Константин Евдокимов.

Ябеда.

Я проснулся с ощущением чего-то хорошего и светлого. Открыл глаза и

увидел потолок сколоченный из досок. Повернул голову направо и

улыбнулся – напротив меня спал Колька, мой двоюродный брат. Это

означало, что я в Павлове, что идут летние каникулы, и, что вчера мы

легли с ним спать в сарае, на прикрученных под самым потолком

железных кроватях. Мне лет восемь-девять и мама с папой отпускают уже

одного погостить в городе, у дяди Серафима и тети Шуры. Отпускают на

целых две-три недели, а то и более.

Как я сейчас понимаю, тогда в начале пятидесятых тяжеленько было

жить и в городе, и в деревне, ведь война была совсем недавно. Но в

городе было все-таки полегче – там был хлеб, а деревня выживала только

картошкой. Вот и отправляли меня летом в город, погостить, чтобы было

на один рот меньше едоков. Ну, а осенью они едут к нам в гости с

надежными сумками под овощи. Так друг друга и выручали наши мамы и

папы в то послевоенное время.

Я проснулся и непривычный для моего уха какой-то шум или гул захватил

мое внимание. Это был шум просыпающегося города. Трамваи там не

гремели на стыках и не скрежетали на поворотах, город был не столь

велик. Но, то ли вытяжные системы на фабриках посвистывали и

постукивали износившимися подшипниками, то ли автомобили натужно

гудели на подъемах города, то ли на реке выгружали гравий, а скорее всё

это вместе, да еще хлопанье дверей и скрип открывающихся окон, да

сдержанный говор людей создавали такой загадочный для меня гул.

Хорошо и немного тревожно – ведь все-таки не у себя дома, а в гостях.

Солнышко легко проникало в сарай через щели, освещая и разбавляя

теплом августовскую прохладу. Колька проснулся тоже, и мы побежали в

их двухэтажный барак, стоящий у края оврага.

 

В порядке авторского отступления хочу рассказать о бараках. Мне

довелось еще увидеть это жилье, состоящее из одной комнаты площадью

восемнадцать-двадцать квадратных метров с русской печкой в уголке и

умывальником возле неё. Комната обычно разделялась занавесками на

взрослую и детскую части. Спустя десять лет Н.С.Хрущев наладил

поточное производство и сборку панельных благоустроенных квартир, и за

какие-то семь-восемь лет рабочий люд переехал в основном в

долгожданные и такие прекрасные по тем временам «хрущевки». Однажды

я подсмотрел, с каким азартом бульдозерист валил на землю и равнял с

землёй ненавистные стены таких бараков.

 

Мы позавтракали вареной картошкой и хлебом со сладким чаем, взяли

удочки, забежали за Колькиными друзьями и отправились на реку. В то

день клевало плохо и, после обеда с десятком окуней и плотвичек мы

были уже дома.

-Хорошо, Коля, что вы пришли пораньше, - сказала его мама и добавила :

- Тетя Паша велела Костеньку вечерним рейсом привести.

Её Колька, такой умница и такой всегда молодец, вдруг отвечает ей

спокойно и твердо: «

- Мама, Костеньку я не повезу!

- Как не повезу?!

- Не повезу, - упрямо и как-то окончательно ответил Колька. Тетя Шура,

эта мягкая. отзывчивая и измотанная хозяйка семьи, поняла, что

случилось что-то серьезное. Она подошла к сыну и встревожено

взглянула сыну прямо в глаза. При этом глаза пришлось поднять: Кольке

шел уже шестнадцатый год. Колька не выдержал этого взгляда,

отвернулся и, поборов минутную слабость, потухшим голосом пояснил:

- У меня совсем порвались брюки, не могу я в таких ехать в гости, ведь я

уже большой, мама. Она хотела предложить ему другие в полосочку, но

вспомнила, что они еще прошлым летом были маловаты. Да к тому же на

них было так много заплат, что муж её, этот балагур и светлая душа, как-

то пошутил, что на Колькиных штанах так много заплат, что и хозяина не

найдешь. Да, это всё так, но, что же делать? И тетя Шура громко, но как-

то неуверенно с надрывом и, чуть не плача и проклиная нужду – эту

вечную спутницу наших матерей, крикнула:

- Нет, поедешь!

Колька взглянул на мать глазами, полными слез и выбежал в коридор.

- Тетя Шура, я доеду один, ведь я уже большой, храбро и настойчиво стал

я убеждать её, понимая, что виновником драмы был я. При этом мне

пришлось бы одному пройти по лугам больше двух километров, а вокруг

стоят стога сена и из-за каждого может кто-нибудь выскочить! Ничего, у

меня есть ножик и я, если чего так пырну!- убедил я сам себя и мне и

вправду стало не страшно. Тетя Шура ничего не ответила, только с

улыбкой поглядела на меня и вздохнула.

Пообедали постными щами, забеленными молоком из бутылки, строго

поделенной на три части: для старшей дочери, Зои, и отца – они работали

во вторую смену. Ели молча, но после чая без заварки, но зато с хлебом и

сахаром, Колька вдруг посветлел лицом и говорит мне:

- Ну, что, герой! Собирайся, скоро нам на пароходик. Тетя Шура

потянулась погладить Кольку, но тот уклонился – не до телячьих

нежностей.

Когда пароходик ткнулся в крутой берег и по трапу пассажиры спустились

на землю, уже вовсю смеркалось. Попутчики все оказались из соседних

деревень, наши тропы быстро разбежались, и мы с Колькой остались одни

на извилистой тропе между стогами сена. Колька шел быстрым шагом, я

почти бежал за ним вприпрыжку, и вот стога уже редеют, скоро будет

стойло нашего стада. Я частенько увязывался за бабушкой, когда она

ходила сюда в обед чтобы подоить свою корову. До деревни оставалось

метров триста.Тут Колька остановился и говорит:

- Видишь вон стойло?

– Ага!

- Добежишь от него один?

- Конечно!

-Ну, тогда беги!

- А ты?

- А я в стогу переночую, а на утреннем – домой.

Страшновато было мне, но я не мог оказаться трусом, подвести Кольку и

бодро побежал по знакомой и такой родной, если днем, дороге.

Дома нас уже поджидали и, видя, что я один, спросили про Кольку.

- А он в стогу остался ночевать, бодро доложил я. Я один дошел, и

нисколечко мне не было страшно, покраснев и смутившись, добавил я. Все

улыбнулись и ничего не сказали.

Через какие-то две-три недели Колька приехал в новых брюках ,и

они с другом, а я, конечно, за ними пошли в соседнюю деревню в кино.

Идем не торопясь, они едят пряники, а меня не угощают. Я не выдержал и

попросил.

- А тебе не дадим, ты ябеда! И пришлось им терпеливо растолковывать

мне, что я предал своего лучшего друга, Кольку Евдокимова, предал, сам

того не понимая.

Когда это до меня дошло, я горько заплакал. И не сладкими были

пряники, которыми щедро потом они меня угощали.