Посвящается моему отцу Миронову Юрию Васильевичу

 

– Да–да, именно так, с маленькой буквы, – учила Юрку его первая учительница Лидия Михайловна. – У всех нас есть одна большая Родина – наша страна, и это слово пишется с большой буквы. Но у каждого человека есть ещё личная маленькая родина – это место, где он родился и вырос. И каждый навсегда оставляет в своём сердце щемящее чувство любви к родному краю, куда бы потом не закинула его судьба. Этот край, это место и называется малой родиной. Такая родина пишется с маленькой буквы.

Потом учительница помолчала немного, улыбнулась и добавила:

– Но если вы напишите в сочинении о своей маленькой родине это слово с большой буквы – я не буду считать за ошибку.

Юркина малая родина – это небольшая деревенька Красавино в двенадцати километрах от Костромы с тремя деревушками по соседству – Сомичёво, Стариково и Долматово. Все четыре деревушки расположились недалеко друг от друга маленькой группкой и решило начальство в городе – если открыть небольшую школу в Красавино – то хватит сполна на всех. А набралось ребятни со всех четырёх деревень примерно человек тридцать: младшая группа, к которой можно было причислить детишек семи–восьми лет, и старшая группа, в которую входили дети от восьми до двенадцати. И всё. Дети постарше в школу уже не ходили – они работали: кто в поле, кто на ферме, кто в домашнем хозяйстве, в общем – везде и всюду. Причём, как самые обычные взрослые работники, без всяких скидок на малолетство. А что ж вы думали – шёл первый послевоенный тысяча девятьсот сорок шестой год.

Юрка тоже давно считал себя достаточно взрослым. Особенно ему нравилось помогать отцу, который работал в колхозе конюхом. Уж, очень Юрка лошадей любил, да ещё музыку. Музыку Юрка любил беззаветно, сильнейшей страстью – раз и навсегда. Где и когда он научился играть – неизвестно, музыкальных школ не заканчивал, видимо, схватывал всё на лету у деревенских мужиков.

Пришла осень, а с нею и время впервые задуматься о школе. В первый свой сбор Юрка получил пару тетрадей, деревянную покусанную ручку с длинным пером, к ней в комплект стеклянную чернильницу–невыливайку, да новые холщовые штаны с верёвкой на поясе, которую он старался прятать под длинным подолом рубахи. Конечно, Юрка предпочёл бы ремень на пояс, да это считалось верхом достатка, чтобы пацану в первый класс, да ремень? Вытащить верёвку не было никакой возможности – без неё штаны просто падали на пол.

Школа, несмотря на своё важное название и прибитую вывеску, была обычным деревенским домом, изъятым когда–то у местного мужичка–середнячка Демида Корсакова. На кулака он так и не потянул, а вот на зажиточного с тремя лошадьми – запросто. Первую компанию по выселению ему удалось отсидеться, не тронули, зато во второй эшелон он уже подходил без всякого сомнения. Дом был очень просторный, с высокими потолками, хотя имелось в нём всего три светёлки. В двух больших размещались школьные классы, где занимались дети, разделившись на «больших» и «маленьких», а в третьей комнате, намного меньшей по площади, жила при школе учительница – молодая статная женщина, присланная из Костромы – Лидия Михайловна и её дочка с очень вычурным для местных жителей именем – Эмилия. Было ей лет пять всего и деревенские звали девчушку очень просто – Миля.

Комнатка, в которой селилась Лидия Михайловна, совмещала в себе спальню и кухню. Тут стоял очень старый обшарпанный кожаный диван с высокой спинкой, крепкий шкаф с маленьким зеркальцем и огромный дубовый стол на полкухни. Большая белёная русская печь обогревала сразу все три горницы, но топилась отсюда, из учительской комнатки.

Надо сказать, Лидия Михайловна была не единственной учительницей в красавинской школе. Через пару недель после начала занятий приехала в деревню Вера Иосифовна. Это была интеллигентная, более старшая по возрасту женщина. В деревне быстро прознали, что муж её погиб на фронте, а детей они так и не завели.

Так как жильё при школе уже было занято Лидией Михайловной с Милей, Вера Иосифовна была вынуждена искать дом для подселения в деревне. И согласились её принять как раз в Юркином доме. И хотя дом был небольшой, да к тому же детей в нём шесть душ, но нашёлся угол и для новой учительницы.

Вера Иосифовна голодала точно также, как и все остальные, но как вдовая солдатка, учительница получала при школе небольшой продовольственный паёк. Ничего там особенного не было в том пайке, кроме одной вещи – кусочка сыра. Неслыханная вещь после войны – сыр! Юрка брал его в руки, когда дома никого не было, нюхал, нажимал ногтем на блестящую красную корочку и раз, проиграв в долгой борьбе со своей совестью, аккуратно отрезал ножом тонюсенький ломтик сыра, чтобы было незаметно, и съел. На следующий день Юрка отрезал ещё один ломтик.

Юрка соображал, что рано или поздно это «таяние» сыра станет заметно, но каждый раз думал – нет, не сегодня, сегодня ещё не видно. И вот в один из дней кусочек стал настолько мал, что Юрка, вздохнув от неизбежного наказания, разом проглотил оставшуюся дольку злосчастного сыра целиком и стал со страхом ждать наступления вечера. Когда в дом пришла уставшая Вера Иосифовна, Юрка испытывал стыд и страх в самой крайней степени. «Вот сейчас, сейчас…» – думал Юрка, прислушиваясь к каждому шороху за занавеской. Но, к удивлению, всё прошло тихо. Вера Иосифовна поужинала, немного полистала тетрадки, принесённые из школы, и легла спать. Не спалось лишь Юрке. Он долго ворочался и думал: «Боже мой, не выдала». И тут стыд навалился на Юрку всей своей мощью, разложил на лопатки и с жутким укором заглянул в раскрытые глаза. Мальчик уткнулся в подушку. Как же ему было стыдно за свою слабость! Юрка был готов принять сейчас любое самое лютое наказание, любую порку, любую кару. В тот раз совесть навсегда оставила в его сердце зарубку, что чужое брать нельзя.

Несколько дней Юрка собирался с силами, чтобы признаться и покаяться Вере Иосифовне в содеянном, но так и не успел. Однажды вечером отец сказал, что Веру Иосифовну снова отозвали в Кострому и она уже уехала.

– Вот оставила тебе на память, просила передать, – улыбнулся отец и протянул сыну изящную фарфоровую чашечку с золотистыми вензелями на тёмно–синих боках. – Какая красота!

Требование вернуться на прежнее место работы полностью совпало и с желанием мудрой женщины. Она прекрасно понимала, как нелегко было семье принимать чужого человека, когда в небольшой хате толкутся шестеро по лавкам, не считая взрослых. А шесть детских ртов в голодный год – это, конечно, не щи лаптем хлебать. Да и было–то этих щей крапивных тоже не на каждый день. И поболей было душ в семьях, вот только выживали, иной раз, не все дети.

Вот и Юркина старшая сестра Зоя, несмотря на жизнерадостный возраст – шестнадцать «стукнуло», выходила из дома крайне редко – не дальше завалинки, чтобы погреться на солнышке. Она редко улыбалась, совсем мало ела, зато постоянно кашляла, да так сильно, что начинала задыхаться. Все знали – откуда у этой астмы растут ноги.

Всю зиму Зоя проработала в лесах вокруг некоего рабочего посёлка Шалакуша Архангельской области. Послали её туда по разнарядке, пришедшей в колхоз, на выпилку леса. Просто в деревне больше некого было посылать – старших война побила, младшие ещё не выросли. Родные полагали, что тяжко придётся их девочке, но не думали, что настолько. Доходили до деревни несладкие вести о дочери через какую–либо оказию, но всю правду пришлось узнать много позже.

Лес там девочки крупный пилили – корабельные сосны–великаны. Чтобы подойти к стволу через огромные сугробы, приходилось сначала обкапывать этот ствол по окружности и лишь потом можно было приложить знаменитую двуручную пилу к звенящему от мороза дереву. А когда огромная подпиленная сосна вздрагивала, раздумывая секунду – в какую же сторону кинуться, потом стремительно падала вниз, с нарастающим шумом засыпая всё вокруг снегом, да обдирая кору со страшным скрежетом, и всё это летело вниз, как осколки артиллерийского взрыва, то отбежать удачно в сторону не особо получалось – зима, огромные сугробы вокруг. Вот и досталось однажды Зое: падающее дерево крепко ударило не успевшую увернуться девчонку огромным суком по затылку, да так сильно ударило, что Зоя мгновенно рухнула без сознания под зелёной обширной хвоей.

Когда весной Зоя вернулась – смотреть на неё было страшно: мало того, что ушиб головы не прошёл даром, так ещё и полное истощение организма. Ближе к осени Зоя говорила всё меньше, зато чаще стала заходиться в жутком астматическом кашле, привезённом из Архангельских лесов. Она с трудом выбиралась во двор, чтобы не огорчать родных, и подолгу просиживала за углом дома, отплёвывая и отхаркивая кровавые сгустки. Мама всё слышала, она подходила в такие минуты к старой иконке в углу и молилась удивлённому, с вытянутым лицом, «боженьке» всё это время, пока Зоя не возвращалась обратно в дом.

Когда последние листья в саду, завернувшись в коричневые трубочки, перекатывались по голой земле, скованной первым утренним морозцем, Зоя вот так же вышла из дому, наспех накинув лысый овчинный полушубок, и… больше не вернулась. Позже отец принёс из сада тоненькое тельце старшей дочери на руках. Зоя умерла.

Юрка не стал ходить в школу. Через неделю вернулся. В классе было очень холодно. Юрка сел за парту в самом дальнем углу, там было чуть теплее, так как этот угол примыкал к комнате учительницы, где стояла печь. Но топилась печь не каждый день, недостаток дров сказывался, и Лидия Михайловна очень экономила. Зима предстояла суровая, а дров колхоз выделил всего два небольших воза. Но в этот день печь была немного протоплена и Юрка, пригревшись, затих в своём углу. Лидия Михайловна ничего не стала спрашивать, она просто подошла к мальчику и молча погладила его по вихрам, пока никто не видел. Юрке захотелось уткнуться в тёплую учительскую кофту и расплакаться, но он чудом удержался, только вздохнул тяжко, вздрогнув то ли от неожиданно нахлынувшей жалости к самому себе, то ли просто от холода.

В конце дня была контрольная по математике. Собрав тетради и отпустив детей по домам, Лидия Михайловна разрешила Юрке ещё посидеть над своей контрольной. Время тянулось очень медленно, а дроби никак не поддавались. Юрка боязливо посмотрел в окно – смеркалось и добираться домой по темноте было страшно. Лидия Михайловна перехватила этот волнительный взгляд мальчика, подошла к Юрке, заглянула в тетрадку. Дроби насмешливо скалились на пустые места, где должны были появиться ответы. Учительница взяла Юркино перо, обмакнула в чернила и быстро вывела все ответы.

– Иди домой, Юра, – сказала она тихо, обняв мальчика за плечи.

Юрка пулей полетел домой. Прибежав, мальчик долго не мог успокоиться: Лидия Михайловна, которая всегда безжалостно пресекала любые списывания и подсказки, сделала необъяснимое. Юркиной благодарности не было предела. Он заметался по дому – благодарность просто распирала хлопца и немедленно должна была материализоваться. Юрка взял старый остроконечный шлём–будёновку, залез в кладовку и насыпал в него лука. Уже полностью стемнело, когда мальчуган, полный отваги, кинулся обратно в школу. Юрка постучал в заднюю дверь, где горел свет из учительской комнаты. Дверь распахнулась не сразу. В освещённом проёме стояла испуганная Лидия Михайловна, накинув платок на плечи:

– Юра, что случилось?

– В–вот, – мальчик быстро протянул шлём ей в руки. Лидия Михайловна смотрела на лук с таким недоумением, будто это были какие–то иноземные фрукты с пальмы.

– Подожди, я сейчас, деньги… – спохватившись, она кинулась в дом, быстро вернулась, держа в кулаке что–то, но Юрки уже не было, только в темноте мелькала лопатками спина убегающего мальца.

Чего греха таить – все знали, как трудно жилось Лидии Михайловне на тощую учительскую зарплату, не имея своего хозяйства. В тот год все голодали и колхоз, не очень расщедрившийся на дрова, зато впервые выделил школе немного картошки. Питались тогда все по–разному: у кого–то ещё была коровёнка в хозяйстве, и счастливчики приносили с собой стеклянный шкалик молока к куску чёрного хлеба, но таких было совсем немного. Всех остальных выручала картошка. Ели на большой перемене, которую возвещала медным колокольчиком баба Нюра, определённая при всех остальных должностях, что оставались от Лидии Михайловны.

На занятиях ученики сидели в верхней одежде и снимали только один рукав, чтобы было удобно писать. «Гусары мои…» – шутила Лидия Михайловна. Вот так и сидели маленькие «гусары», с нетерпением ожидая большую перемену, чтобы подкрепиться. К этому времени Лидия Михайловна успевала сварить жидкую картофельную похлёбку. Каждому наливала в его личную, принесённую из дому, миску немудрёное вкусное варево и начиналась лучшая процедура за весь длинный день.

«Избранные» доставали стеклянные четвертинки с молоком. Это всегда был очень нелёгкий момент для Лидии Михайловны. Её маленькая Миля обедала вместе с учениками, пока картофельная баланда была ещё горячей, и когда девочка видела молоко у кого–то в руках, она просто впадала в ступор – так ей хотелось этого молока. Она зачарованно глазела на белую жидкость и не могла оторвать взгляда. Лидия Михайловна переживала, пробовала выводить Милю из комнаты, кормить отдельно в своей комнатке, но дочка не соглашалась. Своей коровы у Лидии Михайловны не было и быть не могло. Она несколько раз выменивала в деревне за некоторые вещи немного молока, чтобы порадовать дочку, но это было так редко, что лишь подчёркивало недоступность белого продукта.

И вот во всех четырёх деревнях узнали о великом чуде: Лидия Михайловна съездила в город, продала последнее сокровище – наследственное старинное кольцо и, будучи совершенно городским человеком, впервые в жизни выкупила в колхозе рябенькую тёлочку. Совсем крохотный телёночек чуть выжил, но как за ним ухаживала Лидия Михайловна! «Звёздочка», как она назвала свою любимицу за белую отметину во лбу, купалась в такой нежности, какую и дети–то в некоторых семьях никогда не видели. По–сути, это и был третий член их маленькой семьи. В самое лихое время Звёздочке отдавалось последнее. А счастливая женщина улыбалась, да приговаривала, поглаживая попеременно то дочку, то тёлочку:

– Скоро и у нас будет молочко, – потом добавляла с гордостью, – СВОЁ молочко, – делая ударение именно на первое слово!

Лидию Михайловну очень уважали и любили все, кто её знал. А знали её далеко за пределами Красавино, да и как было не знать единственного учителя на тридцать вёрст вокруг. Все искренне радовались её важному приобретению. А первое, что сельчане сделали – это построили для Звёздочки небольшой, но очень удобный сарайчик невдалеке от школы.

Долго и терпеливо ждала первого молочка Лидия Михайловна. Летом выводила Звёздочку к озеру, мыла, выскабливала, а зимой обсыпала стенки сарайчика снаружи песком, застилала побольше соломы на потолок, а в самые большие морозы приносила в железном ведре горячие угли из печки, чтобы нагреть воздух внутри. Так прошло два года взросления тёлочки. Звёздочка вскорости должна была впервые телиться. Учительница радовалась, навещая подрастающую кормилицу в каждую свободную минутку. Теперь она сама так ловко чистила хлев, как будто всю жизнь этим только и занималась, подстилала свежей соломки, гладила по пушистому темечку, целовала тёлочку в мокрый нос и приговаривала:

– Скоро, уже скоро…

Та, сытая и довольная, покачивала огромным пузом. До первого отёла оставалось совсем немного времени, а это означало, что появится, наконец, и первое долгожданное молоко. Об этом приближающемся событии знали все.

В то утро Юрка шёл в школу особенно довольным. Подойдя ближе, он ещё издали заметил некие странности: школьники почему–то не заходили внутрь школы, а бродили по двору, и все какие–то неприкаянные, хмурые и молчаливые. Тревожное чувство возросло, когда Юрка увидел настежь распахнутую дверь в сарайчик Звёздочки. Открытый навесной замок валялся рядом на земле. Юрка подошёл к дверям и чуть не столкнулся головой с местным участковым, который как раз, низко наклонившись, выходил изнутри сарайчика. За ним, также полусогнувшись, бледная Лидия Михайловна. Она была впервые непричёсанная и с заплаканными глазами. Не видя никого вокруг, Лидия Михайловна ступила мимо Юрки и пошла вслед за участковым в школу через свой отдельный вход.

Юрка, ошарашенный, заглянул в проём сарайчика и остолбенел – Звёздочки не было. На соломе, всклокоченной чужими ногами, расползлась огромная кровавая лужа. А чуть в стороне Юрка увидел самое страшное – валяющуюся на соломе отрезанную голову Звёздочки. Всё белое большое пятно на лбу, из–за которого тёлочка и получила свою кличку, было запачкано сгустками запёкшейся крови. Кровь была даже на маленьких рожках. Юрка сделал шаг назад, мальчику стало нехорошо, его замутило. Он оступился, упал, быстро вскочил и бросился домой.

Занятия, конечно, отменили. Не возобновились они и на следующий день, и на следующий…

Говорят, хлопотали тогда сельчане, чтоб как–то помочь своей учительнице, обращались в правление колхоза, чтоб выделили для неё в порядке исключения телёночка бесплатно, обещали отработать, да в тот год не мог колхоз помочь при всём своём желании. Передохли коровы за зиму. Чудом оставшихся весной кормили уже соломой с крыш. А при первых тёплых деньках выживших коровёнок выгоняли силой из стойла поближе к водоёмам пожевать остатки прошлогоднего сухостоя. Да не могли уже коровы не то, что выйти своими ногами, а и просто подняться. Их вытаскивали чуть не на руках. Когда коровы увязали в жиже у водоёмов, мужики подставляли доски под корову, чтоб та стояла и не падала, и длинными жердями вытягивали из грязи, как на качелях наваливаясь по несколько человек в противовес.

Резать их тоже было без толку – одни кожа да кости, волкам нечего есть. Из двадцати оставшихся коров надаивали молока всего четыре ведра и те сдавали государству, отвозили на молокозавод в Кострому. Юрка заезжал на своей бычьей паре во все четыре деревни, а собирал всего три фляги. И всё молоко до капли нужно было сдать. А что было делать? Послевоенные детские сады надо было спасать. И спасали, как могли.

Но Лидия Михайловна уже ничего этого не знала. Через малое время, как закрылась школа, она забрала Милю и навсегда уехала. Куда – никто не знал. В осиротевшую школу долго никого не присылали, а потом и присылать стало некуда. Зимой деревянный дом с вывеской «школа» разобрали на дрова – нужно было выживать.

После, год за годом стали вымирать и деревни. Некоторые жители сами разбирали свои дома и перевозили ближе к городу в другие деревни, в которых ещё теплилась жизнь. Иные просто бросали жильё и уезжали в поисках лучшей доли на чужбину, а где-то хозяева постепенно умирали и такие избы заколачивались раз и навсегда.

Юрка вырос, уехал в городскую школу, закончил ФЗУ, потом – армия, города и новостройки Урала. Наступило взросление. Спустя много лет, приезжал однажды Юрий Васильевич на свою малую Родину. Именно так – с большой буквы, как просила когда–то его первая учительница Лидия Михайловна. Огорчился тогда сильно Юрий Васильевич. Не стало деревни с таким красивым названием – Красавино. Все уехали. Все до одного! Превратилось Красавино в страшный заброшенный пустырь. Даже домов пустых не осталось, только едва узнаваемые проплешины на тех местах, где они стояли когда–то. Кирпичных фундаментов тогда ещё не делали, просто подымали дома на чурках и всё. Вот и не осталось практически никаких следов от деревни. Около пятидесяти деревень было до войны в этих краях, ныне и десяти не наберётся, остались те, что были поближе к городу. Остальные умерли. Вот те на – Родина…

Через год Юрка вернулся снова. Не быстро, но точно отыскал проплешину своего бывшего дома, оглянулся, взмахнул рукой. За его спиной тут же стихли двигатели двух больших грузовиков. Началась разгрузка стройматериалов. Юрка достал заготовленный заранее колышек с фанеркой. На ней горделиво полыхнули свежей краской неровные буквы – «Красавино».