Раздумья над «Раздумьями» Сергея Малашко

Уважаемый Суд, господа присяжные заседатели и наблюдатели проекта «Вердикт»!

Выступая со стороны обвинения на слушании по делу Сергея Малашко, написавшего произведение «Раздумья о несостоявшейся охоте», я, прокурор Чикатома, заверяю, что не имею никакой иной цели, кроме как обнаружить и доказать наличие или (не дай Бог!) отсутствие вины автора в проявлении признаков мастерства при создании указанного произведения. Степень виновности определит Суд, мое дело – указать на факты, привести улики.

Начнем с темы. Как вы понимаете, охотничьи рассказы не для массового читателя, однако определенную аудиторию они собирают. И этой аудитории близки и понятны чувства литературного героя и самого автора, а потому тема эта имеет равное право для существования, как и многие другие.

Представленное произведение – это не традиционная охотничья байка, это рассказ-размышление. Читатель видит в нем не просто охотника, а противоречивую личность, в которой намешано, казалось бы, несовместимое.

С одной стороны – это мужчина-добытчик, инстинкты которого уходят в глубину веков. Фактически он, как это ни ужасно звучит, убийца птиц и животных. У него даже мечта (заметьте – не голубая, а розовая!) - «сделать колбасу из шеи лебедя». Кое-кто, прочитав такое, содрогнется, ведь лебединая шея у большинства людей ассоциируется с гордой красотой великолепных птиц. Но будет ханжеством обвинять литературного героя Сергея Малашко в «жажде крови», ведь человек – существо далеко не травоядное. Поэтому процитирую выражение из обсуждения присяжных: «Откуда, отчего возникло вдруг декларируемое, как высшее достижение морали, вегетарианство в творчестве?». Возможно литгерой – удачливый охотник. Автор об этом умалчивает. Он вообще не заостряет внимание на моменте убийства, позволив себе единственную фразу с упоминанием действия, ради которого люди вообще-то идут на охоту: «Но есть и другое – смогу порадоваться за друзей, которым в этом году удастся услышать смачный удар об лед или промерзшую землю сбитого красивым выстрелом краснолапого красавца».

Не надо специально вчитываться, чтобы увидеть, что ЛГ скорее чувствительный идеалист-мечтатель, чем промысловик-охотник. Читая произведение, невозможно не почувствовать его романтическую душу. Вот он сожалеет, что судьба отняла у него возможность принять участие в ставшем дорогим и привычным ритуале оценки значимости прожитого года, ритуале очищения души «от шелухи большого города». Он с тоской смотрит любительский фильм о прошлой весенней охоте и вспоминает не количество подстреленных птиц, а «звенящую обволакивающую тишину» тундры, тепло печурки в охотничьей избушке, «шорох ветра, теребящего сухую траву в маскировочной сети». Он грустит от того, что не сможет перед сном «послушать вечернюю тундру, откуда доносятся голоса отдыхающих на озере гусей, раздается пронзительный свист утиных крыльев, всплеск талой воды после посадки шальных чирят». Оттого, что кто-то другой, «затаив дыхание», будет «слушать концерт чиркового селезня, славящего наступающую весну». Разве прагматик-убийца почувствует «свежий аромат весеннего тундрового воздуха», к которому «порыв ветра примешивает легкую дымную горчинку»?

Герой Малашко вспоминает охватывающее его невероятное ощущение внутренней свободы, когда можно быть самим собой, не контролировать поступки и слова, а друзья будут рады тебе такому и будут принимать тебя с пониманием, как и ты их.

Тем не менее, это охотник до глубины души, до мозга костей, выражаясь знакомыми штампами. Отсюда и «бритвой по душе» «гомон стаи», и «ощущение кровотечения из вскрытой вены». Даже свое состояние усталости он воспринимает через сравнение с погибающей соболюшкой, представляя в подробностях и ярких красках потерю собственного душевного равновесия и физических сил. И все потому, что видел и знает, как это происходит.

Приведенные улики, то бишь, примеры, позволяют утверждать, что автор владеет художественными приемами, позволяющими показать характер героя не только через поступки, но и через психологическую составляющую.

Другое дело, что в данном произведении автор не совсем удачно выбрал дневниковую манеру повествования. Собственно, дело даже не в этом, а в сумбурности мыслей, недосказанности и полунамеках, которые допускает подобный прием. Требуется тщательная шлифовка предложений, точность в выборе слов, продуманность структуры «сумбура», чтобы читатель смог почувствовать себя на месте литгероя, а не метаться вместе с ним от одних эмоций к другим.

Попробую указать на некоторые места, которые мне показались неудачными.

Первый абзац. Придумать удачное начало всегда трудно. Простите, не помню кто советовал, написав рассказ, выбросить первый абзац.

Начало должно если не заинтриговать, то хотя бы вызвать интерес. В «Раздумьях» первый абзац у меня вызвал интерес, но вот какого рода – как может быть, чтобы «страдающий непреодолимой тягой к весенней …охоте» человек с наступлением весны лишь «случайно» взглянет в документы на оружие? Вторая половина абзаца – некий анонс последующего содержания. Фраза «…именно тогда началась цепочка событий, не позволяющих мне бросить …надоевшие дела» создает впечатление, что далее речь пойдет об этих событиях, но тайна оказывается фальшивой – автор ее так и не раскроет.

Не поймет читатель и того, чем же так насолил большой «опостылевший» город герою, осквернив его душу негативом и засыпав ее шелухой. Герой пытается казаться сильным мужчиной, упоминая об этом вскользь. Однако сильному мужчине могут быть неприятны какие-то события, люди, но никак не место жительства. Или я чего-то не понимаю в мужчинах.

Третий абзац, где объясняется, почему охота – это больше, чем просто удовольствие. Слов много и все вроде со смыслом: традиции, инстинкты, символ, значимость, а связать их вместе не получается. Нет ясности, как поездкой в тундру можно оценить значимость прожитого года. Понятно только одно: съездил в тундру весной – год прожил не зря.

Лишним показалось упоминание Тартарена в эпизоде со сборами. Иной читатель вообще не поймет, о чем речь.

Очень точно описаны ощущения в эпизоде с вертолетом, но при чем тут «избранные»? На мой взгляд, любой человек, попав в подобную ситуацию, имеет возможность убедиться в правдивости описания автора.

Абзац о диком гусе, которого друзья привезут в подарок, заканчивается так: «По традиции он сразу же летит в котел и готовится по-особому». Ну и как он готовится? В чем особенность? Просто напрашивается оригинальный рецептик. Но мысль автора обрывается и перескакивает на розовую мечту и мясорубку.

Понятно, что герой страдает, что душа «враздрае», оттого и мысли скачут. Это прошло бы в жалобе другу, личном дневнике, который прочитает только его автор, где ему будут понятны намеки на некие обстоятельства. Но для читателя слишком много остается «за кадром».

Где-то в прениях Сергей Малашко признался, что рассказ «не отлежался». В таком случае понятны повторы, отсутствие переходов, встречающаяся несогласованность членов предложения. Думаю, теперь Сергею Львовичу будет легче заниматься шлифовкой и удастся нарисовать того героя, которого он задумал.

Мое твердое убеждение: рассказ не должен подлежать амнистии, он требует доработки, а автор обязан приложить усилия, чтобы подтвердить свое писательское умение и мастерство.

Благодарю уважаемую аудиторию за терпение.

Прокурор ЧИКАТОМА

17.05.2012