Глава вторая.

В.В. Шульгин переходит Рубикон.

Еще в студенческие годы я заинтересовался небезызвестным процессом Менделя Бейлиса. И вот из года в год, больше из праздного любопытства или природной любознательности – я собирал все новые подробности этого судебного процесса. Перечитывал тысячи старых газет. Выискивал в них хоть отдаленно как-то, что-то относилось к этому периоду. Накапливал сведения о живших в ту эпоху людях, по воле случая ставших участниками этого грандиозного процесса. Позже у меня появилась потребность поделиться с другими людьми своими знаниями и мыслями о данному вопросу. Я начал писать рукопись будущей книги. На большое произведение меня тогда не хватило. Причины простые. Не обрел определенных творческих навыков. Не умел себя заставить систематически трудиться. Сильно ощущал в себе отсутствие жизненного опыта. В те времена смог написать лишь одну главу.

Если посмотреть на начинание беглым взглядом, сразу может показаться: я выбрал очень щекотливую тему - на ней решил «погреть руки». Возможностей здесь очень много для описания быта начала ХХ века, да и широкого полета фантазии. Развернуть творческие искания: в теме достаточно злободневной, популярной, интересной. И в смысле общественном: в одном клубке связаны, происходят столкновения, проявляются судьбы разнообразных людей. Важны для них моральные принципы. Одновременно происходит разделение по спектрам идеалов, многим политическим направлениям убеждений.

Все это так и не совсем так. Справится со всеми вопросами – непосильный почти труд. Нужно изучить документы процесса. Описать эпоху. Представить суть самого столкновения партий, людей с разными, часто несовместимыми позициями и принципами действия, поведения, интересами. Дополнительно необходимо обладать разносторонними знаниями, недюжинным литературным талантом. В те годы этим всем я не обладал в достаточной степени. Да и сейчас еще многого не знаю, не умею. Уже успел себя проверить в литературной работе: получается. И все же не имею ни одной, которой полностью удовлетворен - среди законченных работ. Во многих местах проступает серятина и несовершенство. Новые идеи, мысли распирают сознание. Не во всем могу себя преодолеть. Оттачивание уже написанного, корректура – это такая скучища. Да, и времени вечно в обрез. Могут растрачивать время на поиск идеальной формы только обеспечившие свою базу материальную, готовящие себя к бессмертию, большие писатели. В идеале важно единство темы и содержания. Оттачивание воплощения сюжетной линии и запоминающихся образов персонажей. До уровня большого писателя расти мне и расти. Чувствую, точно знаю: при моем независимом нраве и не подцензурной творческой манере характера - легче прежде издохнуть с голоду, чем обеспечить независимое материальное положение. На пустой, только для обеспечения едой живота – работе – могу порвать свою творческую струну, даже убить сущность.

Очень скоро я серьезно займусь написанием произведение из эпохи дела Бейлиса. Пока не полностью уверен: уже достаточно опытен – смогу написать такое произведение. Должен осилить Монблан материалов. Доходчиво описать и правдиво судьбы участвовавших в конфликте людей. Главу о В.В. Шульгине считал только разделом будущего произведения. Случилось так: произведение не написал – глава оказалась вроде вырванной из контекста. Ее можно читать как самостоятельное произведение.

С опубликованием сообщения о втором письме В.В. Шульгина к Русской эмиграции, у меня возникло желание воспользоваться случаем: страницы главы послать непосредственно герою произведения. У меня уже имелся его адрес. Мнение В.В. Шульгина об этой рукописи для меня много значит в смысле даже определения своей дальнейшей судьбы. Ведь мне приходилось только в часы досуга отдаваться творчеству: урывками, после работы. Пора определиться: стоит мне вообще этим делом заниматься?

А что, если я всего лишь праздный дилетант: терзаем навязчивыми идеями?

Понять свои способности, учесть возможности. Признаться, мне пришлось очень нелегко. Кое-что мне пришлось сделать: этим проверил себя в работе.

В том, 1961 году случилась пятидесятилетняя годовщина со дня убийства мальчика Андрея Ющинского. Позже арестовали Менделя Бейлиса. В 1963 году – пятидесятилетие со дня самого процесса. Не хотел терять годовщин.

*****

. Вот и начался этот 1963 год. В прессе лишь изредка вспоминают приевшиеся лозунги «догоним», «перегоним». Постепенно начали закручивать идеологические гайки. Очень плохое состояние со снабжением чуть ли не всеми продуктами: не хватает мяса, овощей… Даже в снабжении и продаже хлебе перебои. Но газеты изо дня в день пишут о «дорогом Никите Сергеевиче».

В январе я пошел в профотпуск: решил часть его посвятить поездке в Москву и во Владимир. Не задерживался в Москве, только за билетом на вокзале простоял несколько часов. Выехал во Владимир. Обшарпанный вагон дореволюционного выпуска забит пассажирами. Людей сюда набилось не меньше, чем сельдей в бочке. (Устаревшее сравнение. Не известно, в чем сейчас сохраняют сельдей? Их вообще не стало!) Не столько люди занимают места: все проходы плотно забиты огромными узлами, котомками… Сидячие места занимают пассажиры: их только часть. Остальные стоят плотной толпой. Некоторые как-то примостились к своим вещам. В вагоне висит отвратительны смрад: совсем нечем дышать. Я вышел в тамбур хлебнуть несколько глотков свежего воздуха. Вернулся в вагон: место мое уже занято. Примостился к окошку в тамбуре. Излишне свежо, даже холодит извне врывающийся морозная струя. Верно, вагон не отапливают, снаружи давит мороз. Здесь хоть приятно дышать. Быстро улетучивается вонь от неопрятных тел.

Проявил обычно любопытство: что везут из Москвы в свой Владимир? Лучше бы не наблюдал, не спрашивал… Оказалось, везут все! Прежде всего съестные продукты. Начиная с хлеба. Конечно, во Владимире пекут хлеб, но недостаточно – он значительно худшего качества. Продовольственные и промтоварные магазины полупусты. Свои выходные дни многие люди используют для поездок в столицу. Запасаются продуктами, прибарахляются…

Стоять в тамбуре очень холодно. А вот поездка в обратную сторону – в Москву оказалась еще более мучительной. Не смог купить билет в Москву. По чьему-то совету добирался пригородными поездами – целый день добирался. Промерз, перемучался.

Со студенческой поры прошло почти десять лет – тогда я ездил поездами. К этому времени с тех пор в средней России почти ничего не изменилось. Та же безысходная нищета, отсталость, неряшливость, твердые голоса – до хамства в неприкрытом виде. Да и говор остался неизменным. Правда, тогда я больше знал Брянскую, Калужскую, Смоленскую, частично Курскую области… Перевалил на северо-восток сейчас – через Москву… Все это – Центральная нечерноземная Россия. Вроде сердца с внутренними органами огромного Союза-Империи.

*****

В 1968 году мне пришлось дважды проехать по той самой железной дороге из Москвы во Владимир. Со времени предыдущей поездки разительно изменилось многое: появились маршрутные автобусы, комфортабельные пригородные поезда с мягкими сидениями. В Москве таки пришлось долго простоять за билетом, зато в вагоне чисто, спокойно. Пассажиры из Москвы имеют при себе только маленькие сумочки. Нет огромных саквояжей, мешков с продуктовыми покупками.

Одежда на пассажирах пестрая, летняя. Не такая потертая, изношенная, как в прошлые годы. Вообще-то зимой все становятся массивными, неповоротливыми. Даже лица у людей светлее, а глаза добродушнее. Нет никаких ссор, криков из-за мест. Ведут без конца много сюжетные дорожные разговоры: спокойное состояние дополняет речивость.

Оказывается, за каких-то пять лет многое столь разительно изменилось: даже больше, чем за прошлые десятилетия. Не скажу: изменения произошли во всем, кажутся такими броскими. Достаточно ощутимы. Страна вступила в новую эпоху: начали прислушиваться к голосу труженика-потребителя. Поняли: обязанность государственной власти – удовлетворение самых насущных нужд. Трудно власти: возложила на себя непомерное количество забот, обязанностей. Разрывается на части – в поиске и последовательном удовлетворении приоритетов. Вступил в права важный фактор: у населения появились свободные средства. Нельзя их изъять иначе – следует пустить в обращение. Следует на рынок выбросить товары. Никакая денежная реформа не решает полностью поставленные перед ней задачи. Дополнительно влияние инфляционных симптомов: побуждают они к принятию мер по резкому увеличению производства продуктов и товаров – для удовлетворения нужд населения.

Равнение на Запад по масштабам и уровню вооружения с одновременным подстегиванием «потенциального противника» - доводит лишь к эскалации безумств и неоправданной расточительности. Человечество не вправе себе ее то позволить.

В обывательских кругах считают и говорят: политики – самые здравомыслящие и трезвые люди. Но эти их качества больше показные. Политиков посещает, даже сопровождает чаще всего – завихрение мозгов. Собственные народы принуждают - они мириться с ненужными жертвами, ради некого измышленного престижа. Всего лишь это один из примеров, степеней абсурда. Беспринципные люди добиваются утверждения и противоборства вымышленных «принципов».

Нет никаких человеческих основ для развиваемого мира – под звучным именем и со знаменем все торжествующего насилия. Отдельные политиканствующие фанатики навязывают большинству народа свою волю и мироощущения. Живые примеры: политические убийства в «цивилизованных» США и других западных странах. А чего стоит безумная беспощадность «палестинцев»? Силу превратили отдельные государства – в орудие государственной политики. Инстинкты все еще движут поступками очень многих людей.

*****

Ясное, прозрачное утро. Безветренно. Морозец обжигал дыхание, пощипывал легко щеки, нос, уши… Через определенное время, догадался спрятать в ушанку обмороженные уши. Под ногами приятно поскрипывал снег. Давно я не помнил столь прекрасной зимы. Нет, в Киеве таких зим не бывает: больше гнилые. Видел настоящие зимы в Брянске, еще в Карелии. В Карелии зима чудная: здоровая, ясная, но голодная. Полгода я не снимал валенки. Безвкусная юшка из налимов пуще смерти надоела. Ну, еще бычки в томате, вонючая тюлька… В столовой еще подавали гарнир в виде лапши, пюре из почерневшего сушенного картофеля. На выезде, правда, в леспромхозовской столовой иногда удавалось понюхать запах мясца. Только понюхать! С каким аппетитом однажды я «порубал» деликатес - порцию медвежатины. Случалось!

Сейчас я находился во Владимире, добирался к дому по улице Кооперативной – отсюда из первой квартиры однажды я получил теплое письмо: прошло с тех пор два года. Почему меня тянуло в этот дом? Не знаю. Перед авторитетами я никогда не преклонялся. Но с В.В. Шульгиным хотел и должен встретиться, лично познакомиться.

Вот он дом… Вошел в подъезд… Слева первая квартира. Я негромко постучал – нет звонка. Никто не отозвался. Немного подождал. С лестницы спускался сосед – он подтвердил: здесь действительно живут Шульгины. У них всегда кто-то есть дома. Нужно громче постучать: могут не слышать. Или спят?

Я постучал еще раз: немного сильнее – нет ответа. Я тихо стоял у двери: еще раз постучать не решался. Через некоторое время я услышал за дверью шорохи, какое-то движение. Ожидаю. Прошло довольно много времени: явственнее стали шорохи за дверью – пока ее не отворяют. Точно уже не помню, спросил ли голос за дверью, что за ранний гость их тревожит? Достаточно неожиданно – не слышал даже поворота ключа: дверь растворилась. Передо мной стоял высокий седой старик – гордо закинул голову. Его взъерошенные усы несколько оттопырены. Верно, бороду он успел пригладить. Потускневшими, прищуренными глазами без особого любопытства он всматривался в незнакомца. Это мог быть только он!

- Привет Вам из Киева! – Я его несколько ошарашил: выпалил подготовленное заранее приветствие.

Старик мгновенно вздрогнул, но тут же сделал умоляющий жест рукой: «тише, прошу вас тише». Мне стало так совестно за свою мальчишескую выходку: чуть не проглотил свой язык. Меня пригласили войти.

Я сделал всего несколько шагов: оказался словно в мрачном подземелье – так здесь темно, душно. Нечем дышать. Мне показалось: стали скапливаться крупные частицы пыли в дыхательном горле. И еще совсем иное ощущение: в носоглотку проник какой-то резкий запах. Не знаю, что это было? Возможно, показалось мне только… Через несколько мгновений скользящим взглядом заметил разобранные две постели. В одной кто-то лежит… Единственное окно завесили одеялом: не пропускает в жилище ни один дневной блик.

В.В. Шульгин жестом пригласил меня в кухоньку, плотно затворил дверь за собой. Он зажег газовую плитку, поставил чайник.

- Сейчас будем пить чай, - произнес ясно, твердо, – пригласил меня присесть.

Я не стал дожидаться его расспросов – представился. Рассказал о причине, приведшей меня во Владимир и в его дом. Решил лично познакомиться, передать ему в руки рукопись «Шульгин переходит Рубикон».

- О чем же сей труд?

- О деле Бейлиса.

Он быстро оживился. Вскипевший чай разлил по чашкам. Долго перемешивал сахар: он делал это механически, несколько нервно. Начал беседу о былых днях. Припомнил некоторые события – связаны с делом Бейлиса. Рассказывал красиво, увлеченно. Твердо чеканил слова и выделял отдельные слоги.

Прежде всего он припомнил: друзья и политические сообщники в Петербурге, в Государственной Думе, да и в Киеве от него отвернулись, в связи с публикацией известных статей в «Киевлянине». В тот период он был подавлен, испытывал скорбь и горечь от невозвратимой потери: смерти отчима. А тут привалили многие неприятности. Непонимание и одиночество угнетали. Некоторые близкие люди его пытались обесчестить: преднамеренно распространяли лживые измышления. Нет предела человеческой глупости: некоторые люди – их было немало, решили до конца бороться за неправое дело. Киевская прокуратура, впервые за все время существования «Киевлянина» - завела дело на редактора газеты: обвиняли в распространении заведомо ложных сведений.

Петербург… Здесь созвали сессию Государственной Думы. Еще прежде, чем попасть на пленарное заседание Думы, В.В Шульгин решил посетить известную в столице Цыганку-прорицательницу. Она очень дорого брала за сеанс, но считали ее предсказания самыми авторитетными: вечно сбывались.

- Эта Цыганка очень богатая и могла себе позволить вести аристократический образ жизни. Однако, в светском обществе ее не принимали. Но, верно, в ее доме побывали все именитые Российские аристократы, самые богатые капиталисты и ростовщики. Теперь проницательная Женщина успокаивала молодого депутата: «да, был разлад и большие неприятности, но молодому и интересному больше нечего беспокоиться – все войдет в привычное русло, образумится и в результате будет хорошо. Сейчас друзья в запальчивости – ими больше владеют чувства, чем разум. Но все будет хорошо: простят, помирятся, пойдут на компромисс, которых вечно много в жизни и политике, - как же иначе?»

Успокоенный и ободренный, В.В. Шульгин направился в Государственную Думу - здесь произошло именно так, как о том его заранее предупредили – даже из фракции не исключили. В начале происходило бурное обсуждение. Грянувшие события затмили бывшие в прошлом разногласия.

В.В. Шульгин начал повествовать о другом случае: произошел с ним во Львове в осенний день 1914 года…

Но в это время дверь кухоньки растворилась, на пороге появилась пожилая Женщина с очень красивым лицом и искристыми глазами – она не очень тактично набросилась на нежданного гостя, то есть на меня:

- Вы разве сами не видите, как мы живем?! Одинокие, беспомощные, старые люди… Мы были богаты, знатны, но сейчас у нас ничего нет. Даже в условиях этих вы не даете нам спокойно пожить. И то, что осталось, вы хотите у нас отнять. Свободу отняли: что вам еще нужно?! Ведь всяким терзаниям есть предел… Что-то дикое, жуткое здесь творится: человеку не позволяют распоряжаться самим собой. Сколько лет нам суждено еще прожить: дайте нам их прожить спокойно! Что вам надо?! Что вы от нас хотите?! Мы вас не приглашали… Уходите! И больше не тревожьте пожилых больных людей… Уходите!

Я стоял перед ними оглупевший: низко опустил голову и не смел даже слова вымолвить в свое оправдание. Она была ко мне явно несправедлива, но что я знаю о их жизни, чтобы ее судить? Наконец-то, несколько собравшись с мыслями, понял: надо уходить. Надо! Меня просто-напросто выгоняли из квартиры: никто никогда мне не наносил еще подобного оскорбления. Я что-то пробубнил в свое оправдание. Нет, я не из тех людей, которые привыкли нападать и мучать. Во Владимир приехал с самыми добрыми намерениями. Василий Витальевич низко понурил голову вышел в переднюю меня проводить. Говорят, стыд не выест глаз, но было заметно: ему очень неприятно все произошедшее. Я извинился, пожелал доброго здоровья и – ушел.

Я был потрясен, но совсем не тем и не столько тем, что меня выгнали, а тем, что у них застал, узнал и увидел. Более страшной, ужасающей картины никогда и нигде мне не приходилось видеть. Вру: видел. Просто я оказался потрясенным, настолько действительность рознилась от ожидаемого.

Уже позже Василий Витальевич рассказывал другим людям о «благородном» моем поступке: выгнали из дома, но не обиделся – простил. Мария Дмитриевна даже неоднократно делала мне комплименты в духе: «вы истинный Христианин», «стоящий выше сует жизни - человек». Все это не так! Чепуха! По рождению и по природе я Еврей. Мне дорог принцип моих далеких предков «зуб – за зуб, око – за око». Считаю: нужно ограничивать зону действия этого универсального закона. Христианскую заповедь всепрощения и непротивления злу и насилию – считаю глупой, нежизненной для современного этапа и условий жизни общества. Хотя, например, Индусы применяли методы гражданского неповиновения – другую форму Христианской морали, победили могущественную Британскую империю. Но то ведь Индия. В народных душах там глубоко укоренилась философия единства мира – в форме диалектической. К тому же, и это важно, век ныне двадцатый – антиколониальный.

Я стараюсь проявлять терпимость к самым «глупым вещам». Это составлять может убежденность человека – не плод невежества и нахальства. Я несколько знаком с евангельской литературой. Считаю твердо: верующему Еврею вполне достаточно обходиться Торой, Талмудом и Каббалой. Наш Машиах грядет!

И все же, конечно, я обиделся, но сумел в себе подавить обиду. Не настолько обиделся, чтобы не заметить той гнетущей, страшной картины: в ней находились двое пожилых людей. Возможно, причиной тому оказался слишком ярко-светлый день, мое тогдашнее настроение. В почтовом отделении железнодорожного вокзала Владимира купил конверт – отправил оправдательное, извинительное почти письмо чете Шульгиных. В подавленном настроении добрался в Москву к вечеру (поехал пригородными поездами с пересадкой, долгим ожиданием). В виде таком потерянном ввалился к знакомым. Хотел перечувствованным поделиться, рассказать об увиденным. Им я рассказал о происшествии. Лишь утаил: выгнали меня из дома. Моя знакомая, мать великовозрастного юноши, очень практичная и опытная Женщина, как я потом узнал, жена репрессированного «врага народа»… (С ней я познакомился еще студентом в Брянске). Она меня успокаивала. Считала достаточно компетентно: эти аристократы совершенно не умеют жить, не могут приспособиться к советским условиям. Они не знают цену деньгам. Не умеют их экономно расходовать. Прежде ими ссорят, а затем оказываются в бедственном положении. Успокоительные слова мало на меня действовали. Чувства и разум протестовали против того, что В.В. Шульгин, всемирно известная личность, должен ютиться в такой тесноте, в столь невероятно сложных условиях.

Я не мог забыть слова Марии Дмитриевны о нищете, беспомощности: сменили прошлое богатство, слуг… Все доброе у них осталось в прошлом. Безжалостное настоящее обрекло на лишения, мучения. Это во мне укрепило важное осознание несправедливости некоторых явлений, в их жизни свершившихся. Хорошо, когда молодые люди могут легко обходиться без посторонней помощи, дополнительных услуг. Но ведь ныне существует большая категория нестарых людей: обходятся они без слуг и лакеев. Другие не обходятся без обслуги – пусть способны сами все делать. Видите ли, их руководящее положение это не позволяет расхолаживаться «по пустякам». Случается: пожилые больные люди оказываются оставленными на произвол судьбы. Брошены к самому подножию обстоятельств. Государству очень дорого обходится их содержание. Да, люди и обстоятельства у нас жестокие, бессердечные, немилосердные, не сострадательные. Когда нужно, пользуются именем и услугами В.В. Шульгина, но ему взамен ничего не возвращают. Честно с ним не расплачиваются. Разве с одним им так поступают? Каждый человек у нас несвободен. Мало кто представлен самому себе. Дикое время создает людей несолидных, бесчестных. Ни на кого нельзя надеяться. Ни от кого ожидать нельзя ничего хорошего. Все возвышенно-красивые слова – только для прессы. А в жизни торжествует хищничество. У нас созданы наилучшие условия для использования трудовой энергии, способностей человека. Сколько не берут – все оказывается мало. Одна цинично-откровенная Женщина говорила: хоть сама ложись. Будет мало даже этого: давай еще! Человеческую энергию используют наравне со строительными материалами Все эти термины: «трудовые ресурсы», «рабочая сила» звучит подобно «полезным ископаемым», «машинам», «механизмам», «сырью»…

 

Шульгин переходит Рубикон.

Сегодня у Василия Витальевича Шульгина необычный день… Нечасто такое случается - в однообразной много пестрой жизни. Один шаг, поступок определяет развитие всего дальнейшего существования. Сейчас настал такой момент. Кроме издания, он решил принять на себя и редактирование газеты «Киевлянин».

Как и при покойном В.Я Шульгине, основателе его и первом редакторе, более сорока лет тому назад, «Киевлянин проводит идею Православной, неделимой, великой России. Всеми доступными средствами защищает политику Царского правительства. Только в одно, очень непродолжительное время, «Киевлянин» не высказал согласие с финансовой и железнодорожной политикой, выступил против некоторых правил. Случилось это в мрачный 1905 год: во времена графа С.Ю. Витте. Многое объяснялось не столько несогласием с внешней и внутренней правительственной политикой. «Киевлянин» всегда требовал умеренно жесткого курса. Свою роль сыграла личная вражда Димитрия Ивановича Пихно к премьеру С.Ю. Витте. Их вражда началась в прошлые времена: тогда граф из Киева еще управлял юго-западными железными дорогами. А «Киевлянин» изначально опекал весь край. Как говорится, нет худа без добра. Резкая полемика в прессе предоставила возможность самому Д.И. Пихно написать и защитить докторскую диссертацию о железнодорожных тарифах. Это принесло кафедру в Киевском университете святого Владимира.

С.Ю. Витте ушел… В стране осталась революция. В ожесточенной борьбе с революцией, Д.И. Пихно стал на крайние правые позиции. Своим союзником он выбрал черносотенный «Союз Русского народа». Благодаря подвижнической и патриотической своей общественной деятельности, опричной верности Царской власти, Пихно удостоился большой чести: заседал в Государственном Совете. И вот совсем недавно случилось непоправимое: только месяц прошел с тех пор, как не стало Димитрия Ивановича…

*****

Дорогой Димитрий Иванович! Почему вы так не вовремя нас покинули? Ношей тяжкой, непосильной обременили своего прилежного ученика, пасынка… сына… Ваши честные, неподкупные уста навеки умолкли… Выпало из неутомимых рук острое перо… Смерть безжалостна! Настигает неожиданно жертву… Из жизни выхватывает. Перемещает душу в иной, лучший мир. Смерть творит невероятное. Ну, почему все люди смертны? Такие люди, как Димитрий Иванович смертны? Почему? Так рано явилась смерть? Ведь не завершены жизненные начинания, все планы… Б-гохульство! Есть вопросы: их человек не вправе задавать. На многие вопросы – не получит вразумительный ответ.

*****

По праву наследства – «Киевлянин» перешел к В.В. Шульгину. У него с самого начала нет намерений пересматривать и изменять политическую линию газеты. Однако, принимает на себя столь ответственное дело – редактирование газеты, надо дать почувствовать читателям, да и не только читателям – киевлянам, всей Российской Империи: «Киевлянин» перешел в надежные руки нового редактора. Пора высказаться по этому злополучному вопросу. Высказать беспристрастное мнение Д.И. Пихно: он действительно обладал политическим чутьем. Подлостью назвал «кровавую ритуальную легенду» - предстоящий вскоре судебный процесс над Евреем Менделем Бейлисом.

*****

Долг! Исполнить свой долг… Высказать публично мнение Димитрия Ивановича. Дорогая рука пусть водит моим пером… Дорогие воспоминания! Вытесняют все… Все… Что только у меня есть честного, искреннего – с ним связано. С его именем. С его жизнью…

Принять решение… Серьезное решение… Оно может стать главным в жизни. Более значительным, чем выступление в Государственной Думе…

Первые выступления… Когда только это было? Давно… Очень даже давно… С того времени произошло столько изменений… Утекло много воды. Случилось много событий: малых и больших, незаметных и значительных, отвратительных и прекрасных… Да, прошло бурное время. Пришлось столько перечувствовать, передумать, познать, многим насладиться в жизни… А грязь? Столько грязи жизни прошло мимо. Но надо было оставаться от всего чистым. Не замарать рук. О, за это время многое случалось… Прошло! А если прошло, все ли прошло? Нет, впереди – ясная цель, прекрасное будущее, безбрежное счастье. Так ли? Нельзя становиться таким самоуверенным. Оставаться скромнее, немного скромнее…

Жизнь – впереди. Еще встретится, произойдет счастье: женские ласки, любовь. Придет большая известность, власть… Многие и многие люди будут трепетать при одном упоминании моего имени. Приниженно преклонят колени…

*****

Шульгин еле сдерживает торжествующие чувства. В жизни ему везло, почти постоянно: легко досталась завидная карьера – он счастливчик, баловень судьбы. Легко нашел место в обществе, свое течение: само несло. Оно дальше бы влекло и медленно, спокойно перемещало к вершинам жизни, но… настал момент: решил высказаться, проявить свою самостоятельность. Не соглашался больше мириться со всем в жизни происходящим.

А все-таки ему повезло. Уже тем повезло: родился в семье В.Я. Шульгина. Его воспитала семья «Киевлянина». Получил прекрасное образование. Это ничего ему не стоило. А сколько подобное стоит другим?

Зачем другие? Что за мысли?

Жизнь устроена очень разумно. Сам Господь Б-г вдохнул смысл и разум в эту жизнь. Благодаря этому разуму, одни зарабатывают хлеб насущный в поте лица, а немногочисленные избранники управляют всем ходом событий. Устроена жизнь очень разумно! Но пусть рождение, воспитание, образование от семьи пришло по наследству, избрание в Государственную Думу произошло стараниями отчима и местного волынского священника… Все это так. Но свое политическое крещение получил Шульгин без чужой помощи. Постарался сам. Самостоятельно пробил себе политическую карьеру. Верно, это случился первый его самостоятельный – удачный шаг. Только благодаря ему, Шульгин сейчас стал тем, каким его видят окружающие люди – даже Россия! Родина прислушивается к его голосу. Только благодаря тому студеному политическому крещению – он принял его смело, с гордо поднятой головой: прекрасно вынес поток злобы, зависти, непонимания – упрочил свое теперешнее положение в обществе. Завоевал авторитет, создал имя – в политической жизни современной Российской Империи.

*****

Первое политическое крещение… Господи, с тех пор сколько прошло лет?

Как быстро проходит время, а день иногда кажется бесконечно долгим. Просто это неизъяснимый парадокс человеческой жизни. Не всегда реально ощущение времени человеком.

Это случилось в начале марта 1907 года. Тогда Шульгин – молодой скромный человек. Всегда несколько усталый: хрупкий на вид – с ленивыми, медленными движениями и томным голосом. Он всегда прекрасно, модно одет. С утонченными манерами. Под правильной формы славянским носом торчали тщательно завитые усики: несколько приподняты кверху по краям – почти лихие гусарские усы. Только надеть ему форму наездника, прикрепить шпоры, да скакуна – можно разгонять кровь, да пленить барышень из благородных семейств. Депутат Государственной Думы – в центре государственного управления и политической борьбы. До этого его знали лишь как члена уважаемой в Юго-западном крае семьи, наследника крупного поместья на Волыни и газеты «Киевлянин». Ничем другим он себя еще не успел проявить.

Беспрерывные заседания в Государственной Думе, энергичная политическая борьба сильно изматывали. Дополнительно влияет политическая обстановка. Россия бурлит. Самое неприятное, подчас страшное: мощно разворачиваются революционные беззакония. Чудовищная анархия чувствует огромную поддержку большинства народа: разрушает устои Царской Самодержавной Власти. Слабеет опора Власти: основой служит беспрекословная поддержка со стороны крупного помещичьего землевладения, промышленников и Православной церкви. Во главе левых – социалисты всех расцветок и наименований. В требованиях и методах борьбы - разрозненные, злобные, бескомпромиссные. Среди противников Власти нет единства: больше вопросов их партийных программ – разъединяет. Дикая одна лишь ненависть к существующему в Российской Империи режима Власти их объединяла. В Государственную Думу они внесли предложение об отмене военно -полевых судов.

В большинстве их выступлений звучит требование законности. Законники! Они сами признают дозволенным применять в политической борьбе насилие. Но в моменты поражения, безудержного отступления – скорее напоминает паническое бегство… Они обратили свои взоры, уста и надежды к закону: справедливости жаждут, взывают к пощаде, просят сострадания… Они еще на что-то надеются: требуют безнаказанности по отношению к бунтовщикам. Те не играли в бирюльки, не шутили – стремились ниспровергнуть существующий в Российской Империи Самодержавный строй Правления. Они стремятся ниспровергнуть Власть Царя, а на обломках Империи хотят построить государство какого-то нового типа: не то анархическое, не то коммунистическое, не то нечто такое, чего еще никогда не существовало и не может оказаться жизнеспособным. В этом государстве они хотят передать всю власть полупьяным, злобным мастеровым и безграмотным мужикам. Хорошо известно, какой получается пан из Ивана. По их убеждению – совсем детская наивность - современных левых революционеров объединят вокруг себя современные политические преступники, безответственные типы-демагоги. Они даже не скрывают свою политическую близорукость, сущность пустую, хищничество, ненасытные аппетиты…

*****

А правые молчат… Словно воды в рот набрали – молчат. Только Пуришкевич, этот политический фигляр, поэт, шут и паяц: время от времени устроит очередной скандальчик. Нелегко признать свою беспомощность. Понятно его стремление скрыться за бесконтрольной игрой патологических чувствований. Контрреволюция уже зародилась в израненной стране. Убежденные сторонники Власти проявляют почти религиозные чувства Русского патриотизма, верности Трону, Православию: в народе они вечны, неизменны. Они еще не имеют достаточной силы уничтожить совсем страстные проявления необузданных революционеров. Контрреволюция не выдвинула еще своих вождей… Идеологов. Как новорожденного ребенка, еще нужно растить, выпестовать, сплотить контрреволюционную силу. Оберегать ее от внешних разлагающих влияний. Сделать руководящей политикой государства.

Где вы, где истинные бойцы контрреволюции? Объединяйтесь! Громогласно выскажите свое честное нелицеприятное слово. Поднимите свой голос перед лицом Святой России. Объедините разрозненные силы. Противопоставьте их – силам революции: ее задушите!

Кто первый скажет? Кто первый подаст голос? Не Пуришкевич же… Никто его не захочет слушать, кроме членов руководимого им союза Михаила Архангела.

Что, если мне… Смогу ли? Безбоязненно, откровенно высказать все то, уже давно наболело. Переполнившее нутро чувства рвутся наружу. Но сказать можно и нужно сказать только необходимое в данный момент – не больше. Объединить наши силы. Поддержать правительство в самый трудный для него момент. До сих пор все наши робкие попытки сплочения распыленных сил вызывали иронические улыбки и лишь торжествующие хлопки явных бунтарей из социального лагеря. Мы неужели столь разрозненны и слабы, потеряны и порабощены… Наше положение вовсе безвыходное. Чужая тупость поработила нашу мысль, затуманила сознание -даже отняла волю, желание и совесть, способность бороться, победить?

*****

В этих сложных, запутанных условиях Шульгин смело, безбоязненно выступил убежденным представителем Русской Вандеи. Своим очень тихим, спокойным, внятным, но властным голосом – в нем чувствовалась сила и непреклонность – он сказал то, о чем думала старая, богатая, религиозная и верноподданническая земледельческая Волынь. Жители этого края послали его в Государственную Думу отстаивать Монархию, Православную веру, частную собственность, личную свободу, государство, общественный порядок…

Он высказал открыто всю правду – им, только им: левым! В те переломные дни только он решился сказать. В обширном собрании народных представителей всей Земли Русской только у него одного хватило мужества для бескомпромиссного, нелицеприятного разговора.

Особого мужества не требуется для того, чтобы иметь свое личное мнение. Но безбоязненно, открыто высказать его перед всем миром: для этого Мужчиной нужно являться и смелым человеком. Шульгин доказал эти свои качества в открытой, честной борьбе во время свободного противоборства противоположных мнений и политических позиций. Ведь Государственная Дума с момента начала работы парламента разделилась на политические партии и группы.

Шульгин сказал: он согласен – военно-полевые суды нарушают основные гарантии правосудия, они ненормальны и вовсе не являются судами. Это – орудие борьбы с революционным движением. Вся их сила в непреклонной жестокости, быстроте. Нужны они для физической расправы с революционерами. Их основная цель – уничтожать революционеров явных и потенциальных этим запугать. Поставить их перед неизбежностью кары. Не носиться с ними, как с дорожной сумкой и полугодовалыми детьми. Неизбежность смерти на виселице пусть как дамоклов меч повиснет над их головами. И впредь революционеры предпочтут самоубийство той неминуемой каре: обязательно оканчиваться должна вздергиванием преступника с «пеньковым галстуком» на шее. Пусть!

Революционные судилища – осуществляют грубое насилие. Они тоже не руководствуются ни Б-жьими, ни человеческими законами. Здесь правосудия нет и защитников – одни палачи. Подсудимому или жертве они даже возможности не предоставляют выступить с последним словом. Отменить полевые суды можно лишь после того, как прекратятся политические убийства.

Может ли правительство оставаться бесстрастным в столь напряженный, ответственный момент: левые рукоплещут трусливым убийствам, покушениям из-за угла? Нет. Никогда!

Говорят: военно-полевые суды допускают ошибки: нередко, карают безвинных людей. Но ведь и левые бомбисты допускают ошибки и часто «ошибаются». Так что обе стороны в этом отношении квиты.

Пусть и в дальнейшем военно-полевые суды остаются постоянной угрозой неизбежной расплаты, Устрашают - бомбистов, других революционеров, явных и тайных. Ведь некоторые скромники завуалировано, «мирно» стремятся завладеть государственной властью.

Очень жаль: суды посылают на виселицу одних мальчишек-энтузиастов, а не их вдохновителей и подстрекателей. Не революционных мыслителей, не силы их руководящие. Окажется значительно полезней, лучше: вешать не маньяков и сумасшедших. Страдают они бунтарскими инстинктами. Отдают свои духовные способности, даже жизни. Казнить нужно и таких подстрекателей – писателей, как В.Г. Короленко – идейного убийцы Филонова. Прежде всего, нужно объявить порицание интеллектуальным убийцам: на страницах продажной печати левого толка они смеют высказываться о создании Российского пантеона вечной славы для увековечения политических убийц. В.Г. Короленко и иже с ним опаснее для общества - сотни безусых, безмозглых фанатиков. Беспочвенными обещаниями они распаленные, страдают беспочвенным тщеславием. Верят в химерные идеи революционного братства, социальной справедливости. В предопределенность судьбы и бессмертие имени. Категорически отрицают бессмертие души.

Этому думскому выступлению друзья-законодатели кричали «браво», словно скупердяю Шаляпину: тот срывает лавры успеха за исполнение «Блохи» или «Вдоль по Питерской»…

Все существо Шульгина охватила радость, невысказанная гордость за успех этого публичного выступления. Моральное удовлетворение – за мужество. Таки не побоялся высказать сокровенное – открыто в лица политических врагов.

С тех пор левые признали его своим врагом. Неистово кричали. Звучное его имя называли рядом с именами мракобеса, антисемита Крушевана, Пуришкевича – последователей, выразителей идей погромного Кишинева.

Это их тактика. Эти левофилы-недолюди с неразвитыми детскими умишками и скудными знаниями Шульгину безразличны. Ничтожества из черни: возомнили себя полноправными властителями исторической России. Недалекие люди, даже в политике: очень часто оказываются пустышками только что наделены неуемным тщеславием. Это мешает им верно оценить свои способности, согласовать их с

действительными нуждами страны.

На долю Шульгина выпал необычно шумный успех – в один день! Всегда он мечтал стать знаменитостью. Даже не представлял, как все просто: поднялся лишь на думскую кафедру…

За несколько дней до этого Шульгин выступил с общей декларацией правых: ему поверили – политические друзья-единомышленники признали. Но началась его политическая карьера только с выступления о военно- полевых судах.

Это выступление вызвало бурю в прессе. Это только забавляло: мелочные и мелкие люди вечно тем заняты - друг другу перемалывают кости, спорят о пустом, распускают всевозможные сплетни о друзьях, интересуются бытовыми казусами, случайными событиями. Им безразлично, чем заполнить пустопорожнюю голову.

… Неистовство голубчиков! В своих продажных левых органах печати можете выливать на мою голову ушаты грязи. Даже третировать, разносить: ваша песенка спета. Спета! Глупцы, вы лишь упрочите мой и наш авторитет. Достоянием страны сделаете умеренно-контрреволюционную политику. Нашей политикой! Что могут значить в плоскости будущего, в разрезе настоящего бесстыдные выступления безграмотного писаки? Скрывается он под псевдонимом Тан – в неприкрытом доктринерском «Товарище». Он «предсказывает»: через много лет отрывки из творений Владимира Короленко украсят страницы детских хрестоматий, как живые и нетленные цветы, а меня забудут. Умру в безвестности. Могила моя зарастет чертополохом. Это еще посмотрим! Вопрос: станут ли еще внуки учиться грамоте и любви из этих хрестоматий? Будут ли стыдиться своего деда? А если это случится, ведь нынешний мир прежде полетит вверх тормашками, но может случиться только в далеком будущем. Зачем сейчас думать о старости, внуках и прочих пустяках? И отвечать не стоит на этот наивно-детский лепет зарвавшегося писаки. Они готовы вымарать в грязи, опоганить каждого своего политического противника. Считают все средства дозволенными для достижения своей цели.

… Шульгин многое познал в жизни, ее полюбил: эту жизнь. К будущему своему он относится совсем не скептически. Разве может подобное случиться? Дети его и внуки, эх, как далеко это время! Признают авторитет отца и деда. И речи не может быть о сравнении его с писателишком: использует любую возможность нажить политический капитал. Считает собственным признанием: показать «честность», свою «неподкупность». Его об этом никто не просит: высказывает публично свои общественные симпатии-антипатии. Постоянно на виду у общественности. Точно это проверено: история забудет Короленко, как и многих таких провинциальных «творцов-бездарностей», дилетантов, мелких эксплуататоров и пропагандистов сие минутных общественных течений. Если о нем кто вспомнит в будущем: ну, существовал такой графоман, неоригинальный литератор. К политическому его пристрастию отнесутся с чувством презрения, отвращения. Из него получиться мог талантливый писатель. Но этого показалось мало: захотел в общественные деятели выбиться. Не суждено такое прогрессивному обывателю. Превратился в никчемного политикана. Он, как тот безвестный Тан, хотел превратить древнюю Русь в кровавое месиво. Передать полноправие черни: безответственной, лживой, пьяной, непоследовательной, ленивой, коварной, развратной. Придерживаясь лишь женской интуиции и логики, можно додуматься до подобного абсурда.

Разве можно простить Короленко его отвратительное по недомыслию, вполне лицемерное предложение о пантеоне? Зря – еще рано хоронит он заживо Россию. Ведь даже из татаро-монгольской неволи она вышла единой, сплоченной, более сильной. Не для того существует древний и славный класс дворян и помещиков: не предоставят возможность России подпасть под иго «слепых музыкантов» революционеров-анархистов. Нет. Сего не бывать!

Не бывать! Вам, голубчикам, долго придется ждать! Вы и не дождетесь всей отвратительной вакханалии, повторение ее прошлого позора. Произошел во времена позорно-трагической Цусимы. Вечно побеждающая во всех войнах-кампаниях Российская Империя потерпела невиданное поражение от узкоглазых - следствием этого произошел необузданный бунт.

Бунт… Случилось нечто неестественное, дикое, необузданное: взрыв страстей и преступных наклонностей страдающих Русских душ. Сколько горя испытала Б-гобоязненная, терпеливая Россия? По улицам городов потоками полилась кровь, словно дождевая водица. Взбунтовались мужики: требуют земли. Захотели силой завладеть усадьбами, потомственными имениями. Ограбить дворян. Экстремисты трудовики быстро подстроились под бунтовщиков: в Государственной Думе даже внесли законопроект о принудительном отчуждении земель, перераспределении их среди малоземельных и неимущих.

Слыхано ли подобное кощунство?! В те грозные дни Россия многое услышала, перевидала. Страсти затуманили много голов. Другие даже доходили до отчаяния – порывались на бандитские поступки.

Делить, так все делить! Все! Делить землю, капиталы, все доходы, включая адвокатские гонорары и партийные кассы. Делить одежду, таланты, человеческие способности, включительно до ума и энергии жизнедеятельности. Потребуется: делить Женщин, детей, волосы на головах: пусть кучерявые наделяют плешивых.

Умно, даже необычайно талантливо этим своим памятным выступлением в Государственной Думе об отчуждении помещичьих земель Шульгин попытался дискредитировать само нелепое предложение неразумных реформаторов. Разве он, крупный землевладелец, помещик, согласится с подобным безрассудством? То возмутительное предложение имело своей основной целью подорвать устои государственного устройства.

На основании 77 статьи основных законов Российской Империи, вся движимая и недвижимая собственность признана священной и неприкосновенной. Эти люди непонятливые, злобные – требуют отчуждение всех земельных наделов. Хотят своим авантюристическим безрассудством перечеркнуть, уничтожить один из всех основных законов государства.

Депутаты на левых скамьях от души посмеялись во время этого выступления. Но самым прозорливым из них – не до смеха. Эти молчали, некоторые бросали в зал реплики. Ироническими возгласами они пытались заглушить спокойный голос талантливого оратора. Крики можно свести к одной фразе:

- Вы смеетесь над Государственной Думой! Это неподходящая шутка!

Шульгин не обращал никакого внимания на истерику: пусть себе упражняются. Он спокойно, до конца продолжил свое выступление. Пусть неистовствуют! Пусть и знают, усвоят: они – не сила! Только в собственных глазах значительными они кажутся, в действительности никаких иных чувств не могут вызвать, кроме одной гадливости. Немного жалости…

Пусть! Жалкое, гнусное отродье! Скоро… Очень скоро они замолчат. Замолчат! Не захотят добровольно – заставим! Заставим силой! Право, а тем более сила – у нас, на нашей стороне. Где сила, там правда, справедливость. Еще вольнодумец, их кумир Монтень говорил об этом. Сила – перед ней преклоняются люди, народы и государства. Полиция, армия, государственный аппарат – все использовать для подавления стихийного народного бунта. Бунтарей заставить замолчать: Волю Государеву выполнять безропотно, беспрекословно. Только высоко поднятый, как гильотина занесенный мощный кулак: готов в любую минуту опуститься на головы бунтарей, их пришибить, бить до бесчувствия - способен беспощадно наказать, безжалостно выбить дурь из голов их непокорных.

*****

В Государственной Думе – каторжная работа. Каждое мгновение проходит под напряженным вниманием. Обязан вслушиваться в речи оппонентов, следить за ходом их мыслей. Только не пропустить в «стройных выступлениях» ахиллесову пяту: домыслы, софистику, словесную эквилибристику. Из всего замеченного, выуженного самочинно соткать тонкое словесное кружево. Расположить все в таком бесподобном порядке: новоявленный софист, авторитет с подмоченной репутацией – сможет ходить козырем, выпятить грудь и брюшко. А что с того? Слова – слова! Их ценность не более, чем ценность других слов и понятий.

Невесомая эта материя – слово. Может оно иметь значительный вес. Многие очень люди клюют на эту штуку, как на добрый живец. Слову придают слишком уж большое значение.

В обществе большинство людей живут одним сегодняшним днем. Мало кого интересуют властные структуры, общественные ступени. На высшем уровне расположено государственное законодательство, управление. В Государственной Думе осуществляют работу для современного согласия и будущего благополучия. Основные нагрузки несут депутаты. В общие обязанности входит не формальное участие в бесчисленных заседаниях. Дополнительная работа в комиссиях: до умопомрачения, отупения. Но это еще не все: приглашают на митинги, собрания. В добровольные обязанности входит беседы с репортерами газет. В трудовой цикл входит изучение стенограмм. Составление речей. Заседание фракций… «Политическая кухня варит» почти круглосуточно.

Шульгин не зря трудится в Государственной Думе. Не зря! Он здесь приобрел не только имя, авторитет: чего только стоит политический и практический опыт?! В другом месте нигде больше не постигнешь подобного. В парламентской работе, как и политике, приходится юлить, петлять, выкручиваться, торговаться, ставить вопрос ребром… Чего только стоил вопрос: задал на пленарном заседании тихим голосом, ехидным тоном – левым болтунам и горлопанам, как он их называл. Эти безответственные болтуны – праздные демагоги. Левые бунтари скрываются за депутатским мандатом и неприкосновенностью. Только в здании Государственной Думы они внешне ведут себя по-джентльменски. А за их стенами всевозможные беззакония творят: народные массы подстрекают к неповиновению властям. Они бурно ведут недопустимую революционную деятельность.

Этот вопрос обращен к левым депутатам: вызвал бурю возмущения. Раздались крики «вон!» Даже дисциплинарную меру: депутата Шульгина исключили на одно пленарное заседание. Инцидент оказался поучительным. Известно: простым и прямым, как стрела, подобным колумбову решению с яйцом, бесхитростным школярским вопросом – легче всего расколоть. Так и политических путаников, как и нечестных всех людей.

«Господа, - вопрос поставил прямо, в следующих словах, - откровенно, положа руку на сердца, ответьте - нет ли у кого из вас бомбы в кармане?»

Шульгин всегда прямодушно-откровенен. Свои мысли высказывает открыто: не унижает достоинство личности собеседника, даже оппонента. Без лжи, лицемерия и мелочного, недостойного честному человеку политиканства. Пусть эти по-детски наивные и глупые люди даже не помышляют об отмене полевых судов, смертной казни и других острых репрессивных мер в борьбе с революцией.

В ответ на их запрос по поводу военно-полевого суда над 74-ми политическими арестантами, Шульгин даже себя превзошел.

…Казнить! Казнить беспощадно. Революционеров покоренных-обезглавленных - можно щадить. Будь на то моя воля, приказал бы произвести обыск на квартирах левых депутатов. Не сомневаюсь: полиция обнаружит много любопытных вещей и документов.

…Обыскали квартиру социал-демократического депутата Озоля. Что с того?

Шульгин красочно описал эту сцену. Вооруженные браунингами, группа лиц ворвалась в квартиру. Не пугайтесь: это – революционеры, а не вооруженные револьверами системы Смита-Вессона полицейские. О, тогда Шульгин находился в ударе: говорил сильно, воодушевленно. Если и дальше продолжится вакханалия революционеров, подобные истории станут привычными, беззаконием в обществе – в рядах полиции увидят лучших, самых достойных, честнейших сынов России, благороднейших рыцарей. В числе сотрудников полиции, в рядах самых верных служителей Трона – и он окажется. Ни на одну минуту он не остановится перед вопросом: идти или не идти в полицию? Ведь под сомнение могут поставить даже существование Империи, Династии, собственности. Этот государственный строй основан предками, по наследству передан отцами. Героические предки взрослили и выпестовали, довели до современного вида дорогую, по-детски любимую мать и невесту – Россию, Родину, сокровищницу, наибольшее, самое дорогое богатство.

Левые депутаты Государственной Думы требуют законодательного запрета смертных казней. Правительство они обвиняют в жестокости и кровожадности. Даже представить себе трудно, невозможно, какие беды могут грозить России, если правительство перестанет казнить революционных преступников. Что тогда? Ведь нас ожидают самосуды. Перед ними побледнеют, поблекнет скромный ку-клукс-клан и линчевание негров в Северной Америке. Русский народ подобен пружине: пока не растягивать, он кажется вялым, добродушным. Но горе тем, кто вздумает испытать его терпение и выведет из себя. Сметет с лица земли все, что противится его воле. Пока еврейская революция и понятые ею со дна общества темные элементы не смирятся, не принесут повинную голову, до тех пор Русский народ будет казнить. Но он милостив, отходчив…

Революционеры кинжал – считают высшим судьей. Они орудуют бомбами и размахивают браунингами. Смертные казни нужны: их сплоченность рядов и сила заставит дрогнуть те руки, которые сжимают кинжал. Готовятся нанести в спину свой предательский удар. Прокаженных революционной холерой, изолировать нужно, удалить из общества или уничтожить. Пусть излечатся, лучше выбросят из голов все сумасбродные мысли. Опасно-преступно подвергать общество влиянию одержимых и прокаженных.

Русская жизнь в пятом году родила зверя: он грабил имения, резал людей, без различия сословий, пола, возраста… Поджигали имения. К революции примкнули сразу различные преступные элементы. Эти попутчики тоже по человеческим трупам расхаживали, как по бульвару. На крови они строили свое благополучие. Существовала масса авантюристов: стремились дорваться до власти по головам других. Во всенародной беде, безнаказанности они увидели единственную дорогу к этой цели. Они отвратительно лживы, непоследовательны. Беспринципны: по несколько раз в день меняют «свои убеждения». Кто больше посулит, идут за теми. На словах, готовы пойти на смерть, но понюхают пороху – бегут с поля брани, словно заведенные, как оголтелые. Нахальные трусы. Они чувствуют себя силой – перед безоружной массой.

Как диких зверей, их надо поместить в металлическую клетку. Не зазорно для этого решающего действия самим выполнять любые обязанности, работу самую черновую. Ничем не гнушаться. Не избегать крови. Мы – класс правителей, судей, законодателей… Придется, станем палачами! Своими руками задушим зверя! Со всей обязывающей жестокостью расправимся с многоглавой гидрой революции.

… Время сложилось невероятно бурным. Страна корчилась в муках. Изнывала в страшной борьбе – не просто за жизнь: шли на смерть! Осталось что Русского – честного, доблестного, сплотилось против бунта, против всего и всех. Стоят вне общества: социал-убийцы, социал-грабители, убийцы и грабители без идейного социализма, против новоявленных кадетов…

Кадетизм – это болезнь. Кадеты – непричесанные путаники, свихнувшиеся либералы, дальтоники: не умеют отличать цвета – красный от зеленого. Не могут они политически определиться: зеленые или красные? Насколько они зеленые, насколько красные? В борьбе за власть они идут со всеми, кто соглашается их поддержать. Недосягаемая форма беспринципности. В гонке за первенство - эти проныры хотят всех обойти. До поры, до времени, они контактируют с различными партиями. Чудовищно быстро растут эти левые центристы. Уродливо их рыхлое тело. С самого зарождения – в него глубоко проникла неизлечимая хворь. «Идею» эту безыдейную - она систематически подтачивает. Политика у них беспочвенная, непоследовательная, противоречивая, неопределенная, извилистая… Фактически – у них нет никакой своей политики: одно стремление любой ценой вознестись до верха. Захватить, удержать государственную власть. Ввести либеральную форму «народного», «демократического» правления.

Русская Власть, как любая серьезная власть – не может считать союзниками своими такую партию, этих людей. У них расплывчаты цели, нет определенных взглядов. Их лозунг – «ответственное министерство». Это глупая выдумка людей больных: нашпигованы политическими фантазиями, оторваны от действительной общественной жизни.

Власть может опираться на мужественных, кристальных, стойких людей. Такие моменты в политике случаются: кажется – все рушится! Первыми крысы убегают с тонущего корабля. Но самые стойкие сплачиваются у подножья Трона. Последние эти могикане с оружием в руках грудью встают на защиту Династии, своих прав и потомственных привилегий.

В то мятежно-разбойное время испробовали все средства борьбы: газетные вопли, солдатские неповиновения, крестьянские и рабочие мятежи, восстание… Красноязыкие агитаторы эксплуатируют инстинкты, лень и жадность – кричали:

- Давай землю!

- Не будем работать: пусть больше платят!

О какой земле речь? Только что: отнять у землевладельцев, поделить между всеми жадными и нуждающимися.

С чего платить? Рабочие не умеют, не хотят упорно трудиться. Не производят достаточно материальных благ. Многие ленятся, бездельничают, становятся тунеядцами, бракоделами, пустомелями, пьяницами, лежебоками, лоботрясами, грубиянами, хамами, хулиганами, богохулами… Не скрывают жадность. Стихия их: разгульные бабы, вино…

Слушают агитаторов: те сулят им богатства, беззаботную, счастливую жизнь. Тем все равно, кто станет верховодить: Царь или революционер? Колени перед кем преклонять, бить поклоны, принять торжественную позу перед трехцветным Русским Национальным флагом или размахивать красной тряпкой? «Славься» петь или «Интернационал»? Молиться Б-гу или кричать «Долой!» Согласны без возражения обделывать гешефты с самим Дьяволом: пусть платит! Обеспечит!

Одновременно случились всероссийские забастовки: железнодорожная и телеграфная – ввергли Империю в Средневековье. Шульгин ясно помнит тот день. Разве такое можно забыть? Он в тот день впервые воспринял запах пороха, до конца ощутил всю трагедию переживаний России. Охватила всю Империю. Сам стал участником борьбы.

Произошло в послеобеденные часы. Шульгин находился в саперном батальоне Николаевской крепости. Он только недавно одел офицерскую форму. Больше ко всему присматривался. В одном из казематов расположено офицерское собрание. Всех волнует один вопрос: «Что будет?» Получили приказ: находиться в полной боевой готовности. Офицеры все в сборе. Настроение подавленное. Ожидают выступления. Может произойти массовая демонстрация, революционный митинг? Придется разгонять силой оружия…

Шульгина одолевают непривычные доселе мысли. Применять оружие? Жуть! От одной этой мысли все тело пробивает мелкая дрожь. А если все же придется стрелять? Если прикажут, смогу стрелять? Хватит мужества? Ответить не просто на этот вопрос – не привычный. Ответить самому себе: «Да! Готов выполнить любой приказ! Если придется – выполню приказ командования: начну стрелять!» В безоружный людей? Нет, не в людей – в бунтарей, в звероподобных, злобных двуногих? Разве можно их иначе остановить? Это дело принципа, совести. Могут так сложиться обстоятельства: для выполнения своего долга, придется стрелять. Это тягостно. Больше может напоминать облаву на диких зверей. Но не стрелять, не выполнить приказ – это доказательство: совесть не чутка к гражданскому долгу и выполнению обязанностей.

Не одна совесть: долг потребует. При исполнении приказа поступиться нужно собой, своим мнением. Если толпа не захочет разойтись, придется против нее применить оружие. По непокорным спинам быть прикладами, колоть штыками. Их привести в нормальное чувство и подобающий вид. Не стрелять - на следующий день во всех революционных газетах напишут: войска не подчиняются приказам – отказались стрелять. Это сообщение еще больше возбудит чернь: непокорная она – страшнее чумы! Если не стрелять, чем я сам отличусь от тех бунтовщиков? Все свои усилия направляют против моей России, против Государя, Православия. Бунт направлен против моего класса, лично против меня. Пока у меня власть и личное оружие – заставлю солдат беспрекословно подчиняться приказам. Лишусь этой власти – тогда чернь начнет верховодить. Она беспрепятственно проявлять сможет свои необузданные зверские инстинкты. Пока власть в наших руках, будем использовать в своих классовых интересах. Ни при каких обстоятельствах наши солдаты не выйдут из нашего подчинения. Анархия в армии – страшная трагедия. Непростительная.

Слухи. Слухи… Казармы полны слухами: заставляют волноваться. В бешенном темпе работают мысли. Офицеры чувствуют себя несколько отчужденно. Лениво, медленно что-то кумекают солдаты, вчерашние мужики. К смутьянам относятся они всегда с подозрением. Но они тоже стадного свойства: их может увлечь, на свою сторону перетянуть любой хитрый агитатор. Пообещает надел земли, нечто еще в придачу. За один надел земли они готовы изменить своему воинскому долгу и присяге. Забудут Царя, Отечество, Православную веру…

Самое удивительное: слухи подтверждаются – взбунтовалась соседняя рота, солдаты-пантонеры вместе с подпоручиком Жадановским самовольно ушли из казармы. Краска стыда заливает лицо при бунте рабочих, крестьян. Вообще еще можно поднять глаза при мысли: оружие подняли солдаты? Опасных баламутов таких следует пропустить сквозь строй солдат. Лучше: шеренге отдать команду «пли!» Такой позор! Во главе бунтарей – офицер! Стрелять их! Вешать надо!

Офицер первый виноват за всю случающееся в его подразделении. Офицер должен предупредить любое недовольство, выступление, а прежде заглушить протест. Офицер обязан знать, как и чем живут его солдаты. Должен направлять все их мысли. Научить их знать уставы, строго выполнять приказания. Доверенное им оружие должен направить только для защиты Отечества от внешних врагов и внутренних бунтарей. Не смог офицер заставить солдат подчиниться приказам – отвечай головой перед трибуналом. Случай с понтонерами – бунт, повторение пугачевщины.

Вот и саперы начали волноваться…

- Не волнуйся, братцы! Стой твердо, знай службу… Вся Расея, - специально для них Расея, - вся Расея от нас сейчас зависит: всякая сволочь бунтует. Теперь мы – самые верные защитники Трона и Православия. Без нас – конец Расеи.

Этих вчерашних мужиков нужно уломать, уговорить: совестливый, податливый это народ… Они не дюже ворочают мозгом. Привыкли медленно выполнять все дела, но тщательно. В их сознании прочно укоренились традиции отцов. Места нет здесь пугачевщине.

В ворота врываются возбужденные, дико орущие и жестикулирующие солдаты – это и есть взбунтовавшиеся понтонеры. Гримасничают, с выпученными глазами эти глупые морды, елейно заискивают… Они сами не понимают, чего хотят. Им кто-то что-то пообещал, бросил клич, а они, подобно попкам, бездумно чужие слова повторяют. Клянчат и взывают:

- Братцы, пошли с нами! На плац… Погуляем…

Они заполнили двор, деморализуют остальных солдат. Идут без строя, никакой дисциплине не подчиняются. Потеряли они не только солдатский, человеческий даже облик. Пример их становится заразительным. Как всегда, возбуждает дурное все цепную реакцию. Ведь люди, даже в военной форме, - толпа, стадо. Всегда им достаточно бросить клич по соответствию инстинктивных их желаниям – этим направить разрушительную силу-деятельность в любую сторону, на любое дело.

Только жесткой рукой, жестокой дисциплиной можно удержать серые массы в беспрекословном подчинении. Следует их лишить возможности самостоятельно мыслить и протестовать по любому поводу, даже без повода. А эти безумствуют, вносят панику, неподчинение. Анархию. Разложение. Надо их срочно остановить. Остановить! Они… Как они могут? Что делать? Нужно… Этой волне нельзя позволить смести строй. Не допустить до строя!

Шульгин бросился наперерез солдатской толпе: носителей яда не допустит до строя. Это совсем нелегко. Да, он тогда не растерялся: привычным движением, почти инстинктивно – выхватил шашку. Еще сейчас не может объяснить поступок свой. Что тогда им руководило? Воля? Бесстрашие? Глупость? Нет, это была не воля, не мужество: нечто вроде безрассудства. Но устрашающий вид, оголенная шашка произвели должное впечатление. И все же с разных сторон бросились к нему несколько раскольников со штыками наперевес. Его могли сомкнуть, даже растоптать. Могли пронзить штыком, покалечить прикладом… Он стоял, словно одинокая скала: страшный, с оголенной шашкой. Один – перед возбужденной стихией раскольников. Пусть только приблизятся, сделают шаг – шаг навстречу к своей гибели!

Он встал один против течения, но чего он тогда добился? Неправдоподобными просто по своей плачевности оказались результаты. Одни солдаты стали молить:

- Ваше благородие, спрячьте шашку, нас пропустите… - Вооруженные солдаты эти казались самыми гадкими, никчемными трусами. Но другие… Успех оказался мгновенным. Правильнее всего в той ситуации: следовало приказать действовать своим солдатам. Но он тогда не имел времени на рассуждения. С обнаженной шашкой он стоял: казался сильнее раскольников. Но они заметили в его глазах некоторое замешательство, невольное сомнение в правильности принятого в миг решения. Оставалась та же решимость, но уже опутана мыслью. Действовать в данном случае надо было другим, более эффективным способом. Другие солдаты обошли его с обоих сторон – бросились вглубь двора.

Для Шульгина важно: не струсил. Вышел против дикой стихии один на один. Им выразил протест, но не довел его до логического завершения. Возмутился, но не исполнил долг. Не обуздал толпу. Враг находился близко: защитился, но всех их не обезоружил. Не уничтожил. Даже сам не наказал…

Вот и саперы дрогнули: их часть переметнулась на сторону бунтовщиков. Ему не остается другого выхода: вложил шашку в ножны. О, зачем он только сделал это? Потом жалел… Должен был рубить ею все эти отвратительные, смердящие от пота и неопрятности тела? Почему не заставил их закрыть рты: ведь изрыгают злобные фразы. Вероятно, его бы ранили на месте, могли даже убить, но… Ему следовало так поступить. Трусость! Не выполнил своего долга. Не оправдание: в тот момент никто из офицеров не исполнил свой долг. Все поддались стихии: не ранили никого. Что с этого? А он должен был!

Чем он руководствовался? В его сердце не закрался страх: иначе не выскочил с оголенной шашкой перед этой фанатичной толпой. Это даже не трусость. Нет. Это дряблость, неспособность противостоять чужой воле, пусть даже массовой. Он, он такой сильный и решительный человек, подавлен стихией, коллективной их волей. И если то – одно слово, тьфу! Нет, он не трус! Не трус…

Солдаты! Еще попробуй их научить исполнять приказы, стрелять… Жиду хоть кривое ружье дай… А этим! Сколько только погибли в ту войну?! А в плен сколько сдавались? Целые армии попала в плен… Революционной пропагандой жиды разложили армию… Бульварными листками – заразили общество. Жидов почти сто тысяч в Русской армии – вот первооснова брожения.

… А позже? Что было позже? Наступило нечто невероятное: столпотворение, пожар, потоп, стихийное бедствие… Где тут чьи солдаты? Все перемешались. Быстро нашелся командир роты:

- По казематам! – Рявкнул он. – Стройся в проходе! – И взволнованно покорно, теснясь в беспорядке, солдаты строятся в длинном проходе.

А Шульгин? Выбрал пост: стал в проходе на темную лестницу - не пропускает он раскольников. Те поднимались по лестнице. Продолжают звать солдат на плац. Разбрасывают печатные прокламации с требованиями новой одежды, обуви, еды, сахара, выборных офицеров… Вон чего захотели?! Еще пороха не нюхали: весь важный момент проспали – отсиживались в глубинке России. Тогда их братья гибли в Мукдене, защищали Порт-Артур… Сейчас, видите ли, демократию им подавай! Надоели дисциплина, приказы… В конце прокламации звучит абсолютно непонятный этим серым шинелям, заимствованный у Французов, неосуществимый политический клич:

«Да здравствует Учредительное собрание!»

Что они собираются учреждать? Левую Россию? Попробуйте-ка дотянуться до своих ушей – губами! Не быть тому! Чтобы преобразовывать государственное устройство родного Отечества взялся некто с нечистыми руками…

Бунтовщиков выдворили: силой! Вышвырнули из гарнизона. Наступило полное успокоение. Роту направили на охрану банка.

Позже стало известно: часть смутьянов-бунтовщиков разогнали… Молодцы-герои солдаты Миргородского полка применили оружие: имеются раненные и убитые. Можно вздохнуть с облегчением. Но нестерпимо обидно и больно. Не за мятежников: легли они под пулями – на мостовой. Шульгин к ним не чувствовал никакого сострадания: получили заслуженное… Больно и обидно: не их рота подавила выступление мятежников. А ведь важно лично поучаствовать и в боевом крещении. Но судьбе угодно правое дело – совершить другими руками. Каждому заранее предопределен путь: ничто не может помешать судьбе предначертанное исполнить в полном смысле, направлении и объеме. Пройти собственный путь. Невозможно отнять чужую судьбу.

Для мятежников открылись двери тюрем, дисциплинарных батальонов. Через виселицу пропустили несколько человек. Для предотвращения бунтов, особенно в войсках, командование и правительство и в будущем должны применять в полном объеме драконовские меры против активных бунтовщиков. Эта важная причина побудила Шульгина в Государственной Думе стать проповедником и защитником бескомпромиссной карательной политики правительства. Чрезвычайно опасно заигрывать с бунтовщиками, им потворствовать – преступно. Сразу увеличивается размерами их преступная деятельность, становится безудержной, влечет на путь еще больших злодеяний. Бездеятельность власти они воспринимают бессилием.

*****

Что дальше произошло? Что последовало за подавлением саперного бунта? Конечно, их судил военный трибунал… А после бунта и Царского манифеста?

Конечно, произошел еврейский погром… И это совсем не случайно: каждый успех одного Еврея – вызывает раздражение и ненависть к Евреям. Это открытие новой лавочки, покупка дома на нашей земле, устройство на работу… У Русских они отнимают рабочие места! Прекрасно можем без них обходиться! Ослабла на время Русская Власть. Таившиеся в народе все недовольство, ненависть, злоба – вырвались наружу, направились в сторону наименьшего сопротивления, слабого звена в огромной цепи связей. В сторону Евреев! В прошлом случалось так часто. До тех пор сохранится, пока остаются греховные силы в нашем мире. Под рукой пока окажется хоть один живой Еврей: его можно бить, грабить, истреблять…

Пусть они, Евреи, перестанут являться самими собой, потеряют национальные особенности, характерные внешние свойства, черты характера… Уйдут напрочь от своих эгоистичных религиозных верований… Только тогда и еще при условии - Евреи смогут стать гражданами Российского общества. Этим смогут избавиться от самобытной отверженности, самодовольства, самоуверенности, самонадеянности и самоизоляции. Евреи должны признать Христа. Иначе Православные Христиане не признают их права на существование. В ответ на благие порывы, конкретные поступки и действия, после испытательного срока строгих проверок - остановим прогрессирующее движение естественного антисемитизма.

Но дай Б-г, пусть это случится не очень скоро. Политическая сфера с каждым годом приобретает все большее значение – оттирает другие вопросы на задний план. Общественная жизнь обретает первенствующее значение. Претендуют на значительное место Евреи. Их можно найти везде-всюду. В этом положительное одно свойство: Евреев можно всегда назначить виновником во всех наших бедах. Вовсе не зря Евреи стали «козлами отпущения всех наших грехов». В России не дай Б-г начаться новой революции: она пойдет по еврейским голова, в еврейской крови захлебнется. Российская Империя не зря считает себя счастливой. Одним из факторов этого счастья является наличие своих Евреев. Даже страшно себе представить, как мы обходились без этой нации, отверженной Б-гом, обществом?

Они привыкли вечно жаловаться. Никто их не слушает. В Российской Империи для Евреев создали несравненно лучшие условия, чем для Негров в Америке цивилизованной. Они знают. Вспомним недавний бытовой и политический случай: Негр Джонсом победил в матче белого боксера. Экспансивные янки в отместку за это подожгли негритянскую гостиницу в Нью-Йорке. Десятки черных сгорели в огне. А негритянские погромы в Питсбурге, Сен-Луи… Тысячи негров погибли ужасной смертью. У нас – пусть Евреи славят своего бога: нет Царя Грозного – тот топил… И наших хохлы могут повторить тот подвиг: в Днепре постоянно воды на юг текут…

Евреи – несчастье Российской Империи. В одном им посочувствовать хочется: у Негров хоть есть Либерия, там президент тоже Негр. У Евреев ничего нет. Но мы им не отдадим Россию: пусть даже не мечтают. Держатся в России они не зря: им здесь хорошо! Но и мы их потерпим только до тех пор, пока нам будет хорошо. Основа государственной самостоятельности - национальный эгоизм: его надо прививать, укреплять…

***

Царский манифест… О нем я узнал из нечистоплотного еврейского листка. Маленький пархач картавым голосом радостно выкрикивал три страшных слова:

- Сво-о-о-бода! Ца-хрх-ский мани-и-и-фест! Ца-хрх-ский мани-и-и-фест! Сво-о-о-бода!

Я выхватил листы прямо из рук малолетнего торговца-еврейчика. Это «Речь»,

петербургская газетенка, выдает себя за серьезное издание. Смех, безумства везде… Они ликуют, значит Российской Империи грозит опасность. Подобная Цусиме, Мукдену… Крестному воскресенью…

На улицы вышли тысячные толпы. Везде бросаются в глаза красные лоскутики: на шляпах, шляпках, пиджаках, галстуках, бантами приколоты к груди. Революция торжествует. На свои знамена она подняла красный цвет – вместо национальных. Уличные ораторы революционными речами разжигают нетерпеливую народную массу. Им в ответ кричат «ура!» Народ обнажает головы перед «знаменем» - этой красной тряпкой: ее водрузили над зданием. Черт студента поймет: семитского он, мусульманского происхождения. Особенно бурно торжествуют Евреи. В Царской милости, в одном этом акте видят Дарование равноправия… полноправия!

Необыкновенно людно на площади, около городской думы. Царский манифест ораторы называют лишь первой победой – вырвана силой! Они требуют, требуют, требуют… Требуют! Желания их непомерны, а аппетиты ненасытны: равенства, свободы, власти! Тут в думе совершили кощунство: разорвали в клочья, ногами растоптали портреты Русских Царей Династии Романовых. Пейсатый, горбоносый и косоглазый еврейчик просунул голову в образовавшуюся дыру портрета: на шею взгромоздил – резво бегает, смешит публику, кричит:

- Тепе-хрь-хь я ца-хрь-хь! Я ца-хрь-хь!

Его злую выходку сопровождает истерический хохот, безумства…

На балконе кто-то сорвал венец из Царского орнамента – сбросил Его наземь. Царская корона несколько раз перевернулась в воздухе, зазвенела о мостовую.

Наступила ночь… Тягостная, полная волнений, неожиданностей. В различных частях города вспыхнул еврейский погром, как расплата в похмелье. Так всегда было и будет!

Я хорошо помню эти часы. Роту отправили на усмирение «беспорядков». Этим не совсем юридическим термином называют еврейский погром.

- Погром! – Воскликнул ротный при получении распоряжение. Прояснилось сразу его лицо. – Придется усмирять… по долгу службы… Погром! Погром этот… Они заслужили, жиды-прохвосты…

С этими инструкциями роту направили в предместье, на Шулявку, пристанище это мастеровых, босячни… Почти на всем пути роты встречаются отвратительные и ужасные картины полнейшего разгрома: пусть даже только недавно начался… Другие говорят: погром продолжился всю ночь, с рассветом вспыхнул с новой разрушительной силой.

Мне, прапорщику, выделили взвод солдатиков. В тот день впервые командовал я воинским подразделением. До этого я вроде чувствовал себя подобно манекену в офицерском мундире. Тут целый взвод солдатиков: слушаются, беспрекословно выполняют любую команду. Забавно на себя посмотреть со стороны. Мундир – к лицу… Весело!

Кровь… На пути взвода встретилась первая кровь… Смотрим: в пыли улицы лежит старик, Еврей с седой окровавленной бородой. Его лицо покрыто рванными ранами. Лежит он бездыханный на спине – только судорожно двигает, согнутыми в коленях ногами.

Старика обступила толпа безразличных зевак. Некоторые с любопытством тупым глядят на мучительную агонию умирающего. Никто не плачет. Но и не смеется. Заметно: у некоторых из наблюдающих комок подступал к горлу, другие лишь тихо вздыхают – не по причине сочувствия. Просто наблюдают…

Я остановился перед этим умирающим стариком. Скромно стоит в сторонке надзиратель. Рассказал: все наделала самооборона. Убивали стрелявших. Этот старик тоже стрелял? Какая чепуха: старик не мог стрелять. Но его тяжело ранили – убили! Убили, как Еврея, как жида, проще говоря… А если он и стрелял, только защищал свою жизнь. Не больше. А пошел он! Стану еще думать о старике, жиде каждом… Я тоже постоял: смотрел… Спокойно смотрел на смерть. В голову даже не пришла мысль: возможно, среди этих зевак, в толпе – стоит и убийца. Полиция пусть этим занимается. Не стану искать его убийцу: больше мне нечего делать!

Все-таки даже мгновение я колебался: не оказать старику посильную помощь. Но зачем? Он и так умрет… Не стану помогать старику умереть. А жить, как пить дать, - он уже не будет. Но умереть тут, на булыжной мостовой, в пыли, грязи… Старика можно перетащить в лачугу: пусть он там, мучается, умирает. Это к чему? Только пачкать руки… Можно приказать солдатам? Всех нас прислали подавить беспорядки – не оказывать первую помощь потерпевшим. Проезжую часть дороги этот тип занимает… Да, и своим видом может испортить настроение, аппетит… А вообще он лежит, подобно неодушевленному предмету, камню: его можно, нужно обойти.

Бурные события происходят в отдалении: доносятся крики, шум разрушения. Взвод по команде направился на место происшествия. Выручать других… Нет, это не оправдание. Я просто не хотел пачкать свои руки о… жидовскую кровь. Не мною пролита: так чего в ней мараться? Заботиться о бездомном старике? Ведь их в Киеве – всюду, как собак…

Взвод быстро шел по кривой, разгромленной, разграбленной улочке-переулку. Встречаются слепые дома – с выбитыми окнами. В грязи дороги валяются вещи, разбитые тарелки, остатки мебели, картин, сундуков… Вокруг белые пятна: пух лежит из выпотрошенных перин, подушек… Подобен тополевому: в период его плодоношения. И в воздухе висит пух, выдувается вверх…

- Без зимы – снег…

Да, верно подметил солдатик. Хорошо сострил. Неестественно выпавший снег - явное доказательство: здесь уже все разбито-разграблено. Погром минул места эти… Но там, где-то впереди погром происходит: в самом разгаре. Но где? Даже просто любопытно со стороны понаблюдать, как бьют жидов.

При приближении к центру беспорядка видна огромная толпа. Очевидно, эти мирные обыватели хотят воспользоваться обломками, никчемными остатками: им достается уже прошедшее через одни руки. Но разве они сами это не могут? Что сами? Я не решился додумать мысль: мало, какая чушь может забрести в голову? Об этом нельзя думать, особенно в нынешнем состоянии. Выделили солдатиков, приказали: действуй!

Я тогда развернул взвод – зычным, властным голосом прокричал:

- Взвод! – Даже не узнал свой голос. Произнес: - Слушай мою команду! Штыки - напер-вес!

Почти в то мгновение – солдатики ощетинились штыками. Они настигают толпу – подгоняют ее вперед. Впереди толпы, а, может быть, просто впереди, ступает широко, размахивает руками-плетьми, несется молодой ухарь. Он подбадривает остальных. Перед самим носом, перед взводом медленно, вяло плетется, мелко семенит широкая спина в черном ватном пальто. Подобно утке, переваливается он с ноги на ногу – по-женски вертит толстым задом.

Что же делать? Не останавливать взвод из-за этого одного тормозного лица? Не ожидать, пока он уступит дорогу? Легонько ножнами я толкнул спину. Он даже не остановился. Не оборачиваясь, что-то пробурчал. Можно ударить? Совестно даже как-то бить безоружного человека. Ничего не поделаешь: ударил. Ножнами шашки протянул спину между лопатками. Над ватным пальто поднялся столбик пыли. Толпа захохотала. Один остряк даже выпалил насмешливо:

- Заработал?! Уступи! Дай дорогу вперед – Цареву войску!

Все происходит мирно, по-доброму, как у порядочных людей заведено. Они побежали: с радостными криками быстрыми шагами – метнулись впереди солдатиков. Любовались они своими солдатиками: пробирались они по улице с радостными криками. Пусть одного из них легонько почесали промеж ребер: он заслужил – пусть не путается под ногами. В присутствии солдатиков они даже не пытаются грабить: нельзя! Но как-только взвод пройдет, они примутся за уже привычное дело. Особенно усердствуют молодухи и бабы: научились поспешно подбирать жидовское добро. Все связывают в пребольшие узлы: поволокут по своим домам – пригодится!

В двухэтажном доме, на самой площади, происходит настоящий грабеж. Взвод ворвался во двор без сопротивления. По черной лестнице взбежали наверх. Не ожидали: сразу началась паника, свалка. Эти люди: прислуга, мастеровые, мелкие лавочники, много Женщин. Что они? Решили воспользоваться «даровым добром» - не пропадать же… И тут тебе – испугали солдатики: их сыновья, братья… С чего они так обозлились? Применили приклады: все шарахнулись по сторонам. Разве можно спокойно видеть это жуткое зрелище? Избиение безоружных Женщин и людей!

- Смотри, баб прикладами не бить! – Остановил самоуправство солдатиков. Надо щадить людей: пусть сами убираются! Немного погодя добавил: - Мужиков можно… маленько…

В одной комнате я почти силой отнял у солдатика бородача. Оба жутко кричат: друг друга заглушают. Солдатик-таки добряче отколотил того типа. Откуда-то выползла старая жидовка – стала просить:

- Ваше благо-хрх-одие, это мой спаситель!

Сволочей их – разбери! Солдатик колотил… оказался дворником дома, жалкие остатки уцелевшего добра он защищал. Солдатик принял его за грабителя. Так все вышло неловко. Конечно, я извинился за избиение «жидовского прихвостня» этого. Солдатикам приказал:

- Не звереть! Смотри, что делаешь: ведь не зерно молотишь, а людей бьешь!

Скоро очистили весь дом. И так: дом за домом… Приходилось выбрасывать на улицу самых безобидных людей: они подбирали остатки уцелевших вещей. Сам разгром и разграбление случились раньше. Давно след простыл производивших разгром. Те бросались на нетронутые дома и в короткое время превращали их в хаос разрушения. Но они почти ничего не брали. Оставляли скромным трудягам свои дела доделывать. Попадались в их числе случайные грабители. Остальные – добропорядочные, совестливые люди. Они не способны громить: ни в коем случае. Не будь разгромлены до них все эти жидовские дома, они бы не посмели войти без спроса. Сейчас они, как считали, делали вполне праведное, совсем законное дело.

Вот и другая площадь. Собралась большая толпа в несколько сот человек. Я решил их разогнать. Развернул их в цепь: пошли со штыками наперевес. Толпа отхлынула от солдатиков: ее загнали куда-то в угол. Но у нас за спиной выросла новая толпа. Я развернул взвод на месте – солдатики бросились на эту новую толпу. Быстро ее рассеяли. Но площадь снова залили сотни людей.

Что остается делать? Через четверть часа так себя и солдатиков замотаешь, но ничего не добьешься. Эта картина со стороны кажется смешной. Вооруженная горстка солдатиков выступают против многих мирных, безвредных людей. Эти все обыватели пришли лишь поживиться жалкими крохами уже уничтоженного почти жидовского имущества. Преинтересное зрелище: хоть показывай за деньги. Люди с любопытством и большим удовольствием смотрят на «маневры». Увидеть такое удастся не часто: веселая игра, подобно играют дети. «Кошки-мышки», «квач»…

Ничего нельзя поделать с толпой. Мне даже не пришла в голову мысль более решительными действиями их разогнать. Эти добрые обыватели, порядочные люди, искренние Христиане очень радостно встречают солдатиков: чуть ли не с распростертыми объятиями. Они не верят: не могу я, молодцеватый офицерик, со своими солдатиками действительно защищаем Евреев с их бесчестно нажитым добром. Они так и говорят: «Мы знаем, вы должны нас разгонять, но в душе вы с нами, с нами…» Это чувство единства, братского родства связывало усмиряемых и усмирителей. Только сознание долга, понимание: месть направлена на головы ни в чем не повинных людей. Есть и положительная сторона у погрома: способом таким Евреев можно привести в чувство. Все это понимание заставляло бороться, точнее, делать вид, что я борюсь с погромом. Не будь я офицером, не получив приказ командования, разве полез в это дело, повел пальцем для защиты жидов?

Злобное, отвратительно-хищное, непомерно-тщеславное, лживое, жестокое и мстительное это племя не только казнило Спасителя. Признало: «кровь Его на нас и детях наших». Оно отвергнуто Б-гом: он ранее их выделил среди других рас.

На площади собралось почти все население предместья. Они не хотят чужого: ведь у нас жиды похитили добро. Ворованное у вора не есть воровство. Все эти простолюдины в какой-то мере причастны к хищению жидовского добра. Это им не кажется ни грабежом, ни кражей… По их понятием, это является справедливым, Б-жьим делом. Угощают они солдатиков махоркой, папиросами, хлебом, салом… Жалуются на жидов, на от них обиды. На Думской площади злоумышленники порвали Царские портреты. Среди них находились и жиды. Крови Спасителя им

мало! Как они, жиды, смеют смещать Царя! У, проклятые, пархачи!

В это время прибежал урядник с каким-то известием. Взвод солдатиков срочно направился к месту свежего погрома. Чем ближе они подходят, тем явственнее доносятся зловещие удары. Слышно жалобное дребезжание разбитых стекол, дикие крики… Навстречу взводу попадаются обыватели: нагруженные всяческим добром. Завидев солдатиков, они в нерешительности останавливаются. Не знают, что делать. Конечно, их обирают. Одной пышной хохлушке (есть у нее, за что подержаться!) – ее почти не видно из-под огромного узла, я крикнул:

- Как вам не стыдно?! Бесстыжее бабье… Ишь подлая…Отобрать!

- А что их жалеть, - баба не сдается, - пархатых, ваше благородие?

Конечно, она права, но что поделаешь: служба есть служба.

Я случайно оглянулся – остолбенел: все солдатики нагружены с головы до ног. Я им не сказал, что делать с отобранным добром. Они, бедняги, подумали: надо с собой все нести. Эти вчерашние мужики сами не прочь поживиться всеми вещами этими: им очень жаль с ними расставаться.

- Бросай все к черту!

Солдатики исполнили приказ: все выбросили в грязь. Встречные грабители часто попадаются: с запасом. У них всех отбирают узлы – тут же бросают в грязь улицы. Надо спешить: как можно быстрее добраться до нетронутых погромом домов. Самовольства приостановить – в зародыше. Спешим… К чувству долга примешивается законное любопытство: оно овладело всем существом. Как это происходит? Погром? Очень даже любопытно!

Каждый шаг приближает к звону бьющегося стекла и восторженным диким крикам. Уверенно подтверждает: уже близко к месту погрома. Вот и он сам! Даже забавно… Ничуть не романтично… Высокий, интеллигентного вида Мужчина бьет наотмашь железной дубинкой по окну лачуги, словно наносит оплеуху… Выбивает ветхие рамы, а с ними стекла… вылетают, крошатся на мелкие осколки. Он весь в движении, без остановок: одним резким ударом! Не останавливается. Дальше идет вперед… Вот так сноровка! Нет, я так не смогу! Еще я подумал: «Как сейчас не хватает солнца! Засветит – проявит неповторимую картину! Все переливается цветами радуги… Такая красота!»

За одной лачугой следует другая по одной стороне улицы. Предводитель идет вперед, направляет погром, напутствует сообщников немногословно призывами:

- Бей жидов! Ломай! Очищай… Бей еще раз: больше не вернемся. Поживиться успеем: надо громить! Мешает? Кончай старуху: пусть не пищит! Делай дело чисто, основательно… Что нюни распустил? Жидов жалко? Жидовки наплодят других… Сию же минуту убирайся – к чертовой матери! Пшел ты на …! Нельзя так, ребята: не позорь своего Христианского имени!

Пособники ободряемы такими напутствиями: врываются в дыры зияющие, окна ослепшие – из лачуги доносятся страшные звуки разгрома, душераздирающие, истерические вопли избиваемых детей, старух… Тут же, на месте сваливают в угол, задирают юбки – насилуют молодых Женщин. Которые упираются, с ними справляются двое-трое, поочередно…

Из окон вылетает пух: снежной пеленой застилает мостовую. В стороны летят жалкие пожитки, ветхий скарб, стулья, подсвечники, книги с непонятным письмом.. Это и есть погром!

- Вчера жиды праздновали «свободу», сегодня – мы! Бей жидов!

Снова ловкий удар железной дубинки с наконечником: ломает рамы, вылетают разбитые стекла… В очередную лачугу врываются погромщики: довершают свое дело. Погром – стихийное выражение законных народных чувств по отношению к еврейству. Обиды за их обманный образ поведения, за трудовую эксплуатацию, всякого рода мошенничества и прежде всего за пролитую кровь и мучительную смерть Спасителя. Все это накопилось не за один год. Имеют под собой веские достаточно основания. Но как не высоки и законны, прекрасны и бесспорны эти чувства, меня возмутил дикий разгул: горит на лицах этих разрушителей. Со дна общества поднялись люди. Хорошее, праведное дело борьбы с еврейским засильем, они ведут недопустимо грубыми, не освещенными законом средствами.

Сегодня эти честные, скромные трудящиеся дико громят Евреев. Потрафляя их желаниям, предводитель может завтра бросить другой клич: бездумно станут они творить неправое дело. Этим докажут свою собачью верность предводителю. Толпа – это стадо, она живет не рассудком – у них его просто нет: поступают по велению предводителей. Толпе нужен авторитет, кумир: ему она доверится во всем, за ним пойдет.

В моем сердце закипела кровь. Родилась безмерная ненависть к этой толпе, к черни, к этой безмозглой, преступной и варварской сволочи… Продолжают погром – в присутствии солдат! Нет, этого нельзя допустить! Не долго думал: я дотянулся - схватил за шиворот предводителя: своей рукой в белой перчатке и с большим усилием швырнул его лицом в грязь. Солдатикам приказал:

- Бей прикладами!

Парень чрезвычайно удивлен решительными действиями офицера. Он быстро, почти стремительно вскочил, ловко увернулся от прикладов: оскалил зубы. На его озорном лице светилась наглая улыбка. Словно спрашивает: «Друг, ты чо, своего не узнаешь?» В это время его настиг удар в спину: солдатик-таки выполнил долг! Лицо недавнего погромщика исказилось болью. Он вскрикнул: оборачивает голову и все тело сжимается в ожидании следующего удара. Но удар не последовал – он со всех ног бросился бежать наутек. В это мгновение погром прекращен. Громилы все смылись: сбежали через лужи, заборы, огороды…

Что происходит? С разных сторон валят люди: их сотни, несколько сотен… Эти мирные обыватели сами не громили, но безусловно сочувствуют погромщикам. Они тем свое сочувствие выражают: расхищают, другие основательно подбирают спешно уже разгромленное еврейское имущество. Фактически бесхозное. Никто не станет искать бывших хозяев – им возвращать.

Мирные, добродушные эти люди только кажутся молчаливыми: преображаются они сразу, как только разговор заходит о жидах и жидовском добре. Наверное, в этот момент во всем предместье нет ни одного безучастного Христианина. Все в погроме замешаны: сами участвовали, высказывали свои симпатии к разгрому и уничтожению жидовского имущества, их домов, к избиению… Никто не сожалеет о попутно раненных и убитых жидах.

Я разрешил немного отдохнуть солдатикам: устали за день. Подходят люди со своими сочувствиями. Некоторые окружившие солдатиков люди угощают хлебом, салом. Солдатики не отказываются: уплетают за обе щеки. И мне принесли стакан молока и не очень свежую булку. Этим добрым, бескорыстным людям я высказал свою благодарность. Особенно трогательно: не захотели взять деньги за молоко, хлеб, сало… Сало, наверняка, не еврейское.

Сытый человек всегда добродушный. Немного перекусил – я повеселел, начал с людьми разговаривать. Расспрашиваю о жизни. Высказался: меня возмущает вчерашнее происшествие в городской думе. У меня самого болит сердце от жидов – их возмутительного произвола. Но грабить и бить жидов не позволю. У Батюшки нашего Царя есть войско: обязано верно служить, Его защищать. Оскорблять Его Имя, Честь Государеву никому не позволит. Вчера всю эту сволочь у городской думы – войска разогнали залпами. Сейчас я со своим взводом по приказу погром прекращаю. Не стану я применять силу против мирных людей, но самоуправства не допущу. Ни к чему доброму оно не приведет. Сказал им прямо: бьете не тех, кто рвал Царские портреты, сбросил с балкона Царскую корону. Мерзавцы те – давно смотали удочки, удрали. Это хорошо: население хочет утвердить в нашем городе справедливость. Но… бьют они не виновных преступников, а бедняков поместья. Эти жиды не имеют никакого отношения к вчерашнему преступлению в городской думе. Я обвел рукой – показал им: вокруг находятся обезображенные, жалкие лачуги. Валяются обломки скарба, всякие тряпки…

Как на исповеди, перед образами, я говорил с этими людьми. Я хорошо знал, понимал их христианские чувства. Я сам один из них, но только из благородной семьи. Хорошо воспитанный, культурный… Эти люди понимали меня, верили. Они восхищались молодым офицером: так просто могу говорить о волнующих их всех вещах. Мои слова возымели действие. Некоторые из толпы поддакивать стали, утвердительно качали головами. Я ободрен вниманием - продолжаю проповедь:

- Главное: нельзя позорить Царское Имя. Вы все говорите: стоите за Царя? А что вы делаете для Царя? Ломаете, грабите, волочите по домам чужое добро… Как вы сами думаете, что подумает и скажет Государь, когда узнает, что творите от Его Имени? Он Поблагодарит? Приятно Ему это?

Я находился в ударе: незнакомых людей увлек бесхитростными, простыми, искренними словами. Поступил я точно, как агитатор, как опытный оратор, как юрист, наконец: бил на чувства присяжных заседателей, на чувственность этих обывателей. Эти люди оказались в моих руках: мог с ними распоряжаться, как угодно.

Но вдруг что-то перемешалось, перепуталось: началась паника. Послужил тому виной одинокий выстрел: прогремел невдалеке. Ни малейшего впечатления от моих недавних слов не осталось. Толпа бросилась в сторону выстрела: способны и готовы на невероятные разрушения и убийства.

Я сразу понял: закончилось время разговоров. Теперь остается действовать: быстро, энергично. Не допустить стихийных выступлений толпы. Броском, быстро я направил взвод вперед: обогнали толпу – загородили ей дорогу.

Что произошло? Трусливый еврейчик, как они все по натуре, из самообороны – испугался мирных обывателей. Они его не трогали - только хотели разбить окна и переломать мебель. Этот выстрел никого не задел, не ранил: полетел к верхушке деревьев. Известно, как жиды стреляют: не метятся, обязательно зажмурят глаза. Бесполезный, даже вредный выстрел сильно взбудоражил толпу: удержать теперь ее трудно.

Что нужно делать? К счастью, в сложной обстановке решительность меня не оставляет. На этот раз принял нужное решение. Прокричал зычным голосом - они пусть далеко услышат:

- Послушайте – вы! Жидам я не позволю в вас стрелять! Слышите? Вам жидов бить тоже не позволю… - Прибавил тише, но вполне решительно.

Толпа несколько поддалась назад. Свои успокоительные слова произнес даже очень внушительно. Одно мгновение я соображал, что дальше делать? Решение пришло само собой: для успокоения толпы необходимо найти, арестовать того виновника выстрела. Не арестуешь – толпа озвереет, может сама расправиться с жидами. Да, надо арестовать парочку жидов. Решение это верное. Решение, как только нашел и принял – больше не ощущал никакого волнения. Уверен в себе. Спокойно отдал необходимые приказы, словно это являлось самым привычным моим делом.

- Зарядить винтовки!

Толпа притихла. Они поняли: солдатики готовятся к решительным действиям. Да, я готов к решительным действиям. Взвод я выстроил в две шеренги. Направил одну против толпы, а вторую – в сторону дома: скрываются жиды с револьверами. Теперь можно действовать. Но прежде я еще раз обратился с напутственными словами к толпе:

- Пообещайте мне – не тронетесь с места… Я войду в дом: арестую жидов, у них отниму револьверы. Но если сдвинетесь с места – прикажу стрелять!

Некоторое время в толпе совещаются. Очень скоро раздаются голоса:

- Хорошо… Хорошо… Согласны…

Я имею категорическое заверение толпы. Снял часть солдатиков с флангов и с револьвером в руке – подошел к забору. Из толпы кричат:

- Не ходите, ваше благородие, - убьют!

Предупреждение это совершенно обоснованное. Но мое отчаяние и решимость не пожелали прислушиваться к подобной нелепой мысли. Я бесстрашно подошел к забору. Постучал рукояткой револьвера – прокричал:

- Эй, вы там, жиды! Я – офицер. Слышите, офицер! С солдатами. Выбросите на улицу свой револьвер, не то плохо будет!

Ответа не последовало. Вероятно, эти трусы притаились за забором: обмерли от страха. Так и есть: в щель забора видна кучка жидов - притаились с ужасным видом во дворе.

«Вот оно – трусливое жидовское племя, - эта мысль промелькнула в голове, - сами не откроют – выломаем!»

Солдатики начали ломать ворота: оказались более прочными, чем казались вначале. Не поддавались ударам прикладов.

«С воротами придется основательно повозиться. А что, если полностью из бандитов состоящая самооборона, вздумает стрелять или бросит бомбу? Они готовы ко всякого рода революционным выступлениям». – Сверкнула мысль.

Проклятые ворота!

В толпе слышно какое-то движение. Я обернулся. Увидел: прилегающие к двору, обе стороны улицы запрудил народ. Над головами верующих колышутся хоругви, высятся портреты Царя, с ним рядом икона. Толпа головы обнажила. Запела. Верно, Здравие. Вначале доносятся только неясные звуки, но вскоре донеслись торжественные слова величественного гимна. Я скомандовал:

- Кругом! Слушай, на кра-ул!

Штыки тожественно замерли, а звуки гимна неслись над головами. Ввысь – к небесам поднимались. Я стоял с обнаженной шашкой – думал:

«Так-то… Вот вам и «вставай, подымайся, рабочий народ»! Встал, поднялся… Он бы стер вас с лица земли, если бы не мы, как вы называете нас, «опричники, царские собаки, погромщики, черносотенцы» не охраняли ваши головы и ваше имущество. Если бы мы поддались на минуту искушению и перестали охранять эту сволочь, которая плюет на нас и устраивает всевозможные бунты, тогда бы они ощутили всю прелесть народного гнева»…

Гимн окончился, хоругви стали медленно удаляться… Солдатики вернулись к своему занятию. Дело не клеится. Кто знает, сколько бы мы еще провозились с этими треклятыми воротами. Но вот из толпы отделился какой-то человек с ломом в руках.

- Дозвольте, ваше благородие?

- Ну, ну, пробуй…

«Специалист» в одно мгновение взломал запор на воротах – солдатики во двор ворвались. В глубине двора где-то притаилась кучка жидов: дрожат от страха. Тут среди них – пейсатые и бородатые старики, женщины в париках и длинных черных юбках, за них держатся многочисленные дети в коротких платьицах и штанишках.

Я быстрым и внимательным взглядом осмотрел двор – понял: революционных жидов здесь нет. Верно, не находится и выстреливший из подворотни. У подлого этого жидка хватило смелости только на то, чтобы разжечь людей. Сам он бежал. И выстрелил в то время, когда остановили погром. Мне нелегко допустить даже ту мысль: после моих решительных слов и энергичных действий, кто-то из скромных этих и добропорядочных людей решится громить и грабить. Но предательский тот, провокаторский выстрел из-за угла вывел, да и не мог не вывести спокойных этих людей из равновесия.

Сам трусливый жидок остерегался ответственности – сбежал. Стариков, детей, Женщин – он оставил на произвол судьбы, на растерзание толпы. Хорошо еще: рядом оказался взвод солдатиков, да и я на месте – выполняем свой долг. Я даже рисковал жизнью: спасал православных обывателей от религиозного жидовского фанатизма, бандитов, революционеров - скрывались под пресловутой трусливой самообороной.

Что сейчас делать? Здесь нет, кого мне больше всего нужно. Это ясно, как Б-жий день. Но на улице меня ждут возбужденные люди: к тому же дал им честное слово офицера: арестую жида. Слово дал и, как истинный джентльмен и офицер должен его сдержать. Эти люди вполне законно ждут от меня акт справедливости, беспристрастия. Что же делать? Прежде всего: следует отделить Женщин, детей: пусть прячутся! Не оставлять же своих солдатиков охранять бесценные жидовские их жизни?! С Женщинами, этим треклятым бабьем, пацанами вечно неприятности.

- Кто стрелял?

- А кто? - Кто стрелял?! Разве вы не знаете жидов? – Хрх-азве хто ст-хрхе-лял? Нихто не ст-хрхе-лял! Бил мальчишка… баловался… Пхрхо-сто баловался…

- Кто он?

- Хто он? А ми хрха-зве знаем? Тах-себе мальчишка…

- Если вы не хотите сказать, кто ст-хрхе-лял. - Смешно, скопировал я очень похоже говор жида. Но мне это только и нужно. – Арестую из вас десять человек. Выбирайте сами, кто пойдет в участок…

Жиды разом загалдели, как на рынке. Они сразу смекнули: обрадовались этой предоставленной возможности спасти свои шкуры. Где, как не в участке, под опекой полиции, они смогут считать себя в большей безопасности? Кончится только погром, их обязательно выпустят. В одну минуту они забыли о родных, соседях, даже о женах и детях: своя рубашка ближе к телу, а своя шкура – своя!

- Ваше бла-хрхо-дие, - меня!

- Ваше бла-хрхо-дие, меня ахрхе-стуйте… С женой и детьми – всех гамузом в полном комплекте! – Возле этого жалкого жидка выстроились жена с детьми, пацанами и пацанками – все они в одно горбоносое лицо. И этот тип начал совать мне в руки и карманы мелкие кредитные бумажки. Решил дешево откупиться. Все у нас продажные: так решил. От этого приставалы я еле отбился.

Видно сразу: с ними каши не сваришь. Выбрал десять человек помоложе: пусть в участке разбираются. Всех их окружили солдатики – повели к выходу. В участок арестованных доставить поручил двоим солдатикам. Обратился к толпе:

- Я выполнил свое обещание: арестовал жидов. Теперь вы выполняйте: никого не трогайте – разойдитесь!

Постепенно люди расходятся… Вот только куда они пошли? По домам? В этом, конечно, я не уверен. Но как за всеми уследишь? Эти мирные по природе люди не остыли еще: в них велика потребность разрушать и грабить. Они пообещали не грабить здесь, разойтись… Но разве мало в Киеве жидовских домов? Еще ценнее добычу можно в них взять. Люди расходились: оставались неудовлетворенными в них страсти. Можно не сомневаться: в другом месте их деятельность проявится, во всей красе проявится. Это уже не моя забота. Пусть полиция, воинские части другие охраняют порядок, спокойствие в остальных частях города. Свои жиды на каждом участке: пусть их охраняют от погрома. Своих – я защитил.

Но что это? Вроде продолжается погром: на глазах! В соседнем доме бьют все и расхищают, что попадается под руки. Солдатики отвлеклись, занимались другим делом, этим воспользовалась группа соперничающих погромщиков: спокойно продолжают начатое. Ну, это – настоящая дерзость: необходимо сурово наказать своевольников. Стрелять в людей нельзя. Для этого нужны свежие нервы. Да, и стрелять очень осторожно, обязательно прицельно. Пули могут далеко лететь: перебить массу безвинного народа. Даже пролететь сквозь деревянные стены лачуг: ранят, убьют… Погром прекратили в одну минуту: стоило солдатикам пустить в ход приклады - драпанули.

Неведомо откуда пришла весть: на базарной площади погром сейчас в полном разгаре. Срочно перебросил взвод… Узкая и длинная площадь занята рядами лавок с узким проходом между ними. Быстро прибыли. Увидели: творится нечто невообразимое. У многих лавок сорваны замки, двери с петель: висят инвалидами – заходи, хватай, что пожелаешь. Словно в «день открытых дверей», внутри лавок происходит открытое, безобразное, даже бесстыдное расхищение всевозможных товаров. Неисчислимое количество людей всех возрастов, обоего пола хватают все, что можно унести: платки, ситчик, скатерти, простыни, кофты, брюки, шляпы, пиджаки, чулки, сахар, чай, конфеты, бублики, орехи… Старикашка один волочет преогромный чугунный котел. Уносят стулья, кресла… Семейная пара с детьми тащат диван…

Все вынесенное из лавок завязывают в узлы, прячут по карманам… Лишнее все: не унести - топчут в грязь. Все совершают с невероятной поспешностью и в диком восторге. Люди обезумели. Еще никогда в жизни с таким обилием ничего не стоящих продуктов, вещей им не приходилось сталкиваться. Это день их свободы: все можно брать в неограниченном количестве. Причем все, что только увидят глаза, да пожелает сердце. Столько! Сколько сможешь унести. Нагруженные в три погибели, под тяжестью груза еле держащиеся на ногах, высовываются из ворот, бредут в разные стороны узкие стайки переносчиков грузов.

Что с ними делать? Честно признаюсь, сразу совершенно растерялся. Разве у меня хватит решимости отдать команду «огонь!»: перестрелять эту непомерно возбужденную, хохочущую, празднично настроенную толпу? Среди них Женщин много и детей. Эти обыватели потеряли головы в безрассудстве. Безнаказанность ощущают, как великий праздник!

Однако, нужно срочно что-то предпринять. В проход между лавками я вывел взвод: направил солдатиков на опьяненных безнаказанностью – этих людей. Они не поняли всерьез действия солдатиков. Корчат рожи, высовывают языки: дразнят и бросают тюки, со смехом убегают. Смогут грабить в другом месте. Солдатикам с большим трудом удалось выбросить их отсюда и освободить проход. Но с другой тороны в это время хлынула в проход новая волна людей. Жадные, ненасытные эти новички вбегают в лавки, хватают первую попавшую под руки вещь: спасаются бегством. Им это кажется забавой, веселой, беззаботной игрой. Развлекаются эти взрослые дети: при этом не забывают о собственных корыстных интересах. Рота солдат прибыла вовремя – в подкрепление. Хорошо! Совместными усилиями мы очистили базарную площадь. Прекратили грабеж.

Мое удивление оказалось потрясающим: среди грабителей оказался солдат из соседней роты - в одной лавке. Конечно, его избили. Не так, чтобы… Легонько по шее дали, отвесили несколько тумаков. Отпустили.

Наконец, очистили базарную площадь. Опускались сумерки. Как-то незаметно, решительно в свои права входит ночь. Немного освежает прохладой. Беззвездная и тихая, почти летняя ночь.

Неведомо откуда появился фельдфебель. Докладывает: в Монастырском лесу, в Голосеево собрались несколько тысяч жидов, многие с револьверами, бомбами. Ночью атакуют город: устроят резню Христиан - в отместку за погром.

- Откуда эти вести?

- Народ говорит… Еще говорят: перерезали всех монахов…

- Чепуха! Нелепость…

Но все верят этим слухам. Что поделаешь? Обо всем пришлось доложить по инстанции начальству. Капитан тоже уже слышал нечто подобное: не обратил на слухи никакого внимания. Вероятнее всего, спасают свою шкуру, в лесу прячется сбежавшие из самообороны. Верно, они постреливают: кажется, не так страшно.

Но все настойчивее становятся слухи о семи тысячах жидов в Монастырском лесу. Они дошли до высшего начальства. По их распоряжению, по направлению леса направили эскадрон драгун и несколько рот пехоты с орудиями.

Стало совсем темно: даже трудно различить дорогу… Крутятся всезнающие бабы со своими слухами: из Василькова и Монастырского леса, из самого Киева – отовсюду идут вооруженные жиды… Они уже где-то близко… Вооружены. Имеют не только револьверы, бомбы, но еще машинками – людей сжигают живьем. Они вместо – «бей жидов!» – идут с лозунгом: «берегись – наших бьют, получайте по-жидовски!»

Слухи… Слухи… Для баб развлечение – они не спят, разносят свежие вести. Уверенно сообщают: всех ждет жидовская месть. Страшная по жестокости, по обилию пролитой крови. И в правду, в такой темноте ночи можно всех перерезать: никто даже о том не узнает. Не поможет жертве случившегося. Все предместье охватил смертельный ужас. Паника чувствуется даже среди солдатиков.

- Что будет с нами, ваш-благородие?

- Как, что будет? Да, ничего не будет! Поволнуются, побунтуют и – перестанут...

- А мне сдается, ваш-благородие, нас не будет… - Солдатик замечает тихо, почти шепотом. В дрожащем его голосе чувствуется явная обреченность.

- Сколько у тебя патронов? – Я открыл его подсумок.

- Тридцать, ваш-благородие, - отвечает солдатик уже бодрее.

- А сколько солдат во взводе?

- Осьмнадцать…

- Вот и подсчитай: тридцать раз по восемнадцать… Много будет?

- Так точно, ваш-благородие. Много… Много! – Уже совсем радостно произнес солдатик.

- Вот ты и подумай… Кумекать можешь? Сколько мы может уложить народу? Полтыщи! Понимаешь: полтыщи! Они что – без оружия… Брат, мы восемнадцать человек, если на то пошло, десять тысяч народу разгоним! Потому что залпами мы, а они что? Сволочь – и все тебе. Только слушай команду, держись вместе, мы тогда – сила! Мы все помахивали прикладами, а это разве оружие для солдат? Вот – пуля! Пуля – это сила! – Я приказал солдатикам: - На руку!

Команду быстро выполняют. Я сам обнажил шашку: пусть хоть что-то блестит в темноте и наводит страх.

- Эй, ты, крамольник! - Спереди донесся тявкающий голос. – Изменник! Хочешь стрелять? Стреляй! В крест на груди: стреляй! Стреляй! Погибну за Царя, на тебя министру телеграмму пошлю: крамольник, изменник! В Русский народ стреляешь? Жидовский наймит! Нас жиды режут, а ты не их – в нас стреляешь…

Вот так да! Получил порцию – разошелся дядя, как самовар, - пыхтит!

Я бросился на голос. За мной во весь опор понеслись верные солдатики. Тоже побежали передние, но затем остановились.

- Что тут у вас? Кто вы?

- Мы, ваше благородие, тутешние. Туто жывымо… Жыдив боимось… Балачки всяки, що йдэ йих тыщ дэсять з лису… Боимось! Зибралысь мы разом, балакаем. Гуртом якось кращэ, мэнш боязно. Нияк нэ можна заснуты вдому. Дужэ боимось…

Такие беззаботные и бесстрашные днем и вечером эти мирные обыватели не на шутку сейчас испуганы дикими слухами: дрожат за жизнь детей, семей и себя. Как-то даже не верится: только недавно они растаскивали жидовское добро – с шутками-прибаутками. Тогда они не боялись властей. Уверенно считали: себя правыми – выполняют законное, справедливое, Б-гоугодное дело. Нисколько они тогда не боялись жидов: могли избить, выгнать из собственного дома, разрушить и растащить их добро. Тем тоже нелегко все досталось. Но то ведь жидовское добро. Они считали: все жидовское – у каждого из них все ранее похищено. Они считали это добро – своим, могли им распоряжаться: перебить или перетащить по своим домам. Теперь их дома стали более обновленными, уютными: жидовское добро нашло применение в их домах и хозяйстве. Сейчас темная, беспросветная ночь окутала город. Кто-то пустил провокационный слух о неотвратимости, даже близости возмездия за содеянное утром и днем, они в душе ощутили не столько свою вину – инстинктивно поняли: каждый из них достоин кары. Куда-то исчезла, улетучилась их смелость, лихость, веселый задор… Они стушевались, каждого из них одолевали не угрызения совести – нет! Таких чувств они не знали. Сердца их охватил страх – животный страх. Такие ощущения охватывают людей в самые отчаянные минуты. Этот страх подавляет все другие чувства.

Утром-днем они внушали себе: совершают нужное, даже по значимости самое что ни есть Б-жье дело: расправляются с теми коварными жидами – обманывают их те, эксплуатируют. Об этом пишут постоянно в патриотических газетах. Более того, их предки распяли Спасителя – даже гордо взяли на себя вину на поколения всех веков. Сейчас они устраивают революцию в России. Стремятся захватить власть. Устроить для себя Иудейское царство. Не позволим! За изорванные утром портреты Царя, за все страдания – справедливый ответ: месть!

Днем и вечером обыватели своими решительными действиями доказали: они не допустят жидов – командовать в их доме. Сейчас трусливые сердца физически ощутили возможную близость возмездия. Несколько потускнела их непреклонная вера в правоту содеянного. Они как бы испугались своей «правоты». Смертельно испугались за возможную кару за «правоту». Придется отвечать: потеряют за день нажитое добро. Не только это: могут засудить. Жиды: народ отчаянный, они могут даже убить – спокойно это сделают. Это самое страшное.

Жиды учитывают условия, обстоятельства: они трусоваты. Обыватели хохлы не менее трусливы. Больно наблюдать и слышать бесконечные жалобы взрослых этих, наивных и беспомощных детей. Их приходится успокаивать, объяснять всю вздорность слухов. Чего им бояться? Все предместье полно войск. Повезли пушки в Монастырский лес… Люди жадно вслушиваются в слова успокоения. Не спешат расходиться.

В толпе я заметил мастерового: он прижал к груди обложку стенного календаря с портретами Царствующих Особ. Он?!

- Так это ты, голубчик?! Что это ты бранился? Нас называл крамольниками… Грозил министру послать телеграмму… Оскорблял офицера Его Императорской службы… Ты хоть понимаешь, когда оскорбляешь офицера, даже солдата – этим задеваешь Честь Царя? Его оскорбляешь!

- Виноват, ваше благородие! Чудно нас стало… Собрались тут мы все за Царя голову положить! И вдруг – жиды! Вчера Царскую Корону сорвали, а уже сегодня, ночью грозят нас резать… Тут еще вы, ваше благородие, собираетесь стрелять…

Прав мастеровой с лохматой прической.

- Да, черт возьми, эта темень: глаза выколи… Что тут ночью разберешь? Около меня какая-то бабка недавно визжала. Уверяла: десять тысяч жидов мстить идут... Спрашиваю – не отвечаете… Так можно вас – принять за жидов.

- А мы тоже не знаем… Думали: вы и есть жиды! Ан, как заиграл сигнал, тут уж разобрались…

- Все через ночь…

Начинает светать… Жиды все не появляются. Становится намного радостнее на сердце солдатиков. Им теперь никто не страшен. Осмотрелись. Оказалось, наш взвод расположился около полуразрушенного магазинчика. Перед входом и вокруг – в грязи валяются груды всевозможных вещей и товаров. Сколько всего пропадает бессмысленно! Эта дума засела в бережливых крестьянских умах.

- Ваш-благродие, дозвольте взять по осьмушке чая: пропадает он тут за-зря…

Разрешить ли? Эти солдатики уже пятнадцать часов честно трудятся на своем посту не за страх, а за совесть. Осьмушка час? Какое она имеет значение: столько всюду всего – пропадает бесцельно? Она – подарок солдатику. И разрешить тоже нельзя… Что же делать? Скоро найдено решение:

- Сделаем так: соберем чай – представим в участок. По закону, как за находку, там выдадут третью часть…

Находка? При чем тут находка? Ясно: не имеет ничего общего с находкой этот чай. Как юристу, правда, не практикующему: мне это сразу ясно, но отказать тоже нельзя. Солдатики уже набивают чаем свои карманы.

Их Монастырского леса возвращаются вояки во главе с бравым полковником. Надо спросить… Я подошел… Некоторое время полковник смотрит в лицо своим по-детски открытым взглядом. По краям его губ появляется чуть заметная улыбка.

- Неприятель найден не был… - Сообщил он насмешливо-ироническим тоном.

Тихо… Светлеют лица солдатиков… Если погром не возобновится, кончено все… Кончено!

Взвод выполнил инструкции ротного: без потерь возвращается в казарму.

*****

Я люблю выступать в Государственной Думе. Здесь очень соблазнительная трибуна. Чувствуешь себя, словно на вершине горы или в прекрасном замке с хрустальными стенами. Все смотрят на этот замок, видят, слушают оратора… Это меня абсолютно не смущает. Принимаю позу: слушай Россия своего избранника. Постигший в совершенстве искусство Бенвенуто Челлини – имеет право на бурю аплодисментов. Пусть политические враги неистовствуют, доходят до бешенства. Пусть… Пусть! Меня это не трогает. Главное: друзья-единомышленники искренне выражают свой восторг. Они тепло поздравляют. Министры признательно жмут благодарно руку.

Правда, после трагической смерти единственно достойного и чтимого политика с государственным образом мышления – Петра Аркадьевича Столыпина, теперь это стало несколько реже. И сейчас каждое мое выступление в Государственной Думе – большое событие. Когда я стою на думской трибуне, физически ощущаю: вся Россия прислушивается к моему негромкому голосу.

Друзья встревожены: за меня волнуются, оставаться уверенными должны – не подведу! Бешено работает мысль. Кровь разбегается, кипит в жилах. Сердце в бешенном беге вырывается из груди. Но я внешне спокоен. Внутренние чувства – слушателям не предназначены. Для них – одни факты, аргументы, выводы. Я с честью исполняю свой долг: по поручению партии. Мы, меньшинство, побеждаем часто: в этом часть и моих заслуг. Своим блестящим выступлением заговорил их. В политике это важное умение: не убедить, а заговорить. Фанатики крайне левого направления, эти непримиримые сектанты… К ним иногда тяготеют безмозглые, безынициативные октябристы, центр, болото… Левые – примитивно грубы, в политических исканиях наивны. Не умеют хитрить, играть с краплеными картами.

Политические дискуссии больше всего похожи на диспуты о вере. Как можно убежденного и непреклонного атеиста убедить в существовании Б-га? Социалист разве станет идеологом буржуазии? Непонятно почему считает себя пролетарием и борцом за классовую справедливость. Право, эти упрямые социалисты – дети: они между собой грызутся, не могут разобраться: фармацевт, почтовый чиновник являются пролетариями, союзниками в борьбе с правительством или врагами? Чудаки!

Все высказались. Ораторы друг другу попортили нервы, перепортили кровь, а результат: все осталось на своих местах. Каждый при своем мнении. Никто никого не убедил, все вопросы решает случайное и механическое большинство голосов. Политическая борьба знает побед: одни компромиссы, соглашения, не убеждение. Политическая борьба – это стихия, моя стихия. В ней и только в ней я себя нашел, обрел собственное «Я». С политической борьбой связаны самые лучшие минуты моей жизни.

*****

Время оказалось действительно страшным. На штурм высот власти поднялась взбунтовавшаяся чернь. Подняли головы и открыли рты инородцы, во главе с Евреями, жидами. Лишь очень немногие, самые честные и преданные столпились вокруг Трона: не испугались бомб и браунингов. Я находился в числе защитников Священной Власти Российского Самодержца. Он Помазан Б-гом - Справедливо и Милостиво Правит Российской Империей.

Идеологи жестокой и кровавой революции не останавливались ни перед каким кощунством: возбуждали толпу, внедряли недовольство. Безграмотные писаки-журналисты и писателишки, подобные Лоло-Мунштейну и Амфитеатрову, писали революционные стишки. Первый написал грязный стишок о красном-синем-белом – вводил читателя в грязный сарай. Делает его слушателем и соучастником странного поведения служанки: она отрывает синюю и белую полосы - «подтирать полы», а на красной полосе национального флага появляется слово «Долой!»

А Горький? Этот писателишка-босяк внес свою лепту в общее революционное дело. За это его увековечил Амфитеатров в своей поэме «Степан Разин». Поэма эта восторженная о кровавых подвигах «все за народ»: в ней подстрекательство, злобное и дикий призыв к анархии и уничтожению России.

Не могут честные Русские люди стремиться к гибели своей любимой Родины! Гибель Российской Империи только на-руку самому заклятому врагу. Я хорошо знал этого врага: он натравливал чернь на имущие классы. Я и решил ударить по этому врагу – его же оружием.

Они натравливают чернь на Русь? Погодите, голубчики! Я заплачу вам тем же: подожгу чернь с другой стороны. Палка – о двух концах…

Тогда я написал стихотворение – опубликовал, но подписал инициалами. Того врага я назвал по имени. Враг больше всего угрожает Российской Империи. Имя врага я написал на знамени борьбы с революцией. Я хорошо понимал: мой лозунг широко подхватят глубинные слои читателей.

Хорошо помню это стихотворение. Нельзя просто забыть: с ним связано много воспоминаний. Не забыть тот период своей жизни: беззаботной, милой юности. Первую юношескую любовь. Прекрасные годы…

Зачем? К чему все эти воспоминания? Этот «Гришка Сидельников»… Только кто надоумил меня прочитать Амфитеатрова, этого бездарного дилетанта?

Нет, стоило написать «Гришку»: он меня превратил в настоящего политика. С этого времени я перестал быть человеком со своими желаниями, слабостями, мелкими недостатками и большой любовью. Перестал! Все! Все в моей жизни отодвинулось куда-то назад. Я стал политиком: перестал принадлежать самому себе. С этого момента я принадлежу партии: должен строго блюсти ее законы и интересы. Страшный выбор! Ох, если бы я только мог чем-нибудь и как-то свою судьбу изменить и перестать являться политиком!

Политик – тот же алкоголик, наркоман… Раз пристрастился, пристроился к этому занятию, с каждым днем человек вынужден принимать все большие и большие дозы для возбуждения. Политика влечет к себе, как Женщина. Она туманит рассудок, как алкоголь, наркотик… Она дарит наслаждения. Возвышает над серой, тупой, безынициативной массой. Такой пустой и бездеятельной. Боль нестерпимую приносит иногда политика. В бездну душевной опустошенности ввергает. Это словно потеря близкого, нежно любимого и бесконечно дорогого человека. Как никто другой, политик может одновременно ощущать радость и горечь, счастье и разочарование, нежность и безразличие… Одновременно являться добрым и жестким, честным и бесконечно жестоким, чувствительным и безразличным, мирным и воинственным, искренним и лицемерным…

«Гришка»… Потом! «Гришка»… В голове так и вертятся эти строки, до дикости примитивные и до примитивности дикие. Но злободневные – в этом вся соль! И смысл! Как он начинается? Вспомнил!

Отвергнут я казачьим кругом

России доблестных сынов,

Покинут братом, проклят другом…

Все за жидов! Все для жидов!

Я продал душу им и тело,

Я им служу, как пес из псов,

И верю я в святое дело:

Мир для жидов! Все для жидов!

Я трижды бит был «бюрократом»

Перед лицом земли послов,

Зато Винавер стал мне братом

Приму я мзду из рук жидов…

Дадут мне славную обновку,

Чтоб мог я жить среди дворцов,

Возьму богатую жидовку

И буду знатен меж жидов!

Забыл я Дон, забыл отчизну,

Я проклял сень родных крестов

И над Россией правлю тризну

В кругу ликующих жидов…

Я лютый враг селу и полю…

«Им» нужен стон голодных ртов –

И я кричу: «Земли и воли!»

Для всех жидов, для всех жидов!

Я жгу дома, сады и нивы,

У многих отнял хлеб и кров…

Шумит пожар… О, как красивы

Огни победы… в честь жидов!

Стреляю я христьян, как кошек

Из-за углов, из-за кустов,

Но в «бунде» Хаек, Срулей, Мошек

Кричат, что «мало» для жидов!

Мечу я бомбу средь народа,

Из трупов строю цепь холмов…

Но кровожадна их природа,

Им – «мало»… Мало для жидов!

Я режу родину на части…

Меж обессиленных кусков

Вражды кровавой вспыхнут страсти…

О, будет прибыль для жидов!

Я сею кровь… Вражда и злоба

Богатый дали мне улов…

Довел я Русь до края гроба,

И близок славный час жидов!

Падите в прах! Пришел Мессия!

Пусть грянет гром колоколов!

Встает твой новый царь, Россия!

Винавер!... Царь жидов!

Эй, вы, дворяне, шляхта, баре!

Спешите все на «царский» зов!

Ему милы князья-бояре,

Нужны холопы для жидов!

Эй, вы, попы, ксендзы, монахи!

Икон не надо и крестов…

Молиться будете… у плахи,

Когда прикажет царь жидов!

Эй, деревенщина, крестьяне!

Обычай будет «наш» таков:

Вы – мужики… Жиды – дворяне…

Ваш плуг и труд… А хлеб… жидов!

Весь русский люд! Наш царь широко

Всех наградит, кто жег попов…

А на крестах церквей высоко

Повесят всех, кто бил жидов!

Падите ж в прах! Пришел Мессия!

Пусть грянет гром колоколов!

Встает твой новый царь, Россия!

Винавер!.. Царь жидов!

… Что произошло потом? Кому-то удалось раскрыть инициалы… Будь тот день проклят: пришли в голову эти отвратительные мысли о «Гришке». Обернулась на этот раз судьба необычно: беспощадная судьба!

Это письмо! Оно родило много воспоминаний! Сразу ясно: письмо от Женщины – слегка надушено. А в написанных красивым, но неровным почерком словах не скрыт, слышится затаенный вопрос: как это случилось? В обращении: «Такой ты умный, добрый, честный, необыкновенно благородный человек написал мерзкие эти, вульгарные, даже человеконенавистнические строки. Страшно иметь врага, как ты! Страшно! Не за себя: страшно за весь Еврейский народ! Что будет с нами? Что нас ожидает в будущем? Стоит жить, оставаться Евреями? Вызывают столько злобы?! Даже тебя: нежного, благородного, скромного, незлобивого, терпимого, умного, милого, человека – Евреи превратили в своего врага...»

Что сделать с письмом? Бросить в камин? От кого оно? Не может быть! От нее! Да, от нее! Не забыла… Она! Столько воспоминаний связано с ее именем, с ней?

Минуло быстро это прекрасное, беззаботное время. Тогда не чувствовал никакой необходимости заниматься политикой, кривить душой и писать «Гришку». Тогда для меня не существовало ни Эллина, ни Христианина, ни Мусульманина… Все равны: живут мирно под сенью Господа Б-га. И она – маленькая бойкая Евреечка – гимназистка: моя первая любовь. Как это знаменательно: первая полудетская любовь – Еврейка… жидовочка – по современному мировоззрению. Любовь эта, по-юношески страстная, идеалистическая, внеземная… Живет она, происходит только в сознании. Красивая, пылкая, чистая… И: безответная…

Девчонка оказалась строптивой и гордой: на меня, юношу, внимания никакого не обращала - держалась непреклонно, безразлично, словно не замечала юного Вертера с его симпатией и страданиями. Надо же такому случиться: она безумно сама влюблена и пользовалась взаимными чувствами моего лучшего друга и товарища по гимназии – Бориса Эдельмана. Человек он удивительной честности и порядочности. Никогда сам не лгал. Болезненно переносил чужую ложь. В этом трудолюбивом, приятном и кротком юноше много прекрасных черт: являлся он любимцем всего класса. Моим лучшим другом.

Боря любил искусство, особенно Русское. Он чувствовал музыку так глубоко: во время исполнения пьес на фортепиано – весь уходил в музыку: сливался с ней душой и телом. Прекрасный человек!

После окончания гимназии, я на несколько месяцев уехал за границу. Только мне семнадцать. В те годы в моей душе рос протест против всего существующего. Мир казался тесным, глупо устроенным. Душа рвалась вперед: искала нового чего -то, бунтовала против установившихся традиций. Против условностей жизни. Это больше максималистские, не революционные чувства. Я чувствовал отвращение всегда, относился с презрением и непониманием к революционным интригам. Не сближался никогда с революционными кружками: в молодежной среде они кишели и впечатлительные молодые люди проводили большую часть своей деятельности глубоко в подполье. Чувствовал я себя глубоко счастливым человеком: молодость беззаботная, отсутствие всякого интереса к политике, общественным движениям.

В том же году я поступил на юридический факультет Киевского университете Святого Владимира. Вместе со мной оказался и Борис Эдельман: пролез через процентную норму.

После окончания университета, я получил диплом первой степени. Эдельман – золотую медаль за исключительно талантливое и прекрасное исследование. Но с того времени наши пути разошлись. Почему? Ответить просто, но в усложненной столь отношениями жизни – это не простой вопрос.

Передо мной открыты широкие возможности. Я продолжал свое образование: поступил на механическое отделение Политехнического института. А Эдельман? Перед ним, как Евреем, закрыта дорога в науку. Ему не осталось ничего другого, как уехать в Петроград зарабатывать свой хлеб юридической практикой.

В Российской Империи ограничительные законы против Евреев - историческая необходимость. Говорят о глубоком государственном мышлении законодателя. Верны они в своей основе. Когда эти законы изменят - станет днем гибели России, как самостоятельного государства. В тот день на Русском Троне воцарятся жиды. Не Евреи - жиды. Но закон должен делать исключения: как Эдельман - таким Евреям можно предоставить равноправие.

Государство вовремя поняло настоятельную необходимость ограничения в правах всех этих юрких, вечно галдящих жидов: обделывают какие-то темные делишки. Но оно должно понять насущную необходимость предоставить все права Русских граждан тем немногим Евреям: способны обогатить Русскую культуру. Влить в нее прекрасный великий творческий Иудаизм Библейского народа: он способен разбудить дремлющую Русскую душу. Необходимо все гражданские права предоставить таким Евреям, как Эдельман. Россия им дрога. Для них Русский язык стал родным языком. Русское искусство они чувствуют ничуть не хуже самих Русских.

В тот последний год столетия разыгралась своя трагедия: казаки разогнали студентов – нагайками. Это «избиение 8 февраля» произошло в Петербурге. В Киевском университете, как и повсюду в Российской Империи, среди студенчества образовались две партии. Одна - требует немедленного прекращения занятий, объявления всеобщей забастовки. Немногочисленные «академисты» требовали продолжения занятий.

Революционные студенты потеряли всякие понятия о чести, о моральных высоких устоях: их выработали рыцари из дворянского класса. Всего ярче они присущи передовой группе молодежи – студенчеству. Революционные студенты –особые люди. Они ни перед чем не останавливались. В вестибюле университета вывесили объявление. Наиболее энергично боровшихся с забастовкой студентов назвали жандармскими шпионами. Они пустили слух: университетское начальство закроет университет, исключит всех студентов. Уже после этого начнут принимать только тех, кто не станет бастовать. Революционные студенты срывают лекции. Небольшая группа «академистов» продолжают усердно заниматься.

Наука нейтральная, подобно «красному кресту» на войне. В Университете пылают страсти. Студентов рвут – в разные стороны. Вознамерились выставить

двери аудитории. В числе защитников науки от политики – рядом со мной стоял Борис Эдельман.

После окончания университета, я мотался долгое время: выбрать отрасли не мог никак. Где лучше применить свои разносторонние способности? Брался я за многое, но через некоторое время чувствовал безразличие, почти отвращение. Бросал и принимался за другое занятие. Мой дух, все тело тяготились одним чем-то, пусть даже интересным делом. В этом нет ничего плохого. Смысл большой в этом имело: сама жизнь Русского народа, его историческое прошлое. Мирный пахарь во время войны становился воином и защитником родины. Уничтожил всех врагов – снова занимается мирным трудом. Эта черта многогранности души жива чуть ли не в каждом Русском. К примеру, Лермонтов не только гениальный поэт - первоклассный художник, музыкант. Бородин - композитор и химик. Знаменитый Менделеев пишет статистические исследования о Российской Империи.

И меня природа и судьба наделили разносторонней натурой. В двадцатый век, где найти применение своих разносторонних способностей? В широкой степени произошло разделение труда. Современная жизнь требует только специалиста во всех отраслях. Любой человек должен овладеть в совершенстве специальностью. Я понимал: будущее не может принадлежать разносторонним натурам, подобным мне: могут стать тормозом в развитии страны. Что мог с собой поделать?

Я не мог больше оставаться в городе – уехал в деревню: поселился в имении на Волыни. В Острожском уезде. Деревня больше всего сохранила первозданные свои черты. Здесь можно разбрасываться. Одновременно менять направление. С полевода - на инженера. Садоводство совмещать с врачебной практикой. Юрист находит удовольствие и отдых в рыболовстве. Практику лесовода дополнять во время досуга журналистикой, писательством. Животноводство разнообразить интересами политики. Музицировать… Стать членом Государственной Думы…

В начале все шло последовательно, спокойно, хорошо… Неожиданно: все началось… Ужасы революционного бунта быстро перекочевали в деревню… Даже приняли самые ужасные формы. Крестьяне стали запускать «красных петухов» - в своей безумной борьбе против крупного землевладения. Среди собственников царит ужас. Сколько погорело помещичьих имений?! Молчат помещики. Одни спешно уехали в город. Другие притаились за высокими стенами: боятся огня. Но ведь огонь всем служит! Что станет с «соломенной Россией»? И помещики могут взяться за подобное дело «воспитания и борьбы».

Меня беспокоила одна мысль. Неужели доберутся до имения? Пусть придут… Пусть! Пусть разрушают и жгут. Пусть делят землю… Пусть! Жгите, делите… К небу пускайте красные огни… Но наступит ночь! Она придет… Направленное моей рукой, по моему приказанию – кровавое зарево пожрет всю деревню. На это я пойду. Наступают минуты: нужно принимать определенное решение – твердым становлюсь, решительным, непреклонным. Резкая черта пролегает между моими бровями. Губы сжимаются. Взгляд становится резким. Голос повелительным. Они

пусть попробуют жечь… Пусть! Пусть только поднимут руку: не остановлюсь тогда – пущу другой, встречный, очистительный огонь. Белый огонь! Против красного огня – белый! Это единственный способ спастись: выжить. Революционеров надо ловить и… вешать, как бешенных собак. Только вешать: ничем другим в чувство их не приведешь.

А мужики: что? Они хотят земли. Пока правительство трусливо отступает, они, мужики, внимательно слушают агитаторов: им верят – за ними идут. Хватают они все, что только попадается под руки, и – присваивают, тащат к себе, по домам. Как они говорят? Одна курка гребет от себя. На то она – курка. Но мы… Вообще-то они люди не плохие: их можно… Надо с мужиками помириться: перетянуть на свою сторону. Сделать своими союзниками в борьбе с революцией. Как сделать это? Поманить землей?

Батюшка… Один сельский батюшка может примирить помещика с мужиками. Одно духовенство может соединить высший класс общества с низшим. Между интеллигентным классом и народными массами перебросить мост. Протянут одну руку помещикам, а вторую крестьянам. Вправду, православное духовенство теми умиротворяющими посредниками оказались: Российскую Империю спасли от гибели. Они объяснили крестьянам: помещики живут на свете не зря. Богатства страны они не проедают. Они вожди, руководители, главари нации. Русский мужик что только делал без своих помещиков?!

А помещики? Их успокаивали… Мужик – он и есть мужик. Он пьян, буен только на похмелье. Но похмелье проходит. Крестьяне пошумят… Могут с дурости сжечь имение. Пусть… Когда успокоятся, они пожалеют о содеянном: не получат земли в этом случае, а только оставят сирот в деревне. Батюшки уговаривают, убеждают крестьян: только мирным путем можно получить землю. Купить. Сейчас денег еще мало? Так надо копить. Сегодня, пока перебиваются с хлеба на квас, но появится своя земля… Для этого работай! Зарабатывай на землю – для своих детей. Пока ты живешь впроголодь, зато они станут сытно жить. Трудись, мужик! Тяни лямку свою. Тяжело? А кому легко? Спаситель не так еще страдал, но вынес!

По мере своих сил, проповедями, убеждением Православное духовенство душит, охватившую Империю социальную бурю. Они удерживают мужиков от всех активных выступлений. Оберегают от уничтожения высшие классы общества. Во многих местах и на родной Волыни они держали мужиков в полном повиновении.

Кто выигрывает от революции? Только Евреи! Получат равноправие, на деле – полноправие, они захватят помещичьи земли, промышленность – без зазрения совести смогут эксплуатировать всю Россию.

Гибнет Русское дворянство. Оставили на произвол судьбы владения, имения: перестали свой долг выполнять большинство помещиков, владельцев Российской Империи. Время свое они проводят между Петербургом, Москвой и кутежами. В это время подняли головы Евреи. Они очень желают создать в нашей России, на нашей земле свое жидовское дворянство. У, жидюги! Паршивые жиды…

В те напряженные дни я не растерялся: это случилось со многими. В первые ряды встал – борцом с революционной стихией. Революцию надо бить по голове. По головам! Не рубить хвост, как предлагают многие. Голова этой гидры – Евреи. Их надо бить! Это поняли немногие. Я оказался в числе немногих: выбрали самое болезненное направление - играли на инстинктивном чувстве антипатии, вражды, презрения Русского народа по отношению к Евреям. Коль мы хотим уничтожить революционную вакханалию, оторвать народные массы от их главных запевал - нам нужно предложить более доходные способы приложения неиссякаемой воли, человеческой энергии. Куда же лучше ее направить, как не в сторону Евреев?

Это я делал вполне сознательно, хотя не считаю себя антисемитом. В помощь взял журналистику, ораторские способности: зажигательными речами, газетными и «научными» статьями вдохновляю народные массы Российской Империи против Евреев. В этой борьбе с заклятыми врагами мы не останавливались перед ложью, клеветой… Сгущаем краски, прибегаем к специальному подбору и подтасовке «фактов» (называйте как вздумается!) И довели-таки до грозной политической силы, целые поколения дремавшие чувства естественного антисемитизма, - до грозной силы, до ужасной ненависти к Евреям. Мы считали: только антисемитизм спасет Россию. Мы раздували ненависть к Евреям в уверенности: создавали эту силу – она в любой момент может смести их с лица Земли Русской. Спасем этим властвующий класс и Царствующую Династию. Мы вполне сознательно делаем это и для собственного спасения. Нас не интересует участь других.

Чего мы добились? Не боюсь смотреть фактам – прямо в лицо и глаза: ужасно, нами взращенное. При виде его стынет кровь в жилах, перестает биться сердце. Это ужасно! Мы думали: сможем руководить этим движением, всегда направлять его по избранному руслу. Приучили себя смотреть без волнения на страшные, кровавые картины погромов. Дисциплинировали свои нервы.

Нет, мы не призывали к погромам. Мы всеми силами удерживали народные массы от погромов, от напрасных жертв, ненужной растраты живой энергии. Но мы разжигаем ненависть: она в любой момент способна вылиться в ужасный погром. Мы раздуваем эту ненависть: в борьбе с революцией не имеем другого оружия. Мы занесли дамоклов меч над еврейскими головами: это единственное, что можем предпринять. Мы считаем: пусть прольется невинная еврейская кровь: не Русская. Российскую революцию мы пустили по еврейским головам!

И эта страшная «ритуальная легенда»… Постановка «ритуального» процесса – наибольшая гадость наших дней. Все это… Все – следствие движения: сами мы его вскормили. Сейчас им уже не в силах управлять. Это мы – не кто другой, крестные родители всей этой подлости. Как здравые политики, мы должны были все это заранее предвидеть. Поздно: отступиться уже не можем. Захватило нас движение – оказались в его пучине на полуразрушенном плоту. Теперь бросает нас из стороны в сторону на гигантских волнах политических страстей. Будоражит нас. Мы теряем управление плотом. Где теперь найти свое тихое пристанище? Россию тянет в бездну братоубийственной гражданской войны. Что нам делать? Где выход из создавшегося положения? Где найти место в жизни? Что делать?

О, тогда… В те страшные дни ломались все вековечные устои Русской жизни… Гибли насиженные дворянские гнезда. Изо дня в день поднимались бесчисленные солдатские, матросские мятежи. В народных избранников швыряли смертоносные бомбы. И… Взрыв на Аптекарском острове… неудачное покушение на премьера… Что может быть страшнее, невероятнее: окровавленная, вся искалеченная дочь Столыпина – лежит на руках у солдата… Он только что вытащил девочку из-под груды развалин. Девочка очнулась… Это сон?

- Что – это сон? – Спросила.

Нет, к несчастью, это не сон, милая Наталочка. Это не сон! Не смотри на свои окровавленные ножки: достаточно того – я их видел. Я долго смотрел… Смотрел, запоминал: каждая слезинка, каждая капля крови этого невинного и несчастного ребенка вопиет к небу и требует мести.

Мести! Мести! Я хочу и буду мстить! Я потерял рассудок в этой безудержной жажде мести. Я стал применять жидовские методы борьбы. Считал: в борьбе с революцией нет ничего недозволенного. Я… Это я, вместе с другими, взрастил ту дикую силу: она и родила подлость – «ритуальный» процесс крови. Сейчас мне страшно. Меня страшит эта невинная Еврейская кровь: она тоже вопиет к небу. Она тоже требует мщения. Что будет тогда? Что станет с нами? Возможно, когда-нибудь придется держать ответ за невинно пролитую Еврейскую кровь?

Что делать? Где выход? Господи, что делать? Господи, дай совет некогда своему любимому чаду. Господи! Прими мои раскаяния за совершенные грехи. Господи! Надоуми раскаявшегося грешника. Господи! Укажи, что делать?! Верую, Господи: любое Твое Указание – Истинно. Готов серьезно служить Тебе: Дозволь лишь мне, грешному, проникнуть в Твои намерения, познать Безгрешный Путь.

Россию надо обновить: вдохнуть в нее новые силы, двинуть быстрым темпом вперед. Кто это сделает? Кроме нас, кто еще? Да! Господи, мы! Сделаем это мы – просвещенный класс культурных землевладельцев. Мы не никудышники. Мужики нас уважают. На наши плечи взвалили самую благородную, возвышенную задачу. Они нам доверяют. Мы сами добровольно взялись нести эту ношу, это посильное пока бремя. Мы с гордостью понесем обузу, ради своего многострадального народа, ради нас самих.

Мы – самые стойкие борцы. Наши деяния – все героическое прошлое нашего народа. Так останемся мы проводниками светлого, прекрасного будущего нашего народа. Продолжим трудиться, не покладая рук, ради блага и величия России. Пусть сегодня Россия – бедная и несчастная. Но мы любим ее и такую: Родину нашу и мать. Хотим видеть ее богатой, процветающей. Мы должны жить не хуже Запада. Наш мужик должен питаться лучше, сытнее фермеров американских и датских. Мужицкая хата должна стать прочнее, теплее, уютнее, счастливее… Мы должны дать России спокойную, мирную и счастливую жизнь. Право, стоит для этого потрудиться. Для этого не жаль отдать все свои силы, энергию… Для этого стоит жить и работать.

К несчастью, у многих Русских не хватает творческой энергии, инициативы, изобретательности, дерзания, пытливости… Мы ленивы, консервативны, косны…

Но перед нами стоит задача исторической важности: перепахать все прекрасные земли, поднять залежи… Нам нужно получать не сто, а по двести пудов пшеницы с десятины. Наш урожай должен меньше всего зависеть от трех майских дождей. Мы должны более смело искать и находить неисчислимые богатства наших недр. Наша задача их найти и добывать в достаточном количестве – для блага России. Мы должны обуздать днепровские пороги: заставить их работать на себя. Сибирь не изведана: какими богатейшими землями, сколькими несметными богатствами наделила ее природа, Сам Господь Б-г?! Сделаем для нее хоть столько, сколько потрудились наши кровные братья. Некоторые из них стали предателями нации, декабристами. Возьмем с них пример самопожертвования. Работать нужно честно и добросовестно. Не за страх – за совесть. Отдавать себя полностью даже не совсем любимому делу. Без излишней скромности и стеснения проявлять свои природные способности. Своим трудом создавать величие Родины – России.

Относиться с глубочайшим вниманием и уважением к людям труда: создают они все блага. Оставаться едиными с народом. Рядом с ним нести все тяготы. В национальные праздники устраивать бурные народные манифестации верности Трону. Страстными своими речами соединим воедино весь Русский народ: по обязанности главы нации, народных руководителей. Укажем народу жизненную цель. Направим все народные помыслы на благородную, Б-гом угодную и Б-гом подсказанную ниву возрождения великой, могучей, процветающей, гордой своей самобытностью, непобедимой идеализмом, верной в клятве, честной в политике, непреклонной к врагам – России.

Своим бескорыстным служением народу надо завоевать свое уважение. Стать родным отцом, народным благодетелем. В древние века все происходило проще: барин мог пороть крестьян, а Царь казнил бар – за отступничество. В те седые и скромные времена крестьяне понимали: за непослушание последует кара. Без послушания – начнется смута. Может начаться братоубийственная война. Этим воспользуется иноземный враг: придет Татарин, Лях – принесут гибель России. В народе воспитывали понятия о гражданских обязанностях, об ответственности перед господами, Господом и собственной совестью.

Нередко в народе рассказывали: Царь Грозный – Иван Васильев убивается сам: любимого сына не пожалел. Крестьяне мотали головами: понимали – Царь Сам не свободен. У Него Свои тяжелые обязанности. Мужик страдает, но и барин тяжелую думу думает. Править никому не сладко. В те времена владение землей, обладание политическими правами находилось в соответствии с государственным положением и обязанностями. Чем больше прав, тем важнее обязанности. Самая

ответственная обязанность – защита Родины. Всей тяжестью лежала на высшем классе общества. Мужик шел за сохой: захудалая кляченка его тянула. Помещик в это время разъезжал на кровных лошадях. Его окружала многочисленная свита. Но мужик понимал: так нужно. Помещик завтра защитит его мирный труд, спасет от плена, неволи. Так пусть барин разъезжает на кровных лошадях. Надобность случится: догонит степного разбойника - освободит пленника из вражеских рук. В те времена далекие дворянскому классу многое дано - много с него спрашивали.

Пусть и с нас больше спрашивают. Пусть… Мы сможем с честью выполнить свои обязанности. Наши предки щедро осыпали все страницы Русской истории. «Дворянские гнезда» дали замечательные образцы литературы, искусства… От них фактически вся Русская мировая культура. Наш идеал: как они творить, жить.

Мы должны, обязаны возродить к жизни, дать простор здоровому чувству Русского национализма. Вне его нет, не может существовать России - великой, процветающей. В большом и малом национализм – основа всей жизни.

Инородцы рвут Россию. Финны захватили Финляндию. Поляки претендуют на западные губернии. Армяне, Грузины – на Кавказ. Жиды – на всю Россию. Сему не быть! Только здоровый национализм сможет обуздать непомерный аппетит иноземных недругов.

Оставаться Русским – не только исповедовать Православную веру. Писать литерами Кирилла и Мефодия. Оставаться Русским: знать, понимать, все то прекрасное чувствовать: классическую Русскую литературу, музыку, живопись, театр. Понимать, любить простую Русскую жизнь: с ее верованиями, обычаями, традициями, обрядами… Мы должны хорошо знать Русскую историю. Черпать силу, надежду и утешение во всех героических победах и испытаниях: выпали на долю народа.

Россия, милая сердцу Россия! Ничто не милее, не дороже сердцу сына-дочери? Родина-мать – всегда и во всем опора. В беде - наибольшее утешение, а в минуты счастья – раздели его с нами, Прекрасная Невеста!

Родина – это тот небольшой уголок, где человек провел беззаботные годы детства, вырос, нашел свое место в жизни. С родиной связаны лучшие надежды и воспоминания. Родина – это мелодия песни: услышал над колыбелью, повторили в детстве: запомнил на всю жизнь. Всегда жива в сердце, во всем существе.

Родина! Это не просто высокое, необъятное слово. Это глубокое чистое чувство. Такое же близкое, родное, как мать. Это чувство национальной любви и гордости. Я впитал это чувство вместе с молоком матери. Вместе с колыбельной песней. Родина! Родная! Оставайся всегда цветущей, счастливой!

*****

В Киеве семь холмов. Подобен Риму. Назовем их: Старо-киевский, Замковый, Андреевский, Щекавица, Владимирский горка, Кирилловский, Лысая Гора. Много зелени: в парках, скверах. Днем, по вечерам здесь шумно. Их заливает подвижная детвора с утра. Играют с мячами, обручами, скалками, куклами. Мальчишки чаще воюют. Играют в лапту, пожарных… Представляются лошадками. Долгими часами носятся, резвятся, звонко смеются… Иногда дерутся. В тени деревьев, на скамьях примостились няньки, гувернантки, иногда бабушки. Наблюдают за малышами: как те водят хороводы, бегают друг за другом… Наставницы углубляются в свои взрослые игры: судачат со знакомыми, людьми незнакомыми. Коротают время, ищут сочувствие, советуются, доверяют семейные секреты…

Сами дети незаметно вырастают, взрослеют, созревают… Небольшая девочка рассказывает подругам: видела «как мама целуется с дядей», а у другой «был свой папа, но потом появился дядя Вася, дядя Коля, еще дядя… а вот сейчас у мамы никого нет и она спит одна»… Дети рано распознают жизнь. Житейские пошлости их побуждают рано относиться пренебрежительно к играм со своими сверстниками и сверстницами. Они становятся скрытными, задумчивыми, теряют детскую непосредственность. К вечеру детей уводят по домам. Публика в скверах резко меняется: появляются парочки – женихаются, обмениваются вздохами под луной. В приятной истоме томятся, друг друга ищущие тела.

Лучший уголок Киева – ботанический сад: обширный, тенистый, запущенный несколько… Его посадили студенты-энтузиасты Киевского университета Святого Владимира. Основали по Воле Царя-Освободителя. Его памятник возвышается в парке, перед университетом. В ботаническом саду и этом парке часто собирается студенческая и гимназическая молодежь. Сидят на лавочках, а некоторые лежат на траве: читают учебники, интересную книгу. Прекрасные уголки природы!

Гимназисты, гимназистки, студенческая молодежь по вечерам собираются на гимназической горке. Воздух разносит прекрасные мелодии песен… Чаще поют мелодичные украинские песни. Не забывают прекрасные мотивы старины, живой мелодичный малороссийский говор. Прелести напевов кобзарей, украинской поэзии Тараса Шевченко. Дивную музыку Лысенко. Неповторимых своих талантов – артистов Кропивницкого, Саксаганского, Марину Заньковецкую… Заньковецкая Марина… История национального, да и мирового искусства знает мало подобных обаятельных Женщин-актрис. В ее игру влюблялись все: безусые юноши, старики.

Гоголь… Дивный Гоголь описал с такой любовью, мастерством, талантом поверья и быт Малороссии.

Мы должны доказать свою любовь к России, этому дивному краю: Малороссии. Сохранить этот дар природы: нежное, мелодичное, столь звучное наречье – оно дошло до нас от предков. Мы должны хранить и лелеять народные песни: в них вылилась душа народа. Мы должны знать, помнить: Русскую душу Господь Б-г не зря создал. У нас есть свое великое предначертание: ради его должны трудиться, жить. Но мы не должны позволить людям мелким, корыстолюбивым – предателям Российской Империи, ненавистникам всего Русского: Грушевским и К* разъединять Единую Россию – Создана Б-гом. Эти люди несут нам австрийско-еврейскую неволю. Как и во времена нашего великого предка – Богдана Хмельницкого, мы открыто и гордо говорим: «Волем под Царя Московского…» Мы не допустим: эти люди не разорвут на мелкие части Нашу Единую Русь. Нас разъединят с Великорусским братом.

Эти люди пишут книги на непонятной польско-австрийской тарабарщине: никто их не читает. Мазепинское движение может стать опасным: пусть только удастся создать свою литературу Грушевскому и его последователям. Их газеты, журналы станут понятны, доступны широким слоям населения. Мы не можем предоставить им возможности расширить это движение. Как и другие инородцы, центробежные силы способны развить мазепинцы: этим принести много несчастий России.

За свою долгую историю Российская Империя поглотила много чужой крови. Среди истинно Русских людей есть Французы, Немцы, Поляки, Татары, изредка попадаются Евреи… Один из истинных представителей и проводников Русской национальной идеи – чистокровный Немец и Лютеранин Н.Г. Бунге. Семья наша Шульгиных-Пихно уже полстолетия высоко несет знамя национализма во всем Юго-Западном Крае. Сблизились с Н.Г. Бунге - профессором политической экономии университета Святого Владимира. Он стал позже министром. Н.Г. Бунге являлся учителем отчима – Д.И. Пихно. Он стал моим крестным отцом. Немец этот любил Россию всем сердцем. Он являлся Русским до последнего вздоха и на смертном одре попросил: над его телом отслужить Православную панихиду.

Такие люди – гордость России. На благо России направлена их бескорыстная великая деятельность. Русские Государи и правящий класс давно это поняли: в свою среду приняли этих выдающихся представителей других национальностей. Но масса голодных, жадных, ненавидящих все Русское инородцев представляет большую опасность для России. Они уже требуют не ассимиляции - национальной независимости. Россия не в состоянии больше ассимилировать инородцев: самих Русских теперь хотят превратить в инородцев. Процесс ассимиляции прекратили, но инородцам войны не объявили. Если они сами начнут войну, возникнет в этом случае бескомпромиссная жестокая борьба.

В Российской Империи самое лучшее, честное, быстрое, всем выгодное, всем на благо решение национального вопроса – это симбиоз, мирное сожитие. Жить в одной стране – под Одним Государем!

При условии полной лояльности России – пусть инородцы развивают свою национальную культуру. Тогда борьба продолжится только на поприще культуры. Не перейдет в политику. Пусть Поляки развивают свою культуру в пределах Царства Польского. Чуждой Католической польской культурой никто не позволит им портить души малороссийских и белорусских Православных крестьян. Только под Русской Самодержавной Властью, под сенью Двуглавого Орла могут мирно развиваться все эти национальные культуры. Судьба Русской Империи должна оставаться в Русских руках и управлении. Позволит развиваться только Русской государственности. Враг Русской государственности – враг России, наш враг.

Самым коварным и страшным нашим врагом является социализм, немецкая эта выдумка некого Маркса. Он уделял этому эконом-политическому изобретению даже больше внимания, чем уходу за усами-бородой. Все интересы вольнодумца этого определяют триединой формулой: социализм, борода и семья. Вместе со своими зловредными единомышленниками, под учение социализма подтасовали все «факты», явления – в основе своей имеют животные инстинкты человеческого неравенства. Проповедуют лозунг: разграбить имущих, все взять у собственников, чего у тебя нет. Равно поделить. Для этого надо силой разрушить существующий государственный строй – уничтожить классы, перестроить привычный порядок вещей. Перестроить само общество на новой основе.

Это естественно, природно, нормально - человеческое неравенство. Разве это возможно «выровнять» людей: их способности, возможности, желания… Люди все подобны звездам на небосклоне: различны по величине, яркости способностей, талантов, яркости сияний. Всегда разнятся у каждого человека: биологическая структура, потребности, желания, тщеславные намерения… С самого рождения люди неравны. При всем старании, никакими даже самыми сверхчеловеческими усилиями невозможно преодолеть неравенство. Господь Б-г намеренно создал это неравенство. А Его Пути – неисповедимы, Для людей скрыты помыслы. Узок слишком, примитивно скроен человеческий ум: он приводит часто к заблуждениям и ошибкам.

Даже трудно представить бытовую и общественную жизнь людей при общем равенстве людей. Все красивы, милы: нет уродов. Кто тогда научит распознавать красоту, узнавать отличия? Все умны! Как люди смогут смеяться над глупостью? Все талантливы: куда девать лишние таланты? Перед кем люди преклоняться станут? При сплошной череде гениев, героев, выдающихся полководцев? При избыточном числе Рафаэлей, Рембрандтов, Пушкиных, Тургеневых, Гомеров, Глинок, Суворовых, Александров Македонских, Петров Великих… В основе сама жизнь имеет неравенство. Это стимул для развития людей: хотят стать умнее, богаче, сильнее себя и окружающих. У людей в мыслях рождается идеал: к нему стремится. Никого не возмущает: мужик Шаляпин от природы наделен голосом и талантом. Он использовал свои природные качества – возвысился над всеми. Многие тысячи людей не скупятся, тратят бешенные деньги: хотят услышать его могучий голос, увидеть неповторимую актерскую игру. Миллионы мужиков влачат полуголодное существование. В это время не очень щедрый скупердяй не знает, куда ему девать деньги? Копить? По совету «друзей-благожелателей» отдать их на устройство всероссийской революции?

Неравенство способностей никого не возмущает. Не насытишь человеческую зависть. Трудно видеть, мириться: рядом с роскошью ютится безысходная нужда материальная. Сердце сжимается в комок и обливается кровью при виде рядом с собой нужды. Хочется: пусть каждый имеет свой хлеб и пищу в достаточном количестве. Свое теплое, светлое, просторное жилище. А работа не чрезмерно пусть изнуряет слабое народное тело. Хочется дать всем людям в жизни больше радостей, светлого счастья. Пусть они не губят свое здоровье употреблением чрезмерных доз алкоголя. Пусть их дети растут в чистоте и достатке. Что делать? Так жизнь устроена: сейчас нельзя обеспечить всех людей необходимым. Знает кто, сколько пройдет сотен лет, пока люди смогут устроить существование себе сносное? Его обеспечить возможно?

Легко возникает недовольство. Достаточно раз провести лаптежного мужика вечером по центральной улице города. Увидит необычное для себя зрелище: повсюду светятся огни, огромные зеркальные витрины отсвечивают всеми цветами радуги. Подойдите ближе к витрине: за стеклом - роскошь, богатство… Своим великолепием они слепят глаза. При виде этого – в душе любого человека рождается зависть: она ядом туманит рассудок.

Человек верующий утешает себя: у Господа Б-га для него припасено хорошее местечко. Оно лучше, чем у тех: больно сладко им живется в этом мире. Мыслью одной этой верующий себя утешает. Господь Б-г Пожелал так – испытать каждого.

Пролетарий смотрит на витрину иначе: он не верит людям, даже Б-гу, Дьяволу. У него душа пуста, как карман и желудок. В его душе рождается неуемная зависть – вместе с желанием: разбить все эти сверкающие витрины, разграбить магазины, а содержимые богатства поделить между собой равными частями. Пролетариям таким подсуньте копеечную брошюру об угнетении, эксплуатации: «убежденными» социалистами они станут. За идеи с предложением уничтожить несправедливости социальные готовы стоять горой. Заворожит их призыв разрубить гордиев узел одним ударом. Отнять власть и богатство: не должно скапливаться в одних руках.

Можно довольно легко перерезать богатых, сильных, ограбить богатства, даже захватить власть в государстве: для этого нужно натравить низшие общественные слои населения – на высшие. Но никто-ничто не в силах уничтожить неравенство людей. Пройдет совсем мало времени: новые немногие, сильные, пришедшие к власти недавно, заставят подчиняться себе остальных людей. Они образуют одну из форм новоявленной аристократической элиты. Она станет править массами. Сами массы склонят голову: падут ниц перед сильными мира сего, продолжат к ним испытывать чувства глубочайшей благодарности. Как же: благодетели они и спасители. Воцарится вновь неравенство. Вновь сердца начнут сжиматься от новых жестокостей и несправедливостей: продолжат их творить, на это раз уже «для блага и счастье трудовых людей». Так всегда происходило, да и останется в этом грешном мире.

Мировая история говорит: на место свергнутых тиранов приходили новые - привносили новые формы рабства. Их только что подправляли соусом демагогии. От этого само рабство не становится приятным, менее тягостным. А народу: что? Он продолжит молчать, как давно его приучили, заставляли… Молчал…

Как говорят в Малороссии: купленные за тридцать серебряников и дешевле даже – виршеплеты продолжат лизать зады «благодетелей», петь дифирамбы в их честь.

В противовес социализму с его теорией классовой борьбы, пропагандировать нужно идеи справедливости, высокой нравственности - они огромными гроздьями заложены в кладезь мудрости: в Евангелиях и Библии. Только священники своими проповедями отвлекали, могут и в будущем отвлечь низы общества от этого дьявольского учения. Смогут вернуть верующих на ниву Б-жьей Мудрости, Добра. Братство между людьми. Для их душ существует Царствие Б-жье. На Земле оно не осуществимо. Добиться успокоения не легко: возможно: необходимо, почетно.