Эта простая, но необычная история произошла в Санкт-Петербурге в начале 90-х на Загородном проспекте у Пяти углов.

В воскресное утро, около одиннадцати, в соборе на Владимирской заканчивалась всенощная. С колокольни волнами накатывал праздничный трезвон, сотрясая, не избалованные тишиной, прилегающие кварталы. Удары колокола пронизывали густой, влажный воздух, заставляя прохожих оторваться от мыслей, и взглянуть в недолгие голубые просветы, где тихо сияли соборные кресты.

В это время и появился у Пяти углов герой нашей истории, герой-не герой, но главный её персонаж.

Никто уже не помнит, пришёл он со стороны Кузнечного переулка или Социалистической улицы. Известно только, что в руках у него была банка. Обыкновенная трехлитровая. В ней, доверху наполненной водой, в неярких лучах солнца плавала огненно-красная рыбка!

В «счастливом» обладателе не бог весть какого «чуда», местные легко узнавали Витю Зубарева, бывшего спортсмена. После бесславной карьеры боксера-тяжеловеса, Витя подвязался грузчиком в овощном магазине на углу Загородного проспекта и Звенигородской улицы.

 

О себе Витя рассказывал редко. С его слов выходило следующее.

Карьера его складывалась многообещающе, но он оказался из разряда гениальных неудачников. Начиналось всё хорошо, закончилось плохо.

Стартовал Витя замечательно. Спортшкола, КМС, институт. Тренер Борзов после городского чемпионата сказал: «Перспективы исключительные: республиканское первенство, кубок России, а там и олимпийский резерв. И имя у тебя хорошее, Витя –победитель».

Борзов, как профессионал обнадёжил Витю Зубарева. Каждый раз после очередного успеха, добавлял: «Исключительные данные! Хлесткий удар справа, крепкие ноги и феноменальная выносливость».

В результате такого расклада Витя взлетал по ступеням славы, как взлетает влюбленный по ступеням лестнице к дверям возлюбленной – стремительно. Но, как говорится – человек предполагает, а кто-то располагает.

Началось с того, что его исключили из Лесгафта. Формальная причина – систематические прогулы занятий, хронические хвосты. Причиной хвостов, стала женитьба на смазливой блондинке, студентке филфака ЛГУ. Ещё на первом курсе. А также постыдное безденежье. Ему приходилось постоянно подрабатывать. Молодая жена хотела быть на виду – вести богемный образ жизни. Разгульная жизнь не укладывалась в рамки студенческих доходов. Семейный бюджет трещал. Стипендии не хватало. Родители не помогали.

Необходимость подработки была причиной прогулов семинаров по идеологическим дисциплинам. Этого тогда не прощали. График подработок не совпадал с расписанием семинаров.

Но не это окончательно надломило Витю. Главным ударом стала неудача в спорте. Причиной крушения надежд послужило его участие в «закрытых» поединках, где делались ставки. В случае победы можно было неплохо заработать. Вите хотелось не только спортивной славы, но материального эквивалента, что, как правило, не совпадало.

Вердикт спортивной коллегией был суров. От него все отвернулись. Тренер Борзов развёл руками: «Ты опорочил высокое звание советского спортсмена. В нашем обществе бокс и тотализатор несовместимы.»

Дорога на спортивный Олимп Вите была закрыта.

Ничего не оставалось, как соглашаться на любую работу. Он стал работать грузчиком, где хорошо платили: в порту, на станциях, перегонах.

Заработки принесли семье заметный достаток. Однако проблемой, из-за отсутствия перспектив, стала внутренняя неудовлетворенность.

Витя стал задерживаться после работы, выпивать. Ночная работа, выпивки, привели к охлаждению отношений с женой, вспышкам ревности.

Однажды, возвращаясь с работы, он увидел, что её кто-то провожает. На его законный вопрос жена вызывающе рассмеялась, пытаясь неловко отшутиться. Не сложно было понять, что она врет. Витя сорвался - ударил её по лицу.

Несколько дней спустя, веселой компанией шли по ночному городу. В результате оказались в медвытрезвителе на Батарейной. Отношения с женой окончательно испортились.

Через некоторое время жена объявила, что им нужно расстаться: она «полюбила другого человека, перспективного с безупречной репутацией». При этом она не удержалась, и процитировала: «Понимаешь, одна грязная муха может испачкать все обои, а маленький грязный поступок испортить всю жизнь». Витя неосмотрительно ей возразил: «Репутация как девственность на свадьбе – или есть, или нет?». Жена не промолвила ни слова. Взгляд сказал все и о нём, и его афоризме. Витя понял - она не вернется. Что ж она ушла, как только поняла - его ждёт судьба неудачника.

Однажды, после разгрузки вагонов, Витя заспорил с бородатым бригадиром. Тот, походя, бросил – мол, ты безнадёжен старик, твоя песенка спета. Витя горячился, рубил ладонью воздух - не всё потеряно, ещё возьму, что мне положено. Бригадир был скептик, эрудит философ, с незаконченным высшим. Он доходчиво, но замысловато всё объяснил Вите.

Пойми, чудак! Ты – жертва тоталитаризма. Пока он существует, ты будешь там, где ты есть. Тем, кем ты при нём стал. А стал ты, Витя… Бригадир взглядом обвел сидящих, приглашая в свидетели. - Жертвой его идеологии. Сам во всём виноват. Сначала пренебрёг его основами…а потом стал антиподом и отщепенцем...

Скажи еще, что жертва сама находит… как его там – пытался отмахнуться Витя. Обидчика Витя, преследователя... Так оно и есть. Самое страшное не это... Что же ещё? – То, что вляпался ты капитально. – Как это?! – А, так...

Он процитировал первоисточники, замелькали имена авторитетов психоанализа. Выходило, что дело, действительно, плохо.

Всякое новое знание, обретенное человеком, выражается, не только в его представлениях, но и в желаниях, и поступках. Что в сухом остатке? А вот что! Ты попал в треугольник... Куда? Какой ещё треугольник... Бермудский?! - Хуже, магический. Треугольник отношений. Он состоит из трёх вершин: жертва-обидчик-спаситель. Что самое хреновое, выйти из него невозможно. В нём все крутятся по ролям, и не могут остановиться. А ты говоришь - не безнадёжен?! Пойми, в вакууме социальной невостребованности тебя уже никто не услышит.

Сказанное бригадиром, ошеломило Витю. Он впервые испытал сложную гамму чувств: от беспомощности и беспросветности, до безвыходности и бессилия. Сюда же добавились никчёмность и растерянность. Затем со дна души, где она незаметно до сих пор таилась, всплыла обида. Нестерпимая.

Самое оглушительное произошло потом, когда Витя возвращался домой. Хотя было тепло, по его спине пробежал озноб. Под сердцем возникла щемящая пустота. Из неё вылупилась мерзкая жалость к себе и выполз тошнотворный, омерзительный страх.

 

Сейчас он осторожно ступал по краю тротуара. Онемевшие руки бережно сжимали банку. Чрезвычайной особенностью его испитого лица была перекошенная улыбка. Глаза от яркого солнце слезились. От их нездорового блеска, расширившиеся зрачки, излучали свечение. Как нечаянное чудо, на фоне серых домов, светилась и банка, отражая поверхностью редкие лучи апрельского солнца.

В этот час улица была основательно заполнена прохожими. Совершенно очевидно, что хаотическое движение людского потока мешало ему перемещаться с таким необычным грузом. Своим внезапным появлением перед Витей прохожие создавали труднопреодолимые препятствия. С трудом преодолевая их, он всё-таки продвигался вперёд.

Праздные зеваки, заметив это «нечаянное чудо» резко останавливались перед Витей. Замешкавшись на мгновение, неуклюже бросались ему под ноги. Общей реакций встречных ротозеев на такое событие была пренебрежительная гримаса. Она мгновенно вырисовывалась на лице застигнутого врасплох раззявы, выражая лишь беспардонное любопытство или брезгливое удивление. Затем следовало резкое снижение интереса к столь незначительному событию. Ведь в этом уже не было ничего необычного.

 

Чтобы выйти из преграждавшего путь людского потока, Витя решился на безумный поступок – перейти проезжею часть Загородного проспекта. Пренебрегая правилами дорожного движения, чудом избежал лобового столкновения с автомобилем, попытавшимся объехать его.

Скользнув в ближайшую подворотню, торопливо просунулся через ее темное горло и вынырнул в мутном воздухе проходного двора. Шум улицы утих, будто убрали невидимую ручку громкости, и только в ушах у него все еще пульсировало эхо уличной жизни, а в груди неритмично бухала, подступая к горлу, усталая сердечная мышца.

Витя огляделся, бросив взгляд на темное отверстие подворотни, на желтые стены двора. Теперь его первым желанием было поближе рассмотреть то, что плавало в банке. Что, на самом деле, так сильно заставляло подпрыгивать его сердце.

Он развернул банку, приблизив её к себе. Вода выплеснулась и попала ему на лицо. Выпуклая поверхность банки на мгновение отразила черты лица, придав глупой улыбке гипертрофированные размеры.

Рыбка плавала по кругу, таская за собой цепочку черных сосисок. Он опустил банку, усмехнулся, и выдохнул скопившийся от минутного паралича легких воздух.

 

Лихорадочно дыша, стал прислушиваться к звукам, доносившимся из глубины двора. Звуки настораживали его. Он стоял, пытаясь наверняка определить, откуда они раздаются.

Напряженно вслушиваясь, втягивал черными ноздрями прохладный воздух, стараясь остудить разгоряченное ходьбой и волнением нутро. Звуки доносились с лестницы черного хода, выводящего жильцов коммунальных квартир на мутный воздух петербургского двора-колодца. Звуки то затихали, то возникали с новой силой.

Витя перехватил банку, расположив ее в огромных ладонях, обвив её змеями побелевших пальцев. Теперь банка обрела более безопасное и устойчивое положение. Выполнив все приготовления, он направился в глубину двора.

Пройдя вперёд, обнаружил источник, откуда доносились те самые странные звуки. Это была «парадная», все тот же подозрительный черный ход, мимо которого он сейчас проходил, пересекая двор.

Проходя мимо, увидел перекошенную дверь, висящую на единственной петле, и запачканные небрежной побелкой стекла фрамуги. Звуки определенно были человеческой природы: это были сумбурные крики и безудержный топот, напоминавший по своему ритмическому рисунку галоп. Едва он сделал еще несколько шагов, как дверь с шумом распахнулась, и оттуда выкатился молодой человек с разбитым носом. Выгоревшее на солнце пальто, на нём, было перепачкано мелом, а на правом плече, будто заплатка красовалась рыжая паутина.

Молодой человек, по всем признакам был типичной личностью, которыми наводнены окрестности, прилегающие к территории Кузнечного рынка. Без определённого места жительства и рода занятия. Он что-то визгливо выкрикивал, утираясь и отплёвываясь, пока из жерла черного хода не выдвинулся плотный мужчина в расстегнутом старомодном плаще и съехавшей на глаза кепке.

Грозно сутуля плечи, мужик уверенно направился в сторону перетрухнувшего парня. Тот уже увидел и оценил бессильной улыбкой размеры возникшей опасности. Сжимая кулаки, верзила двигался в направление вероятного противника, осознавая все свои преимущества, как в физическом, так и психологическом аспектах. Веселый азарт куража бурыми пятнами проступил на его лице, оно раскраснелось и запылало, то ли от выпитого вина, то ли от предвкушения предстоящего поединка, результат которого совсем нетрудно было предугадать.

Парень увидел, что дело безнадёжно и не останется для него без серьёзных последствий. Он, как раненая птица закружил по узкому двору, размахивая руками.

Эхо двора колыхалось в его четырех стенах, отбивая морзянкой несколько слов: «Мать…» и «мля…», более разобрать не представлялось возможным. Не найдя никакого убежища, где можно было бы укрыться, юноша не нашел ничего лучше, как спрятаться за одинокую фигуру. Глупо стоящую с банкой, и от неожиданности застывшую в центре двора. Эта живая скульптура сейчас напоминала гипсовое изваяние времен социалистического реализма. Одну из тех, что устанавливали у входа в парк или у ворот пионерского лагеря.

Используя этот монумент, как оборонительный редут, парень стал наносить редкие, но неприятные удары по неприятелю. Он громко извергал из себя кровавые плевки, выжигая всё вокруг перегаром. Эти жалкие удары в большинстве своём не долетали далее левого плеча одинокой фигуры. Скульптура теперь выглядела, не только глупо, но и совсем потеряно. Она лихорадочно изучала, можно ли переменить складывающиеся не в её пользу предлагаемые судьбой обстоятельства.

Тем временем верзила получил значительный удар в единственно уязвимое, при этом способе обороны, место. В то, что было ещё лицом. Редкий, но точный плевок, достиг безнадёжной цели. Безнадёжной потому, что трудно представить, чтобы в такой ситуации этот оловянный солдатик хотел добиться такого эффекта.

Эффект этот можно сравнить только с эффектом разорвавшейся бомбы, случайно угодившей в уже существующую воронку. Верзила, получивший в лицо опрометчивый выстрел, двинулся с места, как тяжёлый колёсный трактор, стоящий на склоне холма, и самопроизвольно заводящийся под тяжестью собственной инерции.

Рванув вперед, мужик чуть было не снёс не только того, кто сидел в укрытии, но и сам оборонительный редут. Бастион от соприкосновения с противником неожиданно качнулся, и плеснул нападавшему в лицо другую какую-то жидкость, без вкуса и запаха… После этого верзила возбудился и кинулся на саму державшую оборону крепость.

 

Размахивая кулаками, словно пудовыми гирями для взвешивания картошки, верзила вплотную приблизился к новоиспеченному противнику. Стоя по стойке «смирно», как новобранец перед старослужащим, с мокрой банкой в онемевших руках, наш герой старался предугадать дальнейший ход событий. В последний момент он, понял, что они приобретают наиболее предсказуемый и максимально разрушительный характер.

Первым же ударом верзила попал ему в голову. По сути, Витя просто принял длинный прямой удар головой, как бы подставив её, чтобы тот не попал в лицо.

Он видел удар, и, что называется, контролировал, принимая на себя всю его силу. Так бывало в годы на ринге. Принимаешь удар, чтобы, выдержав его сокрушительную силу, нанести противнику ответный и более сокрушительный удар.

Руки Вити в этот момент были заняты, он стоял в неудобной стойке, с открытым лицом, и глупой улыбкой. Он понимал, что верзила одной весовой категории. Он не будет сводить бой к победе по очкам. Он надеется на нокаут. Витя хотел уклониться от прямого удара справа. Готовясь выполнить уклон или, на худой конец нырок, но получил резкий удар сзади, не ожидая его и не контролируя. В затылок вошла молния. Ослепительная вспышка сделала в его сознании день ночью.

 

Последним ощущением была банка, выскользнувшая из рук и глухо расколовшаяся на том конце уходящего света. Падая вперёд и, теряя сознание, Витя Зубарев услышал лёгкий щелчок. Что-то щелкнуло в его мозгу, будто тумблер невидимого аппарата.

Из нахлынувшей темноты вышел сфокусированный луч, и, устремившись вглубь неограниченного ничем пространства, упал на белый прямоугольник.

«Как в кино - подумал Витя, - перед сеансом».

По прямоугольнику забегали тени, замельтешили, зашушукали, как актёры за кулисами перед спектаклем. Картина ожила. Сменяя друг друга картинки замелькали, словно кадры черно-белого кино. Город. Улицы. Рынок. Люди.

Вдруг, среди людей он увидел самого себя. Понял, хотя не сразу, что это он, собственной персоной. Неожиданно и откровенно ему предстала незнакомая чужая жизнь. Постепенно становясь знакомой. Так, как будто именно эта другая жизнь и была его собственной жизнью, простой и незатейливой. И вместе с тем ясно, что непутёвой.

Невидимый луч воспроизвёл на экране мужские руки, лихорадочно пересчитывающие деньги. Лица самих мужчин. Они нетерпеливо сосредоточены – им необходимо набрать нужную сумму. Спорят, незлобно ссорятся. Наконец, деньги переходят в одному. Тот, быстро их пересчитывает. Выпавшие из рук монеты незамедлительно подбирает.

Три пары ног расходятся. Одна в огромных изношенных башмаках, не спеша, передвигается по разбитому тротуару. Шнурок на ботинке – скрученный марлевый бинт, развязался. Подчиняясь ритму шагов, шнурок следует за хозяином, собирая грязь. Витя узнал ботинки. Разношенные, удобные, он с ними не расставался. Бывало и спал в них.

Подойдя к урне, он поставил на неё башмак. Негнущимися пальцами завязал опальный шнурок. Испачканные руки обтёр о пальто.

Витя увидел на экране свое лицо. Сначала оно показалось ему чужим. Он присмотрелся и понял, что это его лицо. Недельная щетина в складках обвисшей кожи. Горбатый нос с явными признаками неправильно сросшейся переносицы. Большие обветренные губы над тяжелым внушительным подбородком, отмеченным спокойной ложбинкой.

Беспокойные серые глаза щурятся на неярком весеннем солнце. Слезятся, собирая вокруг себя множественные мелкие морщины. Не спеша и задумчиво, он скребёт щетину. Водя по наросшей стерне неровными ногтями с черной каёмкой. Затем неспешно направляется вдоль церковной ограды. Здесь неровной шеренгой стоят люди, торгующие с рук.

В руках у них и на грязном асфальте, на пожелтевших газетах, предметы уличной торговли. Стихийно организованной и незаконно осуществляющейся коммерции в этом бойком прикормленном месте.

 

На импровизированных прилавках, торгующих с рук, представлен нехитрый ассортимент. Полинявший от времени помазок, с перламутровой треснувшей рукояткой, стальная тёрка завода «Красный металлист» с отштампованной датой - 1947, безыскусная чеканка с наивным восточным мотивом. Здесь же в избытке непременный атрибут стихийной торговли - портрет Сергея Есенина, выполненный способом выжигания и покрытый паркетным лаком. Пройдя ряд до конца, Витя остановился возле небритого мужчины, торгующего с рук «палёной» водкой.

Продавца сразу заинтересовал покупатель, по лицу которого нетрудно догадаться «чего клиент хочет». Мужчина с расторопностью бывалого коробейника, заучено продемонстрировал качество товара, встряхнув пол-литровую бутылку, закупоренную пробкой-бескозыркой. Мелкие пузырьки, образовавшиеся в результате его нехитрых манипуляций, служили сертификатом качества предлагаемого к продаже напитка. Удовлетворённый такой проверкой товара, наш герой вроде бы и собирался забрать вожделенный продукт, но почему-то откладывал передачу денежного эквивалента предложенного ему товара.

Классическая формула любого рынка: товар – деньги, деньги – товар никак могла обрести своего законченного вида. Деньги, по какой-то непонятной причине, всё ещё оставались в руке у странного покупателя, а нагретая эффектной рекламой бутылка, в руках у растерянного бизнесмена.

В критический момент сделки, на экране промелькнули следующие картинки: неодобрительный взгляд продавца, с достоинством честного спекулянта, и покупатель - наш герой, безнадёжно теряющий свой шанс стать «добросовестным» приобретателем дефицитного продукта.

Далее взор нашего героя внезапно переместился на рядом стоящего мальчика с банкой в руках. На крупном плане появился продрогший на ветру пацан, с апатичным выражением лица, потерявший последнюю надежду и отчаявшийся что-либо продать. В руках у него зеленоватая банка, в ней безмятежно плавает по кругу золотая рыбка, с прозрачным капроновым хвостом.

Деньги, предназначенные для покупки совсем другого товара, и принадлежащие не самому покупателю, а коллективу товарищей, все до копейки перекочевали по воле случая, в руки малолетнего продавца.

Мальчишка, расставшись с банкой, машинально сунув деньги в карман куртки с чужого плеча, смотрел вослед удаляющемуся покупателю. Он, то ли удивлён столь странной покупкой, то ли удручен неожиданной продажей, то ли провожает в последний путь проданный товар…

Последняя картинка увиденного Витей черно-белого кино – удивлённые глаза мальчика, замерла в виде стоп-кадра, а, затем, ярко вспыхнула, словно зарница и, распавшись, погасла. Наступила темнота. Темнота, в которой уже не было ничего, и которая была ничто.

Наверное, я умер, подумал Витя. Было темно и неуютно, и там, где ещё недавно билось сердце, была пустота. Ну, и ладно, подумал он, и почувствовал что-то другое, чего ещё не было, но могло быть. Что же это другое? Ответа не последовало, однако в темноте беспамятства возникло беспричинное беспокойство, которое словно стрелка невидимого компаса, стало упорно искать, то неведомое другое, способное вернуть ему чувство покоя и безразличия. Беспокойная стрелка невидимого компаса, подчиняясь неведомой силе, вращалась в нём, стремясь исполнить волю установленного не ей закона. Какого закона, подумал, Витя? И прибавил, неважно какого. Главное его исполнить и обрести покой.

И всё, подумал он?! Так просто? Да, ответил он сам себе, но как же это сделать? Должен ведь быть какой-то выход...

 

В темноте неожиданно приоткрылась дверца. Слепящий луч вычертил одинокий силуэт. Силуэт ребенка. Мальчик шёл в потоке света. По мере приближения фигура и лицо малыша обретали законченность формы и зримость очертаний. Невидимый художник, искусно управляя потоком света, быстрыми мазками выписывал, наполняя жизнью, условные контуры силуэта.

Но это был не художник. Светящийся объект, к которому приближался мальчик, и был тем самым невидимым творцом-живописцем.

Лицо ребёнка приблизилось к светящемуся объекту и обрело окончательную форму и цвет. Малыш внимательно разглядывал то, что было перед ним и перед чем он остановился.

Неожиданно его лицо засияло счастливой улыбкой. Словно из спелого бутона мгновенно расцвёл прекрасный цветок. Кто-то окликнул его. Он не спеша стал удаляться, не сводя глаз с освещавшего всё вокруг объекта. В этом момент он впервые по-настоящему был счастлив. Яркий цветной мир, возникший перед ним, наполненный тишиной и покоем, озаривший его лицо счастливой улыбкой, остался позади. Надо было идти дальше…

 

В этом мальчике Витя с трудом узнал себя …

Оказалось, что этот яркий и цветной мир всё еще оставался в нём. Словно секретик в песке. Секретик, который складывают дети из летних цветов и конфетной фольги. Накрывают осколком стекла, засыпают землёй и забывают, где и когда он был спрятан.

Теперь он припомнил тот день. Во время карантина в детском саду, по причине какого-то инфекционного заболевания, он был наказан. Всё потому что не хотел ложиться спать и совсем расшалился.

Уставшей и разгневанной воспитательницей Витя был заперт в дальнем конце коридора в темной кладовой. В неразберихе о нём всё беспечно забыли.

 

В узкой комнате без окна, куда его поместили, стены были увешаны паутиной. На вверху у самого потолка за широкой решеткой воздуховода, что-то постоянно гудело и, если хорошенько прислушаться, можно было услышать приглушенные голоса.

Витя вспомнил, что первые несколько дней в детском саду, ему показались вечностью. И в тот день, когда его никто не забрал, он понял, что его бросили. Его бунт, был обычной детской паникой. В такой ситуации ребенок не понимает, за что его наказывают еще до того, как он в чем-то провинился.

Вот и теперь, сидя в темной комнате, он почувствовал – наказание слишком затянулось. Его душила обида за несправедливое наказание. За то, что забыли вовремя выпустить.

Витя решился попытаться выбраться отсюда. Стучать ногой в обитую войлоком дверь было бессмысленно. Никто не услышит. После недолгих раздумий единственным способом выйти отсюда ему представился воздуховод в стене под потолком. Туда можно было забраться по картонным коробкам, составленным ступенями у стены. Наверняка он приведёт к людям, раз там слышны голоса.

Преодолевая страх, он поднялся наверх и открыл решетку. Проникнув в прямоугольную трубу, стал локтями передвигаться в заполненной пылью и паутиной темноте. Его надеждой на спасение были голоса, которые стали слышнее. Паутина липла к лицу, цеплялась за волосы. Слёзы тяжёлыми каплями срывались с ресниц и падали на руки. Пальцы собирали скопившуюся на поверхности пыль.

Вити казалось, что скоро он увидит свет, а узкий лаз в конце концов расширится. Однако этого не произошло ни через минуту, ни через две, ни через пять.

Закрыв собой значительную часть вентиляционного канала, он так ограничил приток воздуха, что через некоторое время почувствовал его недостаток. Витя стал задыхаться. В какой-то момент он понял, что должен принять единственно правильное решение. Повернуть назад и признать свое поражение или отчаянно ползти перёд, и будь что будет.

Немного отдышавшись, принял своё первое самостоятельное решение. Стал ползти вперед. Преодолев несколько мучительных сантиметров, заметил, что проход начал постепенно сужаться и менять направление. Задранная рукой металлическая скоба, соединявшая стыки воздуховода, расцарапала ему плечо и незаметно впилась в рубашку. Просунувшись в узкое горло поворота вентканала, Витя понял, что отсюда ему уже не выбрать – первое самостоятельное решение оказалось ошибочным.

 

В ужасе он стал судорожно двигать локтями и только сильней застрял в этом капкане. Острая металлическая скоба, всё глубже впивалась в рукав рубашки, задирая его вверх по руке, затягивая под горло. Сделав несколько бесполезных движений, Витя окончательно выдохся. Он, наконец-то, осознал безвыходность своего положения, понял, что ему самостоятельно не выбраться отсюда.

Ему стало жалко себя. Одновременно и тех, кто его наказал. Ведь их тоже накажут.

В этот момент обида его прошла. Появилось чувство вины, за своё безрассудство и легкомыслие. Совсем обессиленный он лег, вытянувшись на всю длину. Руки он протянул вперёд на сколько это было возможно. Витя приготовился ко всему самому худшему. Ещё немного и он задохнётся, и умрёт. Хотел закричать, но почему-то не смог.

Сколько Витя так пролежал, он уже не помнил. Лежал, уткнувшись лицом в сжатые до боли кулаки, то ли собираясь с силами, чтобы позвать на помощь, то ли для того, чтобы изменить неудобное положение тела, и ослабить сдавливающий горло ворот рубашки. Наконец, перед тем, как закричать, он из последних сил судорожно стал цепляться за шершавую поверхность лаза, скатывая в комки собранную на пальцах грязь.

В последний момент он почувствовал, как пальцы коснулись жесткого ребра каркаса воздуховода и нащупали вертикальную плоскость уклона. В этом месте лаз начинал уходить вниз, образуя выступ. Он смог зацепиться за него и подтянуться, протиснувшись через узкий поворот вентиляционного канала.

Немного отдышавшись и, придя в себя, вцепился пальцами в спасительный выступ и из последних сил рванулся, скрепя зубами, отталкиваясь от стенок прохода ногами.

Металлическая скоба натянулась ещё сильнее, сдавив горло. Он нажал на ворот рубашки всей тяжестью тела. Внезапно, ткань лопнула, оставив на скобе грязный лоскут. Витя, как пробка из узкого горла бутылки, вылетел из вентиляционной трубы.

Падая вниз, сжался в комок, рассчитывая на болезненное и громкое приземление, но падал бесшумно, и в полной темноте упал на что-то мягкое. В голове бешено стучала кровь. Вите показалось, что в момент падения он произнёс какие-то слова. Это были совершенно новые неизвестные ему слова. Слова, которые ему никто раньше не говорил. Вместе с тем, это были очень важные слова, и он уже их где-то слышал.

Эти слова беззвучно повторились в его голове. Не произнесённые они будто высвечивались перед глазами, и их истинный смысл ускользал от него. Однако он знал, чувствовал, что именно сейчас они были нужны больше всего на свете.

Он всматривался в эти слова и повторял их. Это было одно повторяющееся слово, или слова похожие друг на друга. Если это были и разные слова, то они были настолько близкими, что делались неразличимыми. Вместе произносить эти слова было волнительно и приятно.

Его губы беззвучно шевелились, как бы повторяя эти не произнесённые вслух звуки. Он молча произносил их и смысл слов становился ему понятен. Ему хотелось повторять их снова и снова. После этого на душе его стало легко и спокойно.

Так бывало. Он неожиданно просыпался ночью, и страх темноты пугал его. Он окликал мать, и её теплая рука, и ласковый голос успокаивали его. Он спокойно засыпал.

Эти слова, их таинственный смысл, еще долго звучали в нём. До тех пор, пока в его душе всё не переменилось. Из глаз потекли другие слёзы. Они всё текли и текли, не переставая. До тех пор, пока он не задремал.

В коротком сне он увидел, как лёгкая рука утирает слёзы. От этого они становятся горячее. Очнувшись от сна, он осторожно ощупал вокруг себя. Понял, что упал на матрасы сложенные друг на друга.

Это была кладовая. Детский сад, в котором Витя находился, был не обычный детский садик. Отсюда детей не забираются после окончания рабочего дня. Это был детский сад с особым режимом работы – круглосуточным. Здесь были те дети, чьи родители приходят только в конце рабочей недели. Чтобы забрать их на выходные.

Он вспомнил, как, две недели назад мама очень долго о чем-то разговаривала с заведующей. Он был все это время рядом в комнате, где были сложены постельные принадлежности – матрасы, одеяла и подушки. Это была узкая длинная комната кастелянши без окна и с дверью обитой металлическими листами.

Он понял, что из этой комнаты ему не выбраться. Наверное, только утром, когда появиться кастелянша его выпустят отсюда. Когда это произойдёт – неизвестно.

Комната кастелянши была не шире матраса. Он развернулся на нём поперёк и, стал перебирать ступнями ног по стене. Он делал это до тех пор, пока не почувствовал, что ноги его соскользнули с поверхности стены. Ступни провалились в неглубокую нишу, похожую на дверной проём. Он ощупал её руками. Это действительно была дверь, заваленная матрасами выше середины. Он не сразу нащупал чуть ниже под матрасом задвижку. Не без труда ему удалось выдвинуть её из запора.

Дверь волшебным образом приоткрылась. Витя просунул голову в щель и увидел, что дальнем углу темной комнаты что-то светилось. Он осторожно проник в комнату. Это был кабинет заведующей. Он пересёк его по диагонали. За окном была ночь. В комнате царил полумрак. Только у окна светился наполненный светом круглый стеклянный сосуд. Аквариум, наполненный зеленоватой водой, в котором безмятежно плавали разноцветные рыбки.

Глазам, отвыкшим от света, яркое цветовое пятно показалось волшебной сказкой, в которой возможно любое чудо. Мгновенно, словно мыльный пузырь, лопнула душившая его оболочка. Исчезла темнота, исчез и страх. Словно и не было его никогда. То место в груди под сердцем, где он был, заполнилось радостью избавления.

Чувства, прорвав плотину обиды, выплеснулись наружу слезами безотчетного счастья. Улыбка сияла на его лице, как знак окончательного освобождения из злого заточения. Радость заполняла в нём всё пространство: от сердца и до кончиков пальцев…

Перед ним был другой мир, в нём царили порядок, тишина и покой...

 

Комната с мальчиком исчезла с экрана, и на нём, словно в калейдоскопе, быстро замелькали знакомые картинки. Витя увидел себя, идущим по проспекту. Увидел удивлённые лица людей. Подростков, смеющихся над ним. И сам улыбнулся, поразившись нелепости своего вида.

Улыбнувшись, он невольно простил своих обидчиков – избивших его. Разбивших банку, в которой жила его рыбка. В тот момент она была важнее всего на свете. Теперь рыбка представилась ему неизбежной утратой. Как сама жизнь от начала и до конца.

Словно ледяной душ его окатило чувство вины. Обожгло чувство стыда, за всё пережитое и передуманное. Эти чувства прожгли его плоть словно удары тока, словно разряды реанимации, и вернули сердечную мышцу в рабочее состояние…

Едва шевеля разбитыми губами, он произнёс те слова. После этого на его лице проявилась бледная улыбка. Ощутив первую боль на лице, и во всём теле, он очнулся.

Витя не узнал, как закончился день, не заметил, как через черную подворотню в чужой двор, куда его бросила судьба, заползли сырые весенние сумерки. Как на грязных стеклах окон квартир, выходящих во двор-колодец, погасли последние капли скупого городского заката. Не услышал, как, всколыхнув ненадолго сырой вечерний воздух, отзвонили соборные колокола.

Очнувшись, он увидел в темных сумерках двора, в дальнем его конце небольшой просвет. Это была подворотня. В ней мелькали огни автомобилей – справа налево красные, слева направо жёлтые.

Он встал на четвереньки, пытаясь подняться, и не почувствовал, как осколки банки впились в кожу и порезали руки. Поднявшись, он замер, чтобы отдышаться. Бровь и губы были рассечены. В темноте бледное лицо Вити напоминало гипсовую маску. Одной стороной маску трагедии, другой – маску комедии.

Что ж, так бывает. Мы выходим из театра, и уже точно не помним, чему мы смеялись, а от чего глаза, вдруг, наполнялись сладостной и одновременно горькой влагой. То ли облегчая слезами сердце, то ли очищая страданием душу.

Однако жизнь не театр. Отдышавшись и придя в себя, он пересёк тёмный двор и вышел на освещённый огнями Загородный проспект. Улица жила своей обычной вечерней жизнью. Равнодушно мчались автомобили, пытаясь, обогнать друг друга. С той лишь незначительной разницей, что одни в одну сторону, а другие в другую. Людской поток делился надвое. Один к тебе лицом, другой – задом.

Витя смело вошел в поток. Остановился в нём, подумал, пока не принял окончательное решение, и повернул направо.

Среди всего потока только один человек шёл, не придерживаясь никаких установленных правил. Посередине, сталкиваясь с теми, кто слева и с теми, кто справа.

На затылке у него была кровоточащая рана. На лице множественные ссадины. Он не обращал на это внимания, всё это было сейчас не важно. Важно было только то, что происходило у него внутри. За внешней невзрачностью и пугающей странноватостью этого неопрятно одетого человека. Там, где еще недавно всё ликовало и плескалось, выплёскиваясь через край, будто маленькая рыбка.

Теперь Витя шёл по улице прямо, никуда не сворачивая. Устремив свой взгляд поверх людских голов. В только ему видимую точку. У него не было никакого четкого плана. Одно он знал наверняка – он готов к новой жизни.