Поезд Магадан — Франкфурт тронулся, а в их двухместное купе больше никто не вошел.

«Как это странно и даже смахивает на Кафку», — подумал известный писатель Набоковского уровня и при этом страстный, притом не слабый (Набоковского уровня), шахматист-практик.

«Хотя это и странное, но хорошее дебютное начало», — подумал известный шахматный мастер международного класса и при этом страстный, притом небесталанный, но пока еще малоизвестный юморист.

Сведший этих людей Случай — «Бог-изобретатель» — поощрительно усмехнулся вступительным репликам и удалился.

Сведенные сразу узнали друг друга и обоюдно загорелись теоретически возможными, но маловероятно осуществимыми желаниями.

Титулованный писатель возжелал блестящей победы над международным мастером.

«Мало ли что, — снова подумал он, бросая на маэстро лукавые взгляды успешной идентификации, — мало ли что, подумаешь, Телескопов какой-то».

Титулованный шахматист же вознамерился не только прочитать писателю свои юмористические творения, но и получить одобрение многократного лауреата.

«Мало ли что, — привычно поймал он из общего воздуха начало чужой мысли и, бросая главному инженеру человеческих душ не менее лукавые взгляды той же природы, прирастил, — мало ли что, подумаешь, Велосипедов какой-то».

Купейные соседи сразу поняли, что они узнаны, и с тоской смирились: розыгрыша по крайней мере двух партий равно как и выслушивания по меньшей мере двух юморесок не избежать.

Присмотревшись, маэстро от шахмат четко распознал генотип этого любителя мудрой игры. Порой из окон Шахматного клуба на Манхэттене он видел бледные крутые лбы таких людей, играющих на близлежащих лавочках до голых королей.

Не остался в долгу и маэстро от литературы, ясно постигший тщеславную суть любителя художественного острословия. Иногда, сидя в президиумах собраний низовых писательских организаций, он наблюдал за тем, как розовеют уши неподготовленных людей, читающих свои тексты на публике.

Не успел поезд доехать до Москвы, как без малого гроссмейстер с отнюдь не наивной хитростью потянулся и как бы равнодушно спросил:

— В шатрандж-чатурангу, что ли, сыграем, господин-товарищ писатель?

— Да, пожалуй, — пробормотал писатель и добавил про себя: «Деваться–то ему некуда».

Полугроссмейстер не стал беспокоить проводницу, а достал из своего зачуханного чемоданчика прекрасный стаунтоновский набор желто-коричневых фигурок.

Отработанным движением оттуда же была извлечена и старая полиэтиленовая доска с классическими черно-белыми клетками, на коей имелись фрагменты круглых пятен от поставленных в былые времена стаканов железнодорожного чая и, честно говоря, не только чая.

Демонстрируя уважение, юморист поспешно схватил две коричневые пешки, зажал их в кулаки, а кулаки показал настоящему писателю. На фалангах среднего и безымянного пальцев левого кулака татуировкой было обозначено «С.» и «Г.».

«Как это странно и даже граничит с Беккетом», — подумал член ПЕН-клуба, — на тех же самых пальцах. Только у меня на правой руке и буквы чуть-чуть слегка капельку иные — «В.» и «А.».

Сказал же он иное:

— Левая, — и чуть поморщился, видя детскую уловку профессионала и предпочитая играть желтыми.

Как и следовало ожидать, В. А. достались коричневые.

— Время-то надо убить, правда? В дороге шахматы — милое дело, — безупречно процитировал кого-то С. Г., улыбчиво расставляя фигуры. Он тоже предпочитал играть желтым цветом.

«Убить упрямую тварь», — уместно вспомнилось В. А., но он не стал лишний раз демонстрировать свою эрудицию, а спросил: — Не возражаете, если я буду записывать ходы?

— Без финансово-юридических проблем, — легко согласился С. Г. — При том, что журналы «64. Шахматное обозрение» и «Chess Life» наверняка готовы заплатить недурные деньги за право напечатать текст нашей партии. Итак, приступим? Как говаривал классик, «он перетащил королевскую пешку с е2 на е4».

Обозначенная пешка была перетащена, тащившая ее рука была отпущена и очередь хода перешла к В. А.

— И как тут один русский чемпион советовал — «лошадью ходи»? Или наперекор ему — строго симметрично, изо всех сил борясь за центр? Да, именно так и поступим, — ответствовал В. А.

За окошком промелькнула незабвенная станция Петушки.

— Кони сытые бьют чужие пешки копытами, — балагурил С. Г., нацеливая свою правую лошадку на поклонницу симметрии.

— Свои пешки — не орешки и ближе к телу. А овес нынче еще дороже прежнего, в связи с чем высылаю на подкрепление свое непарнокопытное, — поддержал высокий уровень комментариев В. А.

— Слона по улицам вводили, — варьировал С. Г.

— Карповы-Каспаровы, Вайнштейны-Бронштейны, — изощрялся В. А. — Играть не умеете. В дебюте ни бум-бум, а в миттельшпиле — избыточная защита. Я это еще в середине 60-х все описал!

Он подтолкнул крайнюю пешечку, мелкой Моськой натравливая ее на испанского слона.

— Не имеете римского права в мудрую игру играть! — подхалимничая, тявкнула пешечка, попутно доказывая, что и она не лыком шита.

Желтый слон не стал ни размениваться на коричневого коня, ни связываться с Моськой, а степенно отступил на краешек доски.

Далее соперники довольно быстро разыграли острый вариант С72 в испанской партии…

В. А. со скрупулезностью бухгалтера зафиксировал их на памятном бланке кафе «Режанс», извлеченном из шикарного саквояжа, облепленного уже не модными заграничными наклейками.

 

1. e4 e5 2. Nf3 Nc6 3. Bb5 a6 4. Ba4 d6 5. 0-0 Bg4 6. h3 h5 7. d4 b5

8. Bb3 Nd4 9. hg hg 10. Ng5 Nh6 11. f4 d5 12. Bd5 Bc5 13. Be3 Qd6 14. b4 Bb6.

 

С. Г. внимательно глядел на доску, хотя эту последовательность ходов видел не раз. Несколько раз перед его глазами молниями возникали знакомые матовые трассы коня и ладьи, но он гасил эти вспышки, чуть опуская веки и подчиняясь свербящей внутри кавказской ноте.

— Где же ты моя Сулико? — отдал дань Кавказу С. Г.

— Хас-Булат удалой, бедна сакля твоя... — на той же региональной ноте тянул В. А. Он, между прочим, неумолимо приближался к своей мечте.

Между прочим, оба игрока были одеты в серые костюмы, светлые рубашки и простые галстуки, помеченные фирменным знаком «Дом Диора».

И вот что еще характерно: волосы соперников были под стать фигурам — почти желтые и почти коричневые. А на свои хорошо вылепленные губы, чуть-чуть прикрытые приятными при поцелуях усиками, на губы, которым свойственно было растягиваться в обаятельных улыбках, они никогда не сетовали.

Между прочим, их поезд быстро несся по рельсам чугунным, невероятным усилием воли придерживаясь точности немецких железных дорог...

 

(Здесь глубокоуважаемому читателю рекомендуется сделать над собой усилие и, выпив чашечку кофе или что хотите, представить себе Диаграмму-1, отражающую ситуацию, возникшую после 14-го хода черных.)

 

Незаурядная игра В. А. поражала, но радовала С. Г. На левом фланге две его фигуры застыли в неприличных позах первородного греха. Остальные же распределились таким образом, что образовался клубок шарлатанских каббалистических знаков. В целом же музыкант уподобил бы расположение белых фигур настройке халтурного джаз-оркестра под управлением Эдика Рознера, а поэт-лирик углядел бы желто-коричневый слежавшийся снег на вершине африканской горы Килиманджаро. Но самое интересное было на правом фланге, где крайняя вертикаль не только пропахла порохом с сединою на висках, но и провоцировала коричневых на сексуальные действия криминального характера по отношению к желтому королю.

— А давайте-ка сверим часы, — прервав пение, предложил В. А. — Ведь вы международный мастер такой-то?

— Да, — подтвердил С. Г. по завершении сверки. — По переписке. А вы — писатель имярек, апологет бочкотары?

— Ха-ха-ха, какое совпадение! — воскликнул В. А.

Между прочим, показания их сверенных часов совпали с точностью до секунды.

«Какое совпадение? О каком совпадении он говорит? Это что-то немыслимое!» — мысленно ужаснулся Бог-изобретатель, крутящийся поблизости.

С. Г. логично подкрепил снизу слона ладьей и прокомментировал:

— Гурджаани. В ресторане периферийного дома литераторов.

— Киндзмараули. В доме творческого отдыха имени Дубулты, — поправил его В. А. и рокировал в длинную сторону.

«А не нарушен ли шахматный закон джунглей?» — взволновался Случай.

«Не нарушен», — успокоил его Бог-изобретатель.

— Пока все чин чинарем, пока все по плану ГОЭЛРО, — туманно высказался по этому поводу С. Г. — А нарды, как известно, бывают короткие и длинные. И шахматные рокировки тоже.

С. Г. подтолкнул коготком своего ферзя — вперед и прямо, на одну лишь клеточку. Тут веселый внутренний голос юмориста снова потянул его за язык:

— Еще… пять ходов даю вам, дорогой товарищ, а на большее ты не рассчитывай.

В. А. надолго задумался. И было над чем. Где-то между Тулой и Орлом он решился. Он поднял руку. Конь-провокатор повис над доской.

— Вот вы почти гроссмейстер, а я, пожалуй, отдам вам коня. И еще полцарства в придачу. В том жертвенном Шекспировском смысле, что вы можете поставить вилку на ферзя и две ладьи, — сказал В. А.

Пока коричневый Пегас висел над доской, перед глазами титулованного переписочника замелькали кадры-воспоминания из далекого 75-го года. Этот ход (в сочетании с двумя последующими) занесло ему в голову жарким сочинским ветром на элитном пляже валютной гостиницы «Жемчужина». «Это будет твоя «бессмертная» партия», — дуэтом крикнули ему тогда Случай и Бог-изобретатель. — Иди, поплавай, потом проверишь варианты». Так он и сделал. А все варианты потом сошлись, как по заказу…

А конь, неприлично обнажив розово-интимную байку, все висел и висел в робеющей руке В. А.

«Ну же, давай!!!» — взмолился С. Г., обращаясь неясно к кому.

И неясно кто — дал.

«Виват!!! — мысленно восхитился С. Г. — Как у него там: «Вилка в зад. Вот так вилочка!» Провидец! Воистину воскрес. Теперь все покатится само собой, как с горочки».

— Неужто отдадите ладью? — с коварством Яго спросил С. Г.

— Что поделаешь.

— Жертвуете ладью ради атаки? Угадал? — переспросил С. Г. — Ну, коли так…

Он с треском съел пешку, осуществляя редкую вилку с тремя торчащими в разные стороны зубцами, наколовшими все тяжелые фигуры.

— Просто жертвую… ферзя, — выдохнул В. А. Уши его порозовели, а губы под уже описанными усиками побелели.

Охаянному на лекции брюнету Остап пожертвовал ферзя, — процитировал С. Г. — Вы меня не подлавливаете?

— Как можно, вы же сильный игрок. Легчайшая тень глубочайшей иронии почудилась С. Г. в этих словах чемпиона Союза писателей.

Гром среди ясного белгородского неба — коричневый конь сразил копытом желтого слона.

— Василий Павлович, что же это получается?! — театрально вскричал, изрядно переигрывая, С. Г. — Ведь я сейчас вашего ферзя по мордасам жгентелем хлобыстну. Да еще и с шахом!

— Надо подчиниться, — подчинился Судьбе В. А.

— Шах королю!

Почти гроссмейстер посадил почерневшего от горя коричневого ферзя в двойную раму и отвез далеко за пределы доски. Он отвез его в далекое пост-ленд-лизовское детство с чубчиком, короткими штанишками, коммунальными дрязгами соседей и происками врачей-отравителей.

— От шаха не умирают, — от жуткого волнения сбанальничал В. А. и ладейным дуплетом треснул коня.

Держа паузу, которой поверил бы и Станиславский, С. Г. тяжело ворочал мозгами: «Если я его так, то он меня так. Если я сниму здесь, он снимет там, потом я хожу сюда, он отвечает так... Да, положение серьезное и даже безнадежное. Больше того: я вполне уверен в его конечной победе. Но все равно я его добью, все равно доломаю его хваленую бочкотару. Подумаешь, вольтерьянец-вегетарьянец, жила еще у тебя тонкая против меня. Знаю я ваши издательства-издевательства: договариваетесь заранее. Все равно я тебя задавлю, хоть кровь из носа, хоть ожог на мускулюс глютеус!». И тут же осадил коней, поняв, что в этом литературном варианте, в этот осенний поездной вечер одних только юношеских воспоминаний ему не хватит. Да и словарный запас может подвести.

Между тем двух коней можно было изъять из обращения тремя способами. Как говорится, возьми коня любого, возьми любой шатер. Предстоял выбор: сложный, тонкий, расчетливый. Впереди была увлекательная крупнотиражная жизнь.

С. Г. достал платок и высморкался. Ту же операцию проделал и В. А. Несколько мгновений в неполном одиночестве, когда губы и носы скрыты платками, настроили их на общий банально-философический лад. «Вот так добиваешься чего-нибудь, — синхронно думали они, — а что дальше? Всю жизнь добиваешься чего-нибудь; приходит к тебе победа, а радости от нее нет.

Тут их думы раздвоились.

«Вот, например, литературный журнал «Кольцо А», далекий и весьма загадочный, а я в нем уже был. Но в «Новом мире» еще не был», — думал С. Г.

«Вот, например, Америка, далекая и одноэтажная, а я в ней уже печатался. Но шахматный журнал «64» не принял ни одной моей партии», — думал В. А.

Тут их мысли вернулись к возникшей позиции.

«На моем месте Петросян бы уже сдался», — подумал писатель.

«Ситуация безнадежна для желтых, но Карлсен и не подумал бы сдаваться и через 50 ходов как-нибудь выкрутил бы ничью. Да, шахматы со времен Чигорина сильно изменились», — подумал международный мастер.

А еще немолодой уже С. Г. вспомнил юношескую ожоговую радость от длинных, почти во всю некороткую диагональ, шахов слона, шахов вскрытых и шахов двойных… Он почувствовал непреодолимое страстное желание заматовать своего короля с поля «h1», ибо оно было полем любви, бугорком любви уродов — сиамских близнецов-братьев — к сексуально одаренной девушке Груше, прихотливо разлегшейся в основании равнобедренного любовного треугольника...

— Беру коня ладьей, — объявил С. Г., гася свое желание и с неохотой отрываясь от Груши.

— Ловко вы у меня отыграли коня, а я прохлопал, — протенорил В. А., вуалируя свою радость. Не так давно ему в Интернете попался видеоурок («Случайно попался», — уточнил Случай), в котором сербский специалист разбирал именно эту позицию, возникшую после взятия коня ладьей.

«Ежели б он «треснул» этого коня ферзем, мне пришлось бы мучительно вспоминать длинные варианты, — подумал В. А. с облегчением. — А теперь дело верное…»

— Простите, — тихо сказал С. Г. — Может быть, вернете ходы?

— Нет-нет, — поспешно отказался В. А., — никаких поблажек, очень вас умоляю.

— Дам кинжал, дам коня, дам винтовку свою, — затянул он, якобы погружаясь в тактические размышления.

Шокирующий мат однополой любви близнецов на грязноватой клеточке «h1» радовал и вместе с тем тревожил С. Г. Ведь В. А. должен был найти правильный ход. Всего один только ход, последний. Но писатель, словно что-то вспоминая, медлил.

— Вот интересно: почему не все чемпионы мира — евреи? — спросил В. А. Возьмем… Ананда. Или того же Карлсена. Может быть, они хотя бы наполовину евреи?

— Не исключено, что в жилах абсолютно всех сильных шахматистов, включая указанных вами, присутствует та или иная доля еврейской крови, — выдвинул неожиданную теорию С. Г. — Этой партией вы, бесспорно, доказали свою принадлежность к племени сильных шахматистов. Отсюда следует, что и ваших жилах… Да вы не думайте, что я это так. У меня никаких предрассудков на этот счет нет. Лично у меня, если хотите знать, — доля есть, но всего лишь четвертинка. Оттого, видно, и в гроссмейстеры не вышел…

— Да уж… где уж вам! — пробормотал В. А. и снова погрузился в свои секретные планы.

Между прочим, магаданский поезд уже мчал по лесостепям Украины.

— Да-а, ферзя я потерял, — наконец-то беря пешку, сказал В. А., — но ничего, еще не вечер.

На самом деле был уже вечер. Близилось время зажигать, а затем и гасить свечи. Ничто так определенно не доказывало реальность и осмысленность жизни, как эта уникальная позиция.

 

(Здесь глубокоуважаемому читателю рекомендуется сделать над собой сверхусилие и, выпив уж точно не чашечку кофе, представить себе Диаграмму-2, отражающую ситуацию, возникшую после 19-го хода черных.)

 

Однако пора было кончать игру. Но важно было сказать последнее слово в литературном соперничестве с В. А., нужна была моральная победа. С. Г., уткнув свои татуированные лапы в покрасневшие от стыда уши, в последний раз обласкал глазом бессмертную позицию — «стоит лишь хорошенько проанализировать продолжение»...

— Сдаюсь! — как Гамлет на флейте, наконец взыграл С. Г. На душе его стало чисто и светло. — Впервые в жизни сдаюсь, имея лишнего ферзя. Поздравляю!!

— Уф, — эмоционально сказал В. А., — оф, ух, прямо запарился, прямо невероятно, надо же, черт возьми! Невероятно, врезал жгентелем без пяти минут гроссмейстеру! Это оказалось не так легко, как лгать. Медицинский факт! — захохотал он.

— Ай да вы! — он шутливо погладил С. Г. по голове. — Эх, юморист вы мой, юморист, — зажужжал он, положил ладони на плечи С. Г. и дружески нажал, — милый вы мой молодой, по сравнению со мной, человек... Небось забыли, что даже с ничтожными силами можно овладеть всей доской? Или нервишки не выдержали, да? Сознайтесь?

— Да-да, сознаюсь, я заврался, — торопливо подтвердил С. Г.

— За признание — половина наказания, — улыбнулся в усы В. А.

— И половина гонорара от шахматных журналов, — улыбнулся в усы С. Г. и широким свободным жестом товарища Бендера смел фигуры с доски.

— А ведь так вот расскажешь кому-нибудь, за ужином в ПЕН-клубе, и никто не поверит, — огорченно вздохнул В. А.

— Почему же не поверят? Что же в этом невероятного? Вы прекрасный рассказчик, — сказал юморист.

— Никто не поверит, — повторил В. А., — скажут, что перепил крымского портвейна. Какие у меня доказательства?

— Позвольте, — сделал вид, что обиделся, С. Г., глядя в мудрое чело В. А., — я дам вам убедительное доказательство. Я знал, что вас встречу.

«О-ля-ля», — дуэтом сказали Случай и Бог-изобретатель.

С. Г. открыл свой чемоданчик и извлек оттуда трехтомник собственных сочинений.

— Вот, на ярмарку тщеславия везу. В твердых переплетах на хорошей бумаге.

Юморист открыл послесловие к первому тому, где была приведена только что сыгранная ими прелестная партия, в точности повторившая некую партию четвертьфинального турнира за 4-й кубок Международной федерации игроков по переписке, надписал на нешахматных полях: «Незабвенному и горячо любимому тов. Аксенову, Василию Павловичу» и вручил все три тома сопернику.

Между прочим, их поезд без опоздания подкатывал к Франкфурту.

 

Февраль 1965 г. — август 2017 г.