К.А. Евдокимов.

Однажды в деревне.

 

1954-й год, лето, деревня. Мой старший брат, Валентин, первенец

в семье и баловень судьбы, легко закончивший среднюю школу, а затем

военное авиационное училище, приехал на родину в первый свой

отпуск. С ним молодая жена Галя, по обличью из причерноморских

степей, красавица и, как выяснилось, певунья. Они приехали несколько

дней назад, и радость от встречи с папой, мамой, братьями и сестрами,

а также с друзьями, ещё переполняла их, выплескивалась наружу

непринужденным смехом, шутками, улыбками. А сегодня афиша на

столбе сообщала, что в Мошкове, соседней деревне, будет кино и,

конечно, надо сходить.

Кино в то не телевизионное время было заметным событием жизни,

в деревне особенно, да еще в новеньком, недавно открытом клубе.

Клуб в Мошкове открыли два года назад, и о нём хочется сказать особо.

Каменный, с двумя колоннами при входе, одноэтажный, на косогоре

конца деревни, он легко вписался в окружающий ландшафт, и

казалось, что был он тут всегда. Был он не мал и не велик а, как я

сейчас понимаю, где-то на семьдесят, восемьдесят зрительных мест.

При многолюдной деревне тех лет клуба хватало, однако, на всю

округу. Внутреннее оформление его запомнилось мне картинами.

Картины были настоящие, писанные маслом на холсте. В фойе справа,

над окнами, висели портреты академиков с/х наук, во главе с

Тимирязевым и всесильным тогда Лысенко. Зрительный зал, можно

сказать, образовывали четыре картины – справа видно колхозное стадо

во время обеденной дойки коров, с льющимся аппетитным парным

молоком из ведра во флягу, а слева Ленин беседует с Горьким на

открытой веранде, при двух стаканах чая и вкусных сухариках на столе.

Впереди, обрамляли сцену с экраном вертикальные узкие картины:

справа старые ели вдоль болотистой мшистой колеи от телег при луне,

и в немного жутковатом сине-зеленом свете. А слева такая же, но с

весенним пейзажем конца апреля, с нежной зеленью березок и тоже с

тележной колеей, но просыхающей и надежной.

Художник, видимо, был талантлив и сумел передать свои чувства

зрителям. С тех пор прошло шестьдесят лет, а картины эти я помню до

сих пор. Были в клубе еще бильярд со стальными шарами, библиотека, и

необходимые комнаты для театрального реквизита. Вспоминаю все это,

и невольно приходит мысль – думали тогда руководители страны, и

конкретно Сталин, о душе народа, и деньги на культуру находили, хотя

война была почти вчера.

Но я отвлекся, вернемся к нашему герою. Вот он в парадно-

выходной форме морского офицера, при кортике у левого бедра,

входит в фойе со своей очаровательной женой, в окружении друзей.

Все смолкают, все ведут наблюдение. Женщин интересует больше

всего Галя, её наряд, туфельки точеные под стать ее фигуре, а на

Валентина чего глядеть-то, хорош, конечно, но ведь уже в узде. А

мужчины не сводят глаз с кортика, особенно молодые парни. Оружие

всегда волнует мужскую душу, рука так и тянется к нему, а тут такое

роскошное и в такой близости. Так хочется его подержать, ощутить

твердь рукоятки, взглянуть на грозный блеск стали.

Надо сказать, в те времена сельские парни дрались деревня на

деревню. Мы, соловьевские, постоянно враждавали с ишутинскими, те, в

свою очередь, с кряжевскими и так далее. Дрались лихо, но без ножей и

кастетов, и удары ногой не приветствовались. Лежачих тоже не били.

Были такие не писаные правила.

После кинофильма, а шел, как сейчас помню, «Георгий Сакадзе»,

про мужественную войну грузинского народа против поработителей, в

котором главными аргументами были мечи и кинжалы, все вышли в

фойе, и зрительный зал стали освобождать от стульев для танцев.

После кино обязательно были танцы, под радиолу или баян, если был

баянист. Все разборки, т.е. драки, парни обычно устраивали на улице,

после танцев, когда взрослые все уже дома и никто кроме девчат не

мешает. Но, на этот раз ишутинские без видимой причины стали

приставать к Валентину уже сразу в фойе. «Дай подержать кинжал! Не

дашь, - отнимем - требовали они. Наши прикрывали брата как могли,

но те напирали и драка вспыхнула как сухой хворост. Силы были не

равные, и нашим пришлось отступить к стульям у стены. Валентин

вскочил на стулья и выхватил кортик из ножен. Блеск холодной стали,

на миг, охладил пыл нападающих, внес нерешительность в их ряды. Но

из толпы кто-то крикнул: «Не бойтесь! Он только пугает, им не

разрешают». «Не подходи! Ударю», - предупредительно и твердо

сказал герой нашего рассказа, но слишком молоды и горячи были те,

кого он предупреждал. Кто-то в задних рядах снял с ноги ботинок и

запустил в Валентина. Тот уклонился, но в этот момент нападающие

преодолели расстояние до стульев и попытались схватить его за ноги.

Валентин, отмахиваясь кортиком, понял, что все заварилось не на

шутку, и нужны решительные действия. Особенно рьяно рвался к нему

главный из ишутинских, Мишка Рушев и Валентин, поймав момент, нанес

ему легонький удар между лопаток. Кто-то крикнул, ойкнул. Наступило

замешательство.

Галя, оттесненная в сторону от мужа, видя все это, рванулась,

вскочила на стулья и с криком: «Валя, отдай нож!» -

схватила его за правую руку. Бороться со своей любимой было

невозможно и он разжал руку. Галя схватила кортик , спрыгнула со

стульев, увлекая Валентина за собой. Все расступились перед этой

отважной женщиной с окровавленным кортиком, и они, хотя и без

фуражки, благополучно покинули клуб.

 

Молва об этом быстро разлетелась по окрестным деревням.

«Надо же! - говорили одни. Какой то соловьевский дрался своим

кинжалом и порезал ишутинского чуть ли не на смерть!» «А что вы

хотите? Напали на офицера, и что же ему оставалось делать? Отдать

оружие?» говорили другие. «Ну и ну!» - говорили третьи и качали

головой. Как потом выяснилось, всё это организовала, из чувства

ревности, одна мошковская девчонка, с которой мой брат дружил до

десятого класса.

Но никто не обратился ни в милицию, ни в сельсовет - местные органы

власти. И та и другая сторона, считали это невозможным. А из-за чего

шум-то поднимать?

Никто, считай, не пострадал, а кому мало, так добавим, думали те и

другие. А от властей надо подальше, подальше. А то приедет

участковый с тяжелой кобурой на ремне, скажет- поехали со мной, и не

поспоришь, поедешь, как миленький. А что дальше будет, известно, не

зря ведь говорят, что Москва слезам не верит.

- Нет! Разберемся, без них посчитаемся,- думали соловьевские и

ишутинские. Особенно младшие братья того и другого. У Валентина был

брат, Женька, а у Мишки Рушева - Колька. Но как то не получалось у

них встретиться. Время шло и наступила осень, уборка картошки. В те

времена это была страда настоящая, и растягивалась она до самых

морозов, так много сажали картошки. Картошка спасала от голода

страну в войну, спасала и после неё. Школьники были тогда чуть ли не

главной ударной силой в борьбе за картошку. Начиная с пятого класса,

учебу приостанавливали, детей отправляли по домам в свои колхозы на

месяц, а то и более, и никто не возмущался, все понимали, что иначе

нельзя. При этом порядок был такой: сначала - сдать согласно плану

государству, а, что останется - колхозу и колхозникам.

Сдавать возили к пристани на Оке, в село Чулково, что в четырёх

километрах от наших деревень. Возили на лошадях. Поставят на телегу

шесть семь ящиков и «вперед, Савраска». Чтобы взрослых не

отвлекать, возчиками были частенько подростки. Вот и встретились там

при сдаче картошки наш Женька и их Колька. Он в очереди на сдачу

был через одну лошадь впереди от моего брата. Недруги сразу же

встретились глазами, но виду не подали - не время и не место. Очередь

продвигалась медленно, а осенний день короткий. Почти совсем

стемнело, когда Женька сдал картошку и вывернул свою телегу скорее

домой. «Колька уже должен быть, где-то, на полпути», - подумал он и

не слабо хлестнул вожжами свою лошадку.

Отдохнувшая, пока стояли в очереди лошадь по имени Ренка, шла

легко и телега весело стучала по накатанной дороге. Путь лежал по

подножью горы Городины что справа, а слева были заливные луга с

озерами, заросшими высоким тростником. Деревья, росшие на горе,

совсем потемнели, луга затащило туманом, и ехать одному было

страшновато. Вот справа показался Каменный овраг, самое опасное

место - там, говорят, когда то видели двух чужих мужиков, и надо бы

поскорее его проехать.

Впереди что-то затемнело, кажется это лошадь

с телегой. Да, так оно и есть, и человек нагнулся у телеги и что-то

делает. Женька остановил лошадь и увидел, что телега без заднего

колеса, скособочилась, и кто-то пытается надеть колесо, поднимая

телегу плечом и задвигая колесо на ось. Тяжело и неудобно одному это

делать. Мой брат это понял сразу и подхватил, задок телеги, но тут же

опустил руки: извозчиком оказался Колька Рушев. Ось опять уткнулась в

землю. Колька с колесом в руках выпрямился и с такой мольбой о

помощи поглядел на Женьку, что тот дернул телегу вверх и держал её,

пока колесо не встало на свое место. Оба вздохнули, и подобие улыбки

скользнуло по их лицам.

Общее дело сближает, так было и на этот раз. Небольшой успех в

виде надетого колеса создал тепло, в котором стал слабеть ледок

неприязни. Можно уж было просто разговаривать, не думая о том,

будет ли это унижением перед противником или нет?

- Как уж это тебе помогло? - спросил Женька.

- Да, чека выскочила, а колесо не сразу слетело. Когда же оно сползло,

я пошел искать чеку, но не нашел. Темно уж, как бы оправдываясь,

сказал Колька. Женька, уловив эту нотку вины в голосе Кольки, сразу

взял тон превосходства и покровительства.

- Не нашел! - обидно передразнил он Кольку.

- Пошли искать вместе. Я - по левой стороне, а ты - по правой.

Они прошли изрядное расстояние, но вернулись ни с чем. Чека, как уже,

наверно догадывается читатель, это такая штучка, которая не дает

колесу соскочить с оси. Она обычно выковывается из металла с

утолщением сверху, чтобы не провалилась и вставляется на конце оси.

Маленькая она, а без неё не поедешь.

- Что будем делать? - спросил Колька, и в этом объединительном

«будем» послышалась его крепнущая надежда на помощь. Моего брата

это как то сначала задело. Подумалось, - а я здесь при чем? Кто ты

мне? Друг? Брат? И он уже хотел сесть в свою телегу и уехать, но,

сделав два шага, неожиданно для себя повернулся к Кольке и сказал:

«Надо сгонять в Чулково, там, у перевозчика, дяди Сережи, я видел

старую телегу, возьмем от неё чеку, он разрешит, он друг моего папы».

И сразу же пришло решение: выпрячь из телеги свою Ренку, и сгонять

на ней верхом.

Ренка, не старая еще, с мягкой холкой кобылка, неохотно

повернулась назад, но подчинилась молодому, но властному хозяину, и

поскакала галопом. Знакомая ей до последнего бугорка дорога

светлела серой пылью среди темной зелени травы, и можно было

скакать смело.

Дробно стучали копыта, и дробь эта наполнял душу Женьки восторгом

и удалью. Было легко скакать на коне в ночь для доброго дела.

А Колька сидел в телеге в полном разброде чувств, и в его не

изощренном уме бродили примерно такие мысли: «Надо же, ведь еще

вчера я бы, не раздумывая, дал ему, при случае, в морду, а сейчас жду

его, как друга, и полон ему благодарности. Чудно!» Думал он и

прислушивался, когда возобновится дробь обратного галопа.

А мы добавим от себя: « Да! Дивны дела человеческие!

Мудрен Твой замысел, милостивый Боже!»