* * * Вслепую, наощупь, судьбу подбираем по слуху, научно трактуем причуды планид и планет. Подводим итоги. Как взрослые – твёрдо и сухо. По-детски надеясь на чудо. Которого нет. * * * Разрыв. Фигурка схватится за бок – живой лубок. Час новостей. Адреналин. Игра. Ты щёлкнешь кнопкой – и конец. Нет ран, потери, смерти, зла… Застынет крик. Ты – в капсуле. В скафандре. Ты – внутри. Замри. Замри. Ни с места. Стой, нельзя наружу – за рамки, за обложку, из себя – к соседям, соплеменникам, со-душам – задушат. Ты – мишень. Рога трубят. Охота. Крестный ход на абордаж, на брата, на врага, на тот этаж, где нагло распускаются герани – цвет мяса в ране. Где ты уже – игрушка на экране. Ты раб. Под рьяный рёв других рабов на солнечной арене Колизея ты умираешь. Крик – и мы глазеем на красное на острие зубов. Агония. И гонка – мчатся снимки в Facebook, диктует Canon свой канон: у трупа, у меча, со львом в обнимку. И лают «лайки»: кадры – как в кино, где даже смерть кошмарная – прекрасна, где люди растворяются на красном – заката, крови. Жажда на губах – адреналина! – зрелищ, твиттов, хлеба, убойных кадров: нас на фоне неба – красивых, молодых, в гробах. * * * На развалинах Трои лежу, недвижим, в ожиданье последней ахейской атаки Ю. Левитанский На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки. Закурю папироску. Опять за душой ни гроша. Боже правый, как тихо. И только завыли собаки да газетный листок на просохшем ветру прошуршал. Может – «Таймс», может – «Правда». Уже разбирать неохота. На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота. Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра... А может... Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит, всё запишет, поймёт – и потреплет меня по плечу. А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою. За потомков моих – тех, что Трою когда-то отстроят, и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех, что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех – и пошлют умирать – нас. И вас... Как курёнка – на вертел. А пока я лежу... Только воют собаки и ветер. И молюсь – я не знаю кому – о конце этих бредней. Чтоб атака однажды, действительно, стала последней. |