Дед Матвей, разглаживая седые усы, вышел на высокое крыльцо своего дома. Длинные семейные трусы и футболка с олимпийским Мишкой украшали его немолодое, но все ещё сильное тело. Высота крыльца позволяла Матвею видеть далеко вокруг. Слева широко раскинулся двор фронтового друга и соседа Семена… Справа зарастал полынью и бурьяном двор умершей в прошлом году соседки бабы Веры, хуторской знахарки. Заброшенный колодец жалобно скрипнул покосившимся журавлем. Матвей стал спускаться и обиженным сверчком визгнула вторая ступенька крыльца. Третий год, как только вышел на пенсию, собирается Матвей перебрать старое крыльцо, да все как-то руки не доходят. Жена Агата уже все уши продудела:

- Дождесси ты ирод, игранешь как ни-то с энтого крыльца и костей не соберешь!

Матвей свернул огромную самокрутку и мысленно дал слово:

- Ужо завтрева с утра возьмусь за крыльцо, а седни и так дел прорва.

Матвей, прищурившись глянул на чистое, без единого облачка, небо. Август в этом году был капризным, как девка на вечерке. Щипнешь ее за мягкое и гадаешь – улыбнется или вдарит по скуле. С самого начала месяца зарядили дожди с редкими улыбками солнышка. Но вот наступила вторая половина августа и погодка обрадовала солнечными деньками… Начался грибной сезон, буквально за считанные дни леса вокруг хутора наполнились разнообразием грибов. Хуторские бабы и ребятишки каждый день уходили на тихую охоту. Вот и сегодня с самого утра жена Матвея Агафья с соседкой Ариной командировались с корзинками в рощу за груздями… Матвей задумчиво зажег спичку и пыхнул самокруткой с наслаждением втянув в себя терпкий, горьковатый дым самосада.

Дунул теплый ветерок и сорвал несколько первых желтых листьев у березы, а за ней отпустили листья в свободный полет вяз и липа - первые признаки начала осени. Роняет листья и черемуха у крыльца. Ночами стало холоднее, и хоть тепло еще долгое и ровное, расставания с летом не миновать. Матвей вздрогнул от глухого стука. Это яблоня роняет яблоки, и они ударяются о крышку бочки с теплой водой для полива огурцов. Соленый хрусткий огурчик, да груздочек это же первейшая закуска для того кто понимает, а уж Матвей в этом деле понимал, как никто другой… Он глубоко вздохнул и втянул носом воздух, который напитался спелым яблочным ароматом. Из палисадника доносятся уже совсем другие ароматы. Распустились розы и другие, выведенные Агатой цветы самых разных форм и замысловатых оттенков. Названия некоторых Агата и сама не знает, главное, чтобы красиво было…

Мимо дома пропылила «Нива» с лодкой в прицепе.

- городские на утку направились в болота, - подумал Матвей…

Охоту он не любил, видимо настрелялся на фронте с запасом на всю остатнюю жизнь. Еще совсем недавно Матвей работал конюхом на конезаводе. Теперь же времени свободного для философских мыслей у него было предостаточно. Получил, как он выражался, от государства полный отлуп и бессрочный пансион… Образовавшимся свободным временем он распоряжался на свое усмотрение. Почетное место в его жизни заняла рыбалка. Вон на городьбе укрытые марлей от мухоты вялятся на солнышке жирненькие лещи и подъязки. Истекая капельками янтарного жира ждут они завоза в сельмаг свежего пива…

Ужо в субботу опосля баньки Матвей с соседом Семёном отведут душу… Отломишь от леща плавничок и с зелененьким свежим лучком в рот. Лучок то во рту горит, а ты его холодненьким пивком тушишь и остается только вкус ароматного лещового мяса… От таких заманчивых мыслей Матвей передернул плечами и уже не в силах совладать с собой ринулся к старому колодцу в опустевшем дворе хуторской знахарки… Там холодная, темная вода хранила от зоркого глаза вездесущей жены, укутанную в обрывок старой сети заветную мужскую заначку старого казака – пятилитровую бутыль с брагой на смородине и рисе.

Пьяницей в полном понимании этого слова Матвей не был, но выпить любил. Он достал

из-под лопуха большую литровую кружку, обтер широкой ладонью бутыль, и рубиновая пузырящаяся живительная жидкость с бульканьем хлынула по широкому горлу, обволакивая желудок сладостью и немного туманя голову… Отпив добрую половину кружки Матвей крякнул и громко вслух сделал заключение:

- Амброзия, как ни есть чистая амброзия… Немного кисловато, ну куда до неё той французской шипучке, что однажды на фронте мы с Сёмой нашли и «уничтожили» в немецком блиндаже. Ротный потом говорил, что это какое-то коллекционное шампанское было, страшно дорогущее, а на вкус кислятина, кислятиной…

Матвей почувствовал, как хлестнуло его чем-то мягким по голым ногам и в руку ткнулось что-то мокрое и холодное. Посмотрев вниз он увидел своего знаменитого на весь хутор пса Бармалея. Однажды поздней осенью, промышляя карасика на дальнем озере под кустом боярышника он нашел не весть как попавший сюда живой дрожащий комочек, размером меньше его широкой ладони. Щенок уже не мог скулить, от холода и голода - он только надрывно и жалобно стонал. Сжалившись Матвей сунул его за пазуху и принес домой к великому недовольству жены. Со временем жалкий комочек преобразился…

Эта псина, размером с леопарда и головой льва стала особой гордостью старого казака. Такого устрашающего вида и таких размеров не имела ни одна псина на хуторе. Когда в разгар собачьих свадеб он подавал свой нежный голосок, вой знаменитой собаки Баскервилей Артура Конан Дойля вблизи Гримпенской трясины был лишь жалким его подобием...

Прошлым летом хуторскому быку – производителю Громобою дурь в башку вдарила. С легкостью оборвав цепь он вырвался из своего стойла и ринулся в атаку на хутор, круша все на пути и сея панику среди местного населения. Жена Матвея Агата, спасаясь от этого черного могучего аспида, забежала в свой двор и успела запахнуть перед самым носом Громобоя калитку. Однако это того не остановило. Наклонив свою лобастую башку он одним ударом высадил калитку и оказался внутри… Матвей уже схватил вилы и готовился дорого продать свою жизнь, защищая Агату…

Громобой стоял посреди двора рыл копытом землю, бил хвостом себя по бокам и остервенело ревел. На шум из будки вылез Бармалей, зевнул, как ни в чем не бывало потянулся спросонья, томно взглянул на бушевавшего быка и так рявкнул на него, что тот присел и жидко обделался прямо посередь двора. Затем видимо не снеся такого позора, бык ломанулся обратно в хуторской коровник, добровольно забежал в своё стойло и, дрожа всем телом, уткнулся лбом в столб с оборванными цепями…

Погладив по огроменной башке Бармалея, Матвей допил остатки смородиновой браги и решил, что всё-таки она кисловата.

- Надо бы подсластить, подумал старый казак и тут взгляд его упал на приобретённые недавно ульи…

Однажды вечерком за рюмкой чая после баньки, внук Костька посоветовал деду заняться пасекой - и для здоровья польза и доход неплохой. Вскоре Матвей приобрел два улья у станичного пасечника. Потом тот же Костька притаранил откуда-то ещё аж шесть ульев… На некоторое время «пансионный» отдых и рыбалка отошли на второй план. Старый казак с головой окунулся в новое для него дело. Накупил книжек по пчеловодству и целыми днями пропадал на своей пасеке, которую разместил на бывшем огороде соседнего подворья, ушедшей в мир иной, бабки Веры. Мечта о хорошем медовом подспорье уже явственно нарисовалась на горизонте, оставалось только дождаться времени сбора этого целебного натурпродукта.

Вон они ульи стоят ровнехонько как солдатики в два ряда за завалившимся забором заросшего травой огорода… Как у него появилась в голове эта крамольная мысль подсластить употребление браги медком, Матвей и сам потом не мог объяснить. Бармалей отбежал в сторону и плюхнулся в тень юрги, под которой стояла покосившаяся, как и всё вокруг будка бывшего кабысдоха бабки Веры. Залезть в саму будку Бармалею не позволяли его роскошные размеры. При всем желании он бы смог засунуть туда только голову, да и ту с большим трудом…

Слева от пасеки за невысоким аккуратным заборчиком, широко раскинулся ухоженный и обласканный Агатой свой собственный огород, по углам которого стояли наполненные до краев водой для полива двухсотлитровые металлические бочки. Вода в них за лето от жары стала зеленого цвета и покрылась изумрудной тиной. Ещё раз, окинув взглядом свои владения, дед Матвей вернулся мыслями к сладкой закуске.

- Люди уже вон вовсю "качают" мед, а я даже и не знаю есть ли что там у меня, - продолжал он раздумывать… Наконец желание стало нестерпимым и Матвей, подтянув семейные трусы скорым шагом засеменил в дом, взял там с полки широкий "пасечный" нож и решительно направился к ульям. Вдруг он резко тормознул на полпути, вспомнив, что забыл надеть "намордник" и не захватил дымокур, да и футболка с олимпийским мишкой и сатиновые трусы были ненадёжной защитой от пчёл.

Возвращаться и переодеваться деду не хотелось. Матвей плеснул себе ещё чуток из заветной бутыли и заметил, как из крайнего улья большая ватага пчёл полетела в сторону рощи… Он сделал большой глоток из кружки, и пенная брага влила в него следующее умозаключение:

- Пчёлки полетели нектар на полянах собирать, в улье никого не осталось и надо этим воспользоваться.

Он допил брагу и решительно подошёл к улью. Приложил ухо и внимательно прислушался… Внутри улья было тихо. Это его успокоило.

- Я только краем глаза гляну, быстренько вытащу одну рамку и хоть чуток попробую, - продолжил дед свои рассуждения, приподнимая крышку улья… Под приоткрытой крышкой не было видно никакого движения и не жужжала ни одна пчёлка. Ободрившись Матвей начал вытаскивать рамку, все соты которой были заполнены вожделенным сладким медом.

От избытка нахлынувших чувств при виде янтарного собственного мёда, старый казак не сразу заметил, как снизу из-под оставшихся рамок выползли жужжащие пчёлы с очень «добрыми» лицами. Вскрыв соты, он слизнул капли выступившего мёда. Несколько капель упало прямо в гущу недовольно гудящей пчелиной братии. Гул стал таким сильным, что увлечённый мёдом дед Матвей наконец-то обратил внимание и на звук, и на самих пчёл, вылезавших из всех щелей… Но было уже слишком поздно. С гулом полосатая эскадрилья поднялась вверх и ничуть не хуже немецких юнкерсов на фронте стала пикировать на оторопевшего деда…

- Твою дивизию!!! И откель вас столько взялось, - вскрикнул Матвей и кинул в пчёл вынутой рамкой – нате подавитесь!!!

Это ещё больше разъярило полосатых пикировщиков. Уразумев, что нужно спасаться бегством дед заметался зигзагами по пасеке пытаясь сбить крылатых мстителей со следа. При этом он размахивал руками, как мельница в сильный ветер, беспрестанно охая и матерясь при каждом удачном попадании с воздуха.

Задремавший Бармалей вскочил от шума, затем уселся и с интересом стал наблюдать за мечущимся по двору хозяином. Тот тем временем рванул прямо на пса. Каким-то двадцатым собачьим чутьём почувствовав смертельную опасность, Бармалей, закрывая нос лапами, со всего маха, всадил свою башку в отверстие маленькой будки. Большая половина его огромного тела, а именно задняя часть осталась торчать наружу, бешено махая хвостом. Увидав такую картину, несколько полосатых звеньев пчелиной воздушной эскадры пошли в атаку на новую цель. Пёс дико взвизгнул, перемахнул через заборчик вместе с будкой на голове и умчался за огороды на ходу сбивая будылья подсолнухов и стукаясь о попадавшиеся на пути деревья…

Получив относительное послабление отвлечённых на новую цель пчёл, дед Матвей смог немного оценить ситуацию. Добежать до дома шансов мало, сквозь узкие щёлки уже заплывших глаз он сумел рассмотреть бочку с водой и высоко подпрыгнув бомбочкой плюхнулся в неё с головой. Тинистые воды сомкнулись над ним.

В это время, привлечённый шумом и гамом во двор зашел сосед и друг Матвея – дед Семён. Не найдя фронтового друга, Семён, услышав плеск воды, открыл калитку и зашел на огород соседа. Разъяренная воздушная эскадра насекомых, потеряв на время из виду разорителя их дома, обнаружила новую "жертву" и с большой радостью ринулась в сторону деда Семёна. Сосед тут же осознал свою оплошность, мгновенно дал задний ход, но заклинившая как назло щеколда калитки не оставляла надежды на спасение. Чуть в стороне он увидел приоткрытую крышку погреба, решение пришло молниеносно, также мгновенно, почти не касаясь ступенек лестницы, Семён оказался в погребе среди запасов соседки Агаты. В прочем с десяток воздушных аспидов всё же успели жигануть его в разные участки тела…

Меж тем кислород у деда Матвея закончился, и он вынужден был всплыть на поверхность зеленой воды. Тут же дружная крылатая компания атаковала его, блеснувшую на солнышке лысину. Тем не менее совсем уже заплывшими глазами он сумел увидеть, как Семён нырнул в погреб. Мигом сообразив, что нырять в бочке наподобие поплавка он долго не сможет, а в холодном погребе пчёлы его не достанут, Матвей пулей выскочил из бочки и метнулся к погребу. Со стороны он в сатиновых трусах и олимпийской футболке был похож на атлета, преодолевающего дистанцию барьерного бега, так как он высоко подскакивал на бегу от каждого нового укуса пчел. Разница со спортсменом была лишь в том, что старый казак, преодолевая дистанцию, громко крыл матом всё и вся вокруг. Наконец он с ходу нырнул в темный провал погреба, попав в объятья старого друга.

- Сёмушка, помоги, я кажись ослеп, ни хрена не зрю, - жалобно простонал дед Матвей, еле шевеля распухшими губами. Снаружи всё еще доносилось грозное гудение, но в темноту и холод погреба пчёлы не лезли. Опасность миновала…

К обеду из лесу с двумя полными корзинками груздей во двор зашла Агата. Она поставила у летника корзинки и вдруг услышала из огорода что-то похожее на песню. Открыв калитку, она не сразу признала соседа Семёна и собственного мужа. С распухшими до неузнаваемости лицами два друга сидели у погреба, рядом блестела на солнце почти пустая пятилитровая бутыль, а друзья, обнявшись, пытались душевно выводить отёкшими губами песню:

 

- Пчёлочка златая, что же ты жужжишь?

Пчёлочка златая, что же ты жужжишь- жужжишь?

Жаль, жаль, жалко мне, что же ты жужжишь?

 

Около летаешь, а прочь не летишь,

Около летаешь, а прочь не летишь-летишь,

Жаль, жаль, жалко мне, а прочь не летишь…