-Я домой хочу. Отпустите меня, пожалуйста, - услышала Инна

собственный и в то же время совершенно чужой голос.

- Отпустим. Конечно, отпустим, Инна Васильевна. Вот только на ноги вас

поставим, и тут же вы поедете домой.

- Я уже стою на ногах, - промямлила какие-то невнятные слоги, и пытаясь

правой ногой нащупать шлепанец на высокой танкетке. Ноги не было.

Обувь видела, ногу видела, и не понимала, что произошло. Какое-то

странное вязкое пространство обволокло тело, мозг, речь, мысли. Ладно,

готова принять одну капельницу и отправиться домой: завтра на работу.

 

*

 

Дача ее всегда радовала. Нет, скорее не радовала, а приносила какое-то

душевное удовлетворение. Когда-то, еще в молодости, дала себе зарок,

что никогда в жизни не полезет в огород. Грядки с бурьяном навсегда

въелись в память своей безысходностью. Сколько ни старалась ухаживать

за огородом, - урожай всегда был мизерным. Вечная нехватка воды,

включая остальные отрицательные вещи, отторгали всё ее собственное «я»

от этой бесполезной работы. Но вдруг, на пике своего возраста (она так

думает) случайно купила дачу. Эта покупка предопределяла шашлыки,

мангал, фруктовый сад и много-много мягкой травы.

 

Всё решилось совершенно иначе. Но речь не об этом. Постоянная нехватка

времени, загруженность на работе, вечный часовой двигатель иногда

выплёвывали Инну на дачу. Пришлось в землю воткнуть не то, что очень

полезно в семье, а зелень, которая прикрыла бы землю так, чтобы не было

возможности бурьяну быть выше ее. А когда стало получаться выбираться

раз в неделю на дачу, поняла, что напраслину наговаривала на землю. Она

оказалась щедрой.

 

Красивые и роскошные розы огромных размеров радовали не только ее

глаз, но и соседский. Договорились даже обменяться черенками. Что это

такое – не понимала, но согласилась тут же. А пока… Пока надо было

обрезать засохшие бутоны. Они оказались такими колючими, и не хотели

отделяться от своего куста, что дважды резанули пальчик. Он, пальчик,

отозвался двумя каплями крови.

 

Три дня Инна носилась с распухшим пальчиком, словно с дитятком

болезным. Днем еще куда ни шло. Таблетки делали чудеса. Три бессонные

ночи совсем извели ее нервы болью так, что решила пойти на пытки.

Начитавшись книг, усвоила, что ногти – это сгустки нервов, которые лучше

не трогать. Решила, что просто надрежут у кромки ногтя опухшую рану и

вытянут гной.

 

- Панариций. Простите, но только резать, - сказал Владимир Игоревич,

мягко коснувшись пальчика и констатируя приговор хирурга.

- Другого выхода нет?

- Если бы еще вчера пришли, что-то бы придумали. Я даже через гелевый

слой маникюра вижу масштаб проблемы. Вот вам списочек для операции.

Боль не давала думать, сопротивляться, сбежать. Инна помчала в аптеку,

расположенную тут же, по коридору.

 

*

 

Операцию проводили в перевязочном кабинете хирурга. Инну уложили на

кушетку и начали заговаривать зубы.

- Прибейте меня лопатой, попросила вдруг женщина. Сделайте общий

наркоз.

- Посмотрите на меня, Инна Васильевна. Видите, я уже стою без перчаток.

Операция прошла успешно.

- Шутите?

- Вам уже накладывают повязку. Завтра обязательно на первую перевязку.

- Но я живу в другом городе. Мне далеко добираться. Можно я сама

перевяжу пальчик?

- Нет, нет и нет. Я должен посмотреть, как протекает процесс заживления.

Успокоившись, что процедура совсем не походит на экзекуцию с иголками

под ногти, «больная» согласилась на встречу.

 

Дорога домой была настоящей каторгой. В автобусе Инна потихоньку

подвывала: отходил укол лидокаина. Попутчица предложила кетанов и

бутылочку холодной воды. Инна знала, что эти таблетки ее никогда не

спасали от боли, но не стала сопротивляться. Во всяком случае, хуже не

будет. Повязка постепенно наливалась кровью, боль не прекращалась, она

поскуливала.

 

Только к ночи стало немного легче. Инна даже поспала. А утром…

Утром надо было снова ехать в другой город на перевязку. Одна из

пассажирок даже место в автобусе уступила, видя, как бережно она несет

руку. Подергивания продолжались, но Инна обещала доктору приехать.

Дал слово – держи. Лучше бы она не умела держать это слово. Многие

живут так, и не стыдятся невыполненных обещаний. Вот уж мамино

воспитание.

С такими мыслями Инна Васильевна подошла к уже знакомому кабинету.

Заняв очередь, думала, что сильно повезло: была десятой. Значит, еще не

скоро иголки под ногти.

- Заходите в кабинет, - показалась красивая медсестричка из двери

кабинета.

Очередь зашумела, занервничала, задергалась. Никто не хотел пропускать

незнакомку с перевязанным пальчиком. Подумаешь, окровавленный бинт!

Инна встала и с видом овцы, готовой к закланию, проделала четыре шага к

двери и переступила порог перевязочной. Умом она понимала, что не она

первая, что будет слегка больно, и что скоро всё закончится и она будет

над собой посмеиваться за жалкую трусость.

 

- Присаживайтесь, пожалуйста. Будем размачивать бинт, - улыбнулась

медсестра. - Долгое просиживание под кабинетом будет бесполезным, а

так, всё сделаем вовремя.

- Спасибо огромно, не ожидала, - услышала собственный дрожащий голос.

– Интересная жидкость! Бурлит, словно химическая реакция.

Инна аккуратно воткнула забинтованный палец в емкость и принялась

ждать чуда. Ей казалось, что благодаря бурной пене бинт сам по себе

отвалится и на свет божий появится нормальная рана. Останется только

наложить новую повязку.

В это время даме, сидящей рядом на кушетке, медсестра разрезала пустой

ручеек между гипсом и начала делать перевязку. Инна потихоньку

подсматривала над процессом перевязки: ни капли крови, ни стона, ни

вскриков. Ушибленная дама ни разу не скривилась от боли. Это

обнадеживало. Вместо того, чтобы позвать следующего пациента, хрупкая

тоненькая медсестричка повернулась к Инне:

- Готовы?

- Понятия не имею.

- Давайте попробуем.

- Давайте, - насторожилась женщина. Она видела, что бинт намертво

прикипел к ней, не желая расставаться.

Первый слой повязки снялся спокойно и безболезненно. Основной,

намертво прилипший к ране, сидел так уверенно, что Инна попросила еще

дать время на откисание.

- Ложитесь, - спокойно скомандовала медсестричка.

- Может, не надо? Может, еще раствор?

- Не переживайте. Всё будет осторожно.

Женщина с переломом ноги просто сидела на кушетке, а у Инны всего-

навсего пальчик, и надо делать процедуру в лежачем положении. Сердце

вдруг ёкнуло. Неужели всем пациентам делают перевязки пальчика,

укладывая пациента на кушетку? Значит, всё не так просто. Она мысленно

успокаивала себя, что во время пыток не такие испытания бывают с телом.

Дались ей эти пытки! Неужели нельзя подумать о чем-то приятном? Как же,

подумаешь, если даже с закрытыми глазами она видела перед собой яркую

картину. Вот стоит медсестра с пинцетом в руках, вот наклоняется над

обрабатываемым объектом, вот ее взгляд становится холодным и

бесчувственным, и…

 

*

 

Боль оказалась такой силы, что…

 

Инна очнулась, когда над ней склонились несколько лиц, трудно

различимых в тумане. Они что-то говорили, ощупывали, спрашивали ее

имя. Имя? Она точно знает, что оно было. Но какое? Голоса то

приближались, то отдалялись так, что она слышала просто звуки вместо

членораздельной речи. И тут она вспомнила! Но как произнести? Рот не

раскрывался, язык замер. Инна попыталась встать, но ничего не

получилось. Что это? Что с ней сделали? Мысли снова улетучились.

Приятный и мягкий запах нашатырного спирта словно убаюкивал ее, а она

продолжала лежать, не испытывая никакого дискомфорта. Ее растирали,

шевелили, разминали лицо и руки. Ничего не понимая, она снова

попыталась встать. Тело валялось на кушетке, словно было не ее, а совсем

чужое. Сильно захотелось домой. Она не любила такого пристального

внимания к себе. Сколько себя помнит, никогда и никому не позволяла за

собой ухаживать. Зачем эти жертвы личного времени и настроения. С ней

бывали приступы стенокардии, и она всё равно не вызывала скорую

помощь. Сама справлялась.

- Домой, - промямлила Инна.

- Как вас зовут?

- Ин - на…

- Отлично! А фамилия? – Они бы еще домашний адрес спросили и номер

квартиры, - подумала бы она, если бы получилось думать. Не хотелось

отвечать на глупые вопросы, хотелось немедленно встать, распрощаться со

всеми и покинуть больницу раз и навсегда.

 

Суматоха вокруг Инны довольно-таки поднадоела. Тело не слушалось,

доктора тоже. Они все – кардиолог, невропатологи, терапевт, хирург,

медсестры – в один голос твердили, что срочно надо везти в областную

больницу. Больная категорически промычала, что не согласна, изо всех

сил пытаясь восстановить речь. Стресс укладки ее в палату в то время,

когда работа бурлит фонтаном, виделась ей заточением в тюрьму. И тут

кто-то, наконец, догадался позвонить детям и сообщить о случившемся. К

этому времени Инна уже попыталась приподнять на кушетке свое тело. Ей

помогли приподняться и опереться спиной о стену. Руки безвольно повисли

вдоль тела, глаза пялились на пол. Обувь стояла рядом: встань, обуйся и

иди. Но что-то мешало. Что?

 

Как потом выяснилось, во время болевого шока с ней произошел инсульт.

Можно понять, что за время войны накопилось много отрицательных

эмоций, но кто мог подумать, что боль в одну секунду спровоцирует

приступ? Не Всевышний ли распорядился временем? Не Он ли решил дать

возможность просто обездвижить, зная, что активную Инну просто так не

уложить в постель? Чтобы она попробовала переосмыслить всё

происходящее. Правда, переосмысление придет значительно позже, когда

мысли перестанут плавать в тумане.

 

*

 

А дальше – каталка, чужие фальшивые улыбки, ее извинения о

причиненных хлопотах, дорога домой, в родной город, неврология,

неубранная после предыдущего больного постель.

- Я не лягу на грязную постель!

- Мамочка, потерпи, я скоро привезу домашнюю, - прошептала Ника.

- А капельницу на грязной постели? – ожила мать. – Я домой хочу. Пусть

меня откапают и отправят домой. Мне завтра на работу.

- Протяните перед собой руки, - улыбнулась доктор, имя которой не

зацепилось в памяти.

 

Правая рука не поднялась. Нога тоже не послушалась приказа.

Было странно лежать в общей палате, дверь которой не закрывалась не

потому, что провисла, потому что в палате было всем душно. Воняло

туалетом. Невыносимое амбре, казалось, впиталось в стены, постель,

продукты, подушки. Но другого выхода не было. Доктор разрешила

вставать только в одном случае – посещение туалета. Поэтому он был в

двух шагах от палаты.

 

- Мы вас переведем в отдельную палату, как только освободится, -

услышала сквозь дремоту мужской голос. – Потерпите немного. Приносим

свои извинения.

- Вот видишь, мамочка, тебя потом переведут в отдельную палату, -

прошептала Ника.

- Отдельной палатой будет моя домашняя кровать.

- Мама, ты когда-нибудь подумаешь о себе?

- Я не могу. У меня много работы осталось.

- Ты думаешь, незаменимых нет? – сказала и тут же осеклась дочь. Очень

скоро ты вернешься в строй.

- Ты уже сказала все, что хотела.

- Мамочка, не придирайся к словам. Ты же знаешь, что я волнуюсь.

Отвечать не было сил. Инна решила, что к утру совсем полегчает, и можно

отправляться домой.

 

*

 

- Вы не надейтесь, вас так никто отсюда не отпустит. Вас как зовут? Меня

– Лена. Я четвертый день лежу. Всё знаю и вижу. Меня не отпускают. Да я

и не прошусь. Доктора здесь хорошие. Ваша – Елена Аркадиевна.

- Я всё равно уйду, - не хотелось продолжать тему.

- Здесь разные лежат. Возле вас, у окна – Кристина. Она поступила с

приступом эпилепсии, у окна Люда, медик. Она работает в больнице

младшей медсестрой. У нее опоясывающий лишай, хоть и говорит, что

опоясывающий герпес. Не верьте. Хорошо, что не стали занимать койку

возле меня. Она неудобная – я пробовала – словесным потоком в меня

хлестала информация. Видно, молодой женщине порядком всё надоело, вот

и разговорилась. Людмила все же оставила свой след в больничной жизни

Инны тем, что научила правильно снимать запекшуюся повязку с пальца. В

хирургии снова наложили повязку на открытую рану. Неужели в нашем

веке не придумали иного способа обезболивающих повязок? При помощи

лидокаина Инна по волокну вытягивала нити запекшегося бинта. Было

страшно, но она решила больше никому не доверять свою боль. Боль

только ее и только она будет ею регулировать своей непослушной слабой

правой рукой. Себе она не причинит зла.

 

Только спустя пару дней Инна Васильевна поняла, что эта тарахтелочка

иначе не может. Ее было много. Лена знала практически все названия

препаратов, весь распорядок питания, уколов и инъекций, кто чем

страдает и на что жалуется.

 

Впечатлила Кристиночка. Совершенно адекватная молодая девушка

разговаривала медленно и почти грамотно. Некоторые слова терялись в ее

головке, но она старалась найти другие, видя, что никто не перебивает и

не отвергает ее. А разве можно отвергать девушку, получившую это

заболевание вследствие того, что пьяная мать уронила малое дитя на пол?

Первые годы жизни ребенок и сейчас вспоминает с содроганием,

рассказывая, как мать избивала ее, пока девочка в порыве

самосохранения не выбежала на улицу и не вцепилась в ногу прохожего,

умоляя спасти ее от матери. После нескольких дней, проведенных в

детском приюте, ее забрала бабушка ее отца, трагически погибшего в

порыве психологической слабости. Бабушка постаралась дать ребенку

любовь, терпение, достаток, образование. Кристина отвечала ей своей

преданностью. А сейчас, когда в ее жизни появился Лёша с двухлетней

дочерью, Кристина обрела новый смысл жизни.

 

- Вера Пална – представилась новая пациентка, как только смогла

разговаривать. Она заняла место Людмилы, и мы поняли, что именно она

должна здесь лежать. Койка стояла у окна, и она, как хозяйка положения,

регулировала сквозняки в палате.

С приходом, или приездом, этой дамы в палате стало светлее, что ли. Как и

всех, ее вкатили в палату на коляске, помогли разместиться на койке и

принесли капельницу. К утру Вера Пална уже рассказывала о себе.

Молчать она тоже не умела. Она лежала у окна, а Леночка в

противоположной от нее стороне – под стенкой. Инна – напротив них: одна

с правого глаза, вторая – с левого. Головой было тяжело управлять, и она

искоса наблюдала за своими однопалатницами. Леночка нагло задавала

вопросы «тете Вере», та не противилась. Как потом сказала, что они все

словно в проходящем поезде: встретились, излили души и навсегда

расстались. Не подозревала только, что живут в маленьком городе, где мир

не просто тесен, он наслоился, словно торт «Наполеон» своими событиями,

вовлекая многих в одни и те же проблемы, общения и знакомства.

 

- Как там мой Гоша? – взгрустнула Вера.

- Сын?

- Нет, сын у меня Денис. Гоша – кот. Мне Светка сказала, что он страшно

породистый и его надо выходить. Знали бы вы, как мерзко он вонял и что с

него сыпалось. Я поверила. С трудом выходила, а когда прикипела к этому

безобразному вредителю моей мебели, оказалось, Светка принесла его с

помойки. Как там теперь он у Дениса? Там своих животных хватает, а тут

еще мой красавчик.

 

- Мама, твой кот съел нашу мухоловку, - заявил с порога сын.

- И?

- Ну, да!

- Понятно, побил…

- Нет, рассказал, что наша мухоловка занесена в Красную книгу. Он понял

и сожрал вторую мухоловку – цветок!

- И?

- Ну, да!

- Ну почему ты не стал знакомить Гошу с жителями своего дома из Красной

книги?

- Он не умеет слушать.

- Была бы я котом, тоже сожрала бы твою страшную сороконожку. А

королевские хомячки?

- Пока живы. Крутится возле них, принюхивается. Зося следит за ним.

 

Когда сын с невесткой ушли домой, Вера Пална решила рассказать, как в

их семье появилась невестка.

- Мы приехали из России, - начала она. – Мой Саша был военным, и нам с

двумя детьми пришлось помотаться по гарнизонам разных городов.

Чемоданное настроение никогда нас не покидало. Я не противилась. Мне

нравилось быть в гуще событий и постоянно знакомиться с новыми

городами страны. Сколько мы повидали! Когда Саша получил звание

подполковника ракетных войск, на его родине, еще в Украине,

командование выделило квартиру. Пока же мы некоторое время жили у его

родни в частном доме. И вот сидит моя свекровь возле грядки и куда-то

внимательно всматривается:

 

- Денис, иди, посмотри, какая девочка живет за забором!

А за забором белокурая девушка в длинном сарафане и косой ниже пояса

шла вдоль огорода и как пшеницу из таза разбрасывала в разные стороны

вонючий навоз.

- Вот твоя невеста. Ты должен на ней жениться!

- Не могу я жениться. У меня нет компьютера и костюма. Как я буду

жениться?

- Денис думал, что этим все и закончится, но тут девушка случайно

повернулась в его сторону. Трудно им живется. Вечная стройка в доме и во

дворе, вечные поиски денег, но двух дочек Зося ему родила! – гордо

улыбнулась всей палате Вера.

 

- Не удалось моему Сашеньке пожить в новой квартире, - продолжила она.

Он тяжело умирал. Я знала, что онкология и попросила докторов не

говорить ему о диагнозе, на что они сказали, что он знает и просил, чтобы

они молчали. Так мы никогда и не произнесли этих слов. Пусто без него.

Не могу я привыкнуть к этой жизни. Он решал сам все проблемы. Я не

умею. Мы так интересно познакомились, - вдруг продолжила Вера. – Были

с подругой в театре и не успели вовремя занять свои места. Проходим

мимо двух молодых парней в военной форме. Я протискивалась к своему

месту к ним спиной и вдруг услышала: «Деревня!». «Сам деревня!», -

ответила я и повернулась к нахалу всем телом. Глаза его впились в мой

бюст шестого размера. И откуда они такие выросли? Ноги худые, а грудь –

огромная. После антракта ребята уже сидели рядом с нами и весь второй

акт назначали свидание.

 

*

Давление просто издевалось над Инной. Когда она попросила медсестру

измерить давление, та с брезгливостью в голосе заявила:

- Вы что, издеваетесь? Я могу одному в палате измерить, а вас здесь

пятеро, - подошла с тонометром. Перехотелось протягивать руку для

процедуры, но она всё же соизволила назвать цифры: "90 на 60.

Низковато", - и удалилась.

 

За четыре дня, проведенных в общей палате, койки то занимались, то

освобождались. Хотелось домой до нытья. В воскресенье, ближе к вечеру,

Инна - таки потихоньку заскулила. Злилась на всё: на розы, из-за которых

пришлось снять ноготь с красивым маникюром, койку, прогибающуюся под

весом ее тела, общую палату, которую за четыре дня протерли влажной

тряпкой лишь единожды. И вечно открытая дверь грязного туалета,

который посещают полупарализованные «дамы» кто как может. Вдоволь

наревевшись, решила принять это испытание как должное.

 

*

 

В понедельник началось странное движение. Похоже, не только эта

палата, но еще и многие больные пожаловались на грязь и невнимание

персонала. Мылись стены, полы, туалет, холодильник. Медперсонал

носился по коридору, изредка заглядывая в палату.

- Это вы та самая? – подошла к Инне сестра-хозяйка.

- Я, - не поняла вопроса, но точно знаю, что я – это я.

- Вас перевели в отдельную палату. Собирайте вещи.

- Я не могу – у меня сил нет, мне даже в палату обед приносят, не

позволяют вставать.

- Вам там будет удобно, прошептала медсестра и удалилась.

Дочери еще не скоро приедут, просить кого-то было кощунством – все

больные не на шутку.

 

В отдельной палате было действительно удобно. Двухместная палата без

туалета, но с полнейшей тишиной – бальзам на туманную голову, в

которой круглосуточно орали сверчки. Кое-как, по одной вещи, держась за

стену, Инна перетащила свои временные пожитки в отдельное жилище и в

изнеможении свалилась на незастеленную кровать-либерти. Вот оно,

счастье! В прежней палате остались ее продукты в общем холодильнике,

что позволяло возвращаться туда в любое время. Поймала себя на мысли,

что с чужими людьми было комфортно. Громко, надоедливо, но хорошо.

Четыре дня общения сделали чудо: все стали ближе. Кто-то просто

помалкивал, принимая новые исповеди как должное, кто-то исповедался,

понимая, что больше никогда судьба не сведет в одной палате. Инна же –

впитывала всю информацию для того, чтобы где-нибудь вспомнить сюжет и

вплести в канву любого рассказа. Она так привыкла всё фиксировать, что

и здесь хотела сделать в блокноте пометки. Взяв в руку ручку и блокнот,

поняла, что те не держатся – вот-вот упадут. Буквы не выводились.

Неужели всё так безнадежно? – не поверила она.

 

*

 

Первая ночь в отдельной палате сотворила просто чудо. Нет, она здесь не

спала. Спать будет дома. Здесь ей уделялось внимание почти

круглосуточно. Это была огромная поддержка в выздоровлении. Здесь и

решила, что готова к выписке. Она уже умеет ходить по коридору, держась

за вымытую стену, учится находить нос с закрытыми глазами. Забегая

наперед, скажу, что и в день выписки, и спустя неделю нос свой она не

нашла. Точно зная, что он есть, но всё время промазывает. Книгу,

привезенную детьми, раскрыла и тут же захлопнула. Читать пока не

получалось. Все слова выстроились длинными черными полосками. Жаль,

можно было бы коротать время с пользой для себя. Решила пройтись по

коридору в прежнюю палату навестить старых знакомых и холодильник.

 

На месте Кристины лежала седая старушка. Некогда черноволосая, сейчас

седая, как лунь, она не подавала никаких признаков жизни. Только бы не

умерла в палате, пусть подольше поживет.

 

- Вера Семеновна, не умирайте, я покойников боюсь, - обратилась к ней

Ольга, занимавшая бывшую койку Инны.

- Не бойся, я буду красивая, - вдруг шевельнулась старушка.

- Вот и живите подольше. Вам сколько лет?

Вера Семеновна молчала. Все обитатели палаты переглянулись, а Ольга

приподняла голову над подушкой:

- Живая. Спит.

 

Жизнь в палате № 14 забурлила новыми впечатлениями, знакомствами и

шумом. В очередной раз подумалось, что положительно нужна тишина.

Полная, глухая тишина, которую круглосуточно нарушают звонкие сверчки

в голове. Рядом с Верой Семеновной находился сын. Видно невооруженным

глазом, что ему за пятьдесят, но тело выглядело молодым и упругим. Как

потом рассказал Игорь, он всю жизнь занимался спортом. Все с умилением

наблюдали за теплыми отношениями матери и сына и приходили в бурный

восторг, как только он выходил из палаты. Потом пришла мысль: а где

невестка? Ее так никто и не увидел, хоть он ответил утвердительно на

вопрос по поводу жены. Какая разница, чем живет этот человек? Главное

– он ухаживает за матерью. А та лежала поленом и не желала ни есть, ни

пить. Одно желание – умереть – не сходило с ее впалых губ (она

умудрилась вытолкнуть вставную челюсть). Непонятным образом

практически обездвиженное тело сползло с подушки, и бывший спортсмен

жеребцом вскочил на кровать в изголовье и подтянул тяжелое тело, на

подушку. Все дамы в полном изумлении застыли. Такого никто не ожидал.

Предполагается, что у спортсмена хватило бы сил обнять мать и

передвинуть поудобнее, но он выбрал способ сайгака.

 

Тут кто-то вспомнил Бога и попросил здоровья.

- Как вы относитесь к Богу? – вдруг ко всем обратился Игорь.

- Глупый вопрос.

- Нет, не глупый. Я верующий человек.

- Похвально. А почему крест не носите?

- У меня протестантская вера. Это как христианская. Вот, почитайте

мнение священников о современном положении в стране, - протянул Инне

листы с напечатанным текстом.

- Я пока не могу глубоко мыслить, - парировала она. Ей действительно

было еще трудно ориентироваться в тяжелом тумане со своими сверчками.

Но вдруг неожиданно заинтересовало: что за вера такая протестантская.

Она взяла из рук Игоря аккуратно сложенные листы с напечатанным

текстом и медленно побрела в свою палату. Она точно знала, что до завтра

ничего читать не будет. Голова болела, сверчки орали, кровать уплывала

из-под нее.

Спустя пару часов взяла в руки текст. Пробежав глазами по строкам,

поняла, что это похоже на баптистскую веру. Никакого отношения к

современности не было. Это была обычная проповедь.

- Вы баптист? – спросила она в лоб, перешагнув порог палаты.

- Да. А что вы имеете против?

- Абсолютно ничего. Знаю, что это секта.

- Я так и знал, что вы это скажете. Вы прочитали?

- Не хотела, но прочитала. А где здесь концепция церкви на современное

положение в нашей жизни? Где слова о войне? Где выводы и пожелания?

Подождите, похоже, это ваша проповедь.

- Моя. Вы решили меня обмануть?

- Просто хотел узнать ваше мнение.

 

И это было только начало испытаний. Игорь оказался назойливым,

неутомимым проповедником, не дающим захлопнуть ему рот. Как-то Вера

Пална не выдержала и закричала на него, грозясь пожаловаться

главврачу. Игорь на несколько минут затих. Почему-то захотелось

поговорить с ним, как с малым дитятком, но узнав, что он там поет песни

уже тридцать лет, - расхотелось.

 

- Вы думаете, я зомбирован? – спросил нас «проповедник».

- Вы раб своего бога. Это неизлечимо!

 

А когда к больной матери приехала дочь из Киева, стало и вовсе понятно,

что эта семья утонула в собственных амбициях, упорстве и злости. Да-да.

По его рассказам вера их всех умиротворяет. На поверку все доводы

оказались полной чушью: он был злым, скандальным, въедливым. По

своему разумению, стоял на несколько планок выше нас. Самым страшным

для Инны оказались не проповеди. Как только он узнал, что она пишет

стихи, притащил книжонку «талантливых» стихов талантливейшей

поэтессы в прошлом горькой алкоголички и вставшей на путь истинный в

их молельном доме. «Исповедь» - прочитала Инна название книги. Что же

за исповедь у этой дамы? Пробежав взглядом по паре строф одного,

второго, третьего стихотворений, поняла, что это просто рифмованные

строки, что совсем это не исповедь, а упорное наставление и правила, как

надо жить. По голове шлепнуло: не смотрите телевизоры, а пойдите в

молельный дом и помолитесь. Утопия!

 

В книге не было знака ISBN, а это означало, что ни в одной библиотеке

никакой страны нет этих книг. Последним испытанием стали «нетленки»

его песен для прихожан. Инна не сдержалась и сфотографировала тексты

просто так, даже не на память, а чтобы в другой обстановке почитать, на

сколько грамотен проповедник.

 

"Я пою о Тебе Христос, потому что не петь не могу

Я пою о Тебе Христос, потому что Ты спас жизнь мою.

Сколько горя душе я принес, когда Иисуса не знал

И пустил свою жизнь под откос, и не жил я, а существовал.

Я решил с прежней жизнью порвать и начать потом жить,

Стал я Божий закон изучать и дал слово Христу не пить.

Но грехи во мне вдруг с новой силой ожили и стали терзать

И душа моя, словно в огне стала мучиться и тосковать"…

 

Это оказалось выше всяческих сил!

 

- Вы что-нибудь слышали о правилах стихосложения? – выпалила Инна,

как только автор строк вошел к ней в палату.

- Вам не понравилось? Это же песня.

- Это бред! Полный бред, - вспылила Инна. Хотите бесплатный урок?

- Нет. Эти песни я запишу на диск, и как Владимир Высоцкий, перед

каждой песней напишу небольшое предисловие о том, что вдохновило на

эти замечательные слова. Вы читали Высоцкого?

- Нет, я не умею читать. Я только умею писать.

 

Разговаривать было бесполезно. Да и зачем? Живет в городе еще один

одержимый человек, поет песни, таскает старую мать на проповеди,

влюблен в себя, талантливого. Одно только сверлит мозг: он

действительно одержим желанием загнать многих и многих в свою секту.

Он подтвердил догадки о том, что там, в их доме, практически все

испытали крах, разочарование и ненависть к жизни, алкоголь, наркотики,

бродяжничество. Там практически нет людей с высшим образованием и

ему, тоже без высшего, приятно учить остальных жизни. Это их мир. Пусть

живут, только пусть не лезут со своими «нетленками» в современный мир.

Они застряли где-то в 16 веке и не хотят выползать. А война? У них и для

них нет ее. Вот просто нет, и всё. Ни один человек из их секты не встал на

защиту родного города. Вера не позволяет, говорят.

 

Изрядно устав от общения с Игорем, решила больше не ходить в их палату,

но чем провинились все остальные?

 

Мягко, словно куклу, уложив свое тело на кровать, Инна погрузилась в

воспоминания. Анализировать события не хотелось. За последние три года

в ее жизни многое изменилось. События перевернули с ног на голову всю

устоявшуюся жизнь. Некогда большой достаток вмиг улетучился. Что

происходит? В голове всплыли воспоминания того далекого лета 2014

года…

Зачистка, бомбежки, обстрелы, душераздирающие крики. Славянск,

Иловайск, Шахтерск, Дебальцево, Углегорск, Зугрэс, Макеевка…

Прифронтовая Макеевка…

Сколько пришлось испытать этой с виду слабой маленькой женщине!

Сколько горя своего и чужого перенести через свое сердце, чтобы

рассказать всю правду о нечеловеческих испытаниях, выпавших на долю

простых работяг Донбасса.

Инна лежала спокойно, словно спала. Подушка медленно плавала под ее

головой, слегка подташнивало, но успокоительная тишина, словно

панацея, витала в палате. Перед глазами кадрами, словно обрывками из

документальных фильмов, мелькала жизнь военного времени. Она и сейчас

не понимала, что время выбрало именно ее для того, чтобы не упасть на

колени, не заболеть, не струсить и не сказать, что устала, рассказать миру

о себе. Вернее, через себя о том, что пришлось испытать многим, живущим

рядом.

Она вспомнила поездки на Саур-Могилу, в Снежное, Дебальцево,

Углегорск. Вспомнила свои выступления перед ополченцами, а затем перед

солдатами нашей армии, встречи со студентами и школьниками.

Главными воспоминаниями для нее всегда были и останутся встречи с

родными погибших и раненых детей. Свой проект Инна так и назвала

«Ангелы». Сколько горя в семьи принесла война. Совсем крошечные дети

погибли от рук нацистов. Тяжело думать о детях, оставшихся жить.

Раненые дети – отдельная веха в истории военных действий. Только

изувеченные войной детские тела знают, как больно жить. И только мамы

знают, что как бы ни старались взять боль на себя, их дети до конца дней

своих будут нести этот крест.

Встречи с родителями и вдовами погибших защитников Республики – боль,

которая так и осталась в сердце Инны. Она думала, что настолько сильна,

что никто и никогда не сломит ее внутренний стержень.

Думала….

 

Инна всегда знала, что жизнь может преподнести такие финты, которые на

голову не натянешь. Здоровье – отдельная песня. Но разве хочется петь,

когда в самый неподходящий момент, в самом начале войны остаешься без

работы. То есть без средств к существованию. И денег нет – все ушли на

роды дочери. Дорого надо было платить за уверенность, что ребенок

родится крепким и без увечий. Но внучка – это святое. Ни в коем случае

жалеть нельзя.

А тут еще начались пропагандистские вбросы в интернете о зачистке,

которую готовят украинские власти по отношению к жителям Донбасса.

Незадолго до волнений прошел слушок о том, что в Ждановке строится

концентрационный лагерь. Что за лагерь – никто предположить не мог.

Единственный вразумительный вывод – для элитных преступников. Но

разговор завязывался нешуточный.

«Зачищать хотели нас – меня, мою семью, друзей, знакомых. То есть, если

я не так мыслю, как положено по их меркам, следовательно – я первый

житель лагеря», - думала Инна. Кто-то говорил о том, что у матерей будут

отнимать детей. Но это на голову не натянешь. Одним словом – бред. Но

мозг всё же засорился новым словом «зачистка».

 

*

Панариций(мед.)- удаление ногтевой пластины