, к теплу. Небо низкое, водяная пыльца невесомая, падает вверх, закручивается потоками воздуха и кажется, что ты в аквариуме. Вот-вот пойдет снег. Маленькая пушистая белка спрыгнула с одного дерева и шустро взлетела на следующее. Собака, пробегающая мимо, с интересом проследила за ней, безразлично взглянула на меня и потрусила дальше. Пропали звуки города. Когда пропадает что-то постоянно присутствующее начинаешь прислушиваться. Ко всему, в том числе, и к себе. Порог ощущений опускается, начинаешь реагировать на всякие ненужные мелочи и прикосновения. Час такого состояния чистит… Очищенный вернулся к машине и еще минут пятнадцать сидел с заведенным двигателем не решаясь встать в круг привычной суеты и однообразия. Зато вчера, в четверг, все было до банальности точно и предсказуемо. Включая и «слова-слова-слова». Мы согласовали встречу в более привычном месте — «Канарейка» на Артема. Редактор К. утром видно отбила своего «жука» у полиции, потому что в обед чуть не въехала на нем в стену «Канарейки». Была неподражаема в своем темно зеленом пиджачке без майки с оранжевым куцым платочком на шее и в обтягивающей короткой юбке не по сезону. На улице очень даже не жарко, и ее пробежка на каблучках от машины до входа в кафе была комичной. Подумал о предсказуемости человека без маски, смотря со стороны за привычной суетливостью красивой и, что никогда не скажешь по увиденной картинке, умной женщины. Тепло разлилось внутри от пощелкивания влечения и нежности к этому, заполнившему какую-то важную нишу моей души, существу. Смешанные, всегда смешанные чувства! Можно было бы сразу переспать с ней в первые недели знакомства и оставить только деловое и литературное. Но так у меня не бывает. Первые месяцы редактор К. удивлялась моей реакции на ее «естество». Ее привычка сортировать мужчин, а не наоборот, предсказывала игру с ее интересом… А интерес был. Поэтому пошло сразу от противного: по деловому сухо, предельно корректно и… чутко. Почти три года. И все эти три года голограмма наших отношений была по-настоящему объемной, а главное, свободной от штампов. Чего-чего, а штампы мы оба не любили — и в литературе, и в отношениях, даже деловых. Было несколько случаев, когда бесконечная игра была на грани, особенно во времена чудовищных творческих ям, застоев, или, наоборот, когда все шло и летело, не оглядываясь и не спрашивая направления полета. Останавливали мелочи. Удивляюсь проискам провидения или шальному чувству юмора приглядывающей за нами верхней силы! Но об этом позже. Редактор К. заполняла собой окружающее пространство сразу, оглушительно и бесповоротно. — Валера, ты скотина, честно скажу, — широким шагом подходила она к столику. — Мог бы помочь с ментами. — Ты не просила. — Ты меня многого не просил, но я же делаю! — О, как. И о чем речь? Редактор К. бросает на стол какие-то проспекты, два блокнота, банковскую карточку, две ручки, файл с каким-то договором, — все это она несла в руках при наличии достаточно увесистой сумки на плече. Она их тех, кто «все свое ношу с собой». И очень не комфортно себя чувствует, когда чего-то из привычно-нужного или нужно-привычного не находится сразу, в ту же секунду возникшей мысли или запроса новой информации. А запросы у нее рождались постоянно. В самой сумке у нее были два планшета, три телефона — не любит двухканальные — любит, чтобы номер соответствовал железке. И память у нее работает от визуального и слышимого. Заверещало, зашумело, задергалось большое, изумрудное, заокеанское — все понятно, — работа, планы, деньги, встречи, полеты на дельтаплане. Зашуршало, замяукало, заперебиралось тоже большое, но бордовое, теплое, южно-корейское — это личное, тайное, чуткое и чувственное. Я был записан в обоих. Только под разными именами и звуками. Она не говорила — узнал случайно. В один из застоев, упоротых затыков, когда спасало только виски, разговор ни о чем, ночное небо в звездах через окно без штор на 26-м этаже и руки ее в моих волосах… Третий телефон был секретный. Старый Vertu стоял на бесшумном вибро, был включен антиопределитель и звонки К. делала с него редко, всегда в одиночестве и не долго, что было ей не свойственно. Не знаю, есть ли в нем вообще записанные номера — она набирала номер по памяти. Видел пару раз, притворившись спящим, ночью, или ранним утром… Все обыкновенно. Все как всегда и у всех. Форма разная, а суть не меняется. Кажется, что все мы, весь человеческий род идем друг за другом по вечному кругу разбитой вщент (нет такого вместительного слова в русском языке, а в украинском есть) дороги, один за одним, друг за другом, кажется, что каждый по своей дорожке… И молчим. Идем, повторяя раз за разом уже совершенное впереди идущим, и молчим. Не подсказываем, не объединяемся, не учимся. Только сам, но по лбу. Пусть двадцать раз, но самостоятельно. И говорить то нечего, смысла нет. Не услышим, потому что не слушаем. Потому что, дураки. Умнее становимся только к концу. Когда шишки набиты, руки в ссадинах, сердце в шрамах и седина на висках. И усреднено все приходят к одному и тому же уровню, к тем же выводам, к тем же итогам. Наверное, это и есть жизнь. Только сам… — Валера, не беси меня. Ты рукопись закончил? Этот вопрос она задает постоянно. Потому что, всегда есть рукопись. Всегда она не законченная. И всегда на этот вопрос однозначного ответа нет. Рукопись, как жизнь, закончится только после смерти. Большой или маленькой. Законченная рукопись — это маленькая жизнь. Закончил — умер. И никогда не знаешь, что будет после… конца. Вот и живешь- пишешь, пока можешь оттянуть последнюю, крайнюю точку. А поставить хочется троеточие. Как и сейчас. — Валера, ты меня подставляешь. Три недели как я должна была… Что ты смеешься? Смешно ему… Редактор К. успокаивалась. Не сразу, постепенно, но нотки в голосе оседали, как мороженное в стеклянном конусе, поданное на десерт, но так и оставшееся не тронутым. 30 НОЯБРЯ 2018 ВАЛЕРИЙ БЕЛОЛИС | 
Положение о Клубе
Сделать стартовой
