Соперничая с магией картин, оплаченных флорином иль цехином, художник, неземного паладин, работал по грунтовке мастихином. Не то что кисть (танцующий мазок и колонка податливая шаткость) – шаг мастихина резок, невысок: не полететь, а по холсту прошаркать. Железный остов днищем корабля избороздит просторы ойкумены, прокладывая очертанья для фантазии, пока что неумелой. И как седой забывчивый моряк, что глушит неразбавленным свой виски, с палитры подбирает он подряд три тона загустелой краски чистой, перегибает линию – и вот, на стебле, отклоняясь и пружиня, мясистый удлиненный лист растет - зеленый, c желтизной посередине; второй и третий… И тогда белил с инъекцией из красного краплака ложится пласт, его другой покрыл – на лепестках едва сверкает влага. Махровый бледно-розовый пион: С лиловым цвет граничит в полутени, а в сердцевине, светом озарен, так белоснежен, что почти сиренев. И вот, когда весь колорит придан, художник, пальцем с краскою чеканя, акценты ставит, будто бы цветам искусственное делает дыханье. В стекле, прохладной свежестью полны, пионы ждут, настороже однако, когда до них дольется со стены янтарный жар калифорнийских маков. «Ну, худо-бедно…» Опустил рукав, одновременно рамы цвет прикинув, и вышел из мансарды, не убрав испачканного краской мастихина. |